Миссис Беттертон торжествовала:
- Вот видите! А для нас они были настоящими, потому что они были редки. Для нас не "притуплялось острие редких удовольствий", потому что они не были повседневными. Теперешняя молодёжь испытывает скуку и усталость от жизни, ещё не достигнув зрелости. Когда удовольствие повторяется слишком часто, перестаёшь его воспринимать как удовольствие.
- Какое же лекарство вы предлагаете? - осведомился Джон Бидлэйк. - Если мне как члену конгрегации разрешено будет задать вопрос, - иронически добавил он.
- Шалунишка! - воскликнула миссис Беттертон с устрашающей игривостью. Затем, переходя на серьёзный тон: - Лекарство одно: поменьше развлечений.
- Но я не хочу, чтобы их было меньше, - возразил Джон Бидлэйк.
- В таком случае, - сказала Люси, - они должны становиться все острей.
- Все острей? - повторила миссис Беттертон. - Но до чего мы тогда дойдём?
- До боя быков? - высказал предположение Джон Бидлэйк. - Или до сражений гладиаторов? Или, может быть, до публичных казней? Или до забав маркиза де Сада ? Кто знает?
Люси пожала плечами:
- Кто знает?
Хьюго Брокл и Полли уже ссорились.
- По-моему, это безобразие, - говорила Полли, и её лицо покраснело от гнева, - вести войну против бедных.
- Но Свободные Британцы не ведут войны против бедных.
- Нет, ведут.
- Нет, не ведут, - сказал Хьюго. - Почитайте речи Уэбли.
- Я читаю только о его действиях.
- Но они не расходятся с его словами.
- Расходятся.
- Нет, не расходятся. Он борется только против диктатуры одного класса.
- Класса бедных.
- Любого класса, - серьёзно настаивал Хьюго. - В этом - вся задача. Классы должны быть одинаково сильными. Сильный рабочий класс, требующий повышения заработной платы, побуждает буржуазию к активности.
- Как блохи собаку, - заметила Полли и засмеялась; к ней вернулось хорошее настроение. Когда ей приходило в голову чтонибудь очень смешное, она никак не могла удержаться и не высказать этого, даже когда она была настроена серьёзно или, как в данном случае, когда она злилась.
- Ей так или иначе придётся быть изобретательной и прогрессивной, - продолжал Хьюго, изо всех сил стараясь выразить свою мысль как можно ясней. - Иначе она не сумеет платить рабочим, сколько они требуют, и в то же время извлекать прибыль. А с другой стороны, сильная и разумная буржуазия только полезна для рабочих, потому что она обеспечивает правильное руководство и правильную организацию. В результате рабочие имеют более высокий заработок и живут в мире и довольстве.
- Аминь, - сказала Полли.
- Следовательно, диктатура одного класса - нелепость, - продолжал Хьюго. - Уэбли хочет не уничтожить классы, а укрепить их. Он хочет, чтобы они жили в состоянии постоянного напряжения: каждый тянет в свою сторону, и в государстве устанавливается равновесие. Учёные говорят, что так работают органы нашего тела. Они живут в состоянии, - он замялся, он покраснел, - враждебного сожительства.
- Крепко сказано!
- Простите, - извинился Хьюго.
- Все равно, - сказала Полли, - он против стачек.
- Потому что стачки - это глупость.
- Он против демократии.
- Потому что при ней к власти приходят негодные элементы. Он хочет, чтобы правили лучшие.
- Он сам, например, - саркастически сказала Полли.
- Ну так что ж? Если бы вы только знали, какой он замечательный человек! - Хьюго становился восторженным: последние три месяца он был одним из адъютантов Уэбли. - Таких людей я ещё никогда не встречал.
Полли с улыбкой слушала его излияния. Она чувствовала себя гораздо более взрослой, чем он. В школе она так же относилась к преподавательнице домашнего хозяйства и говорила о ней в таком же тоне. И все-таки его преданность вождю нравилась ей.
V
Воображению Уолтера Бидлэйка званые вечера представлялись джунглями с бесчисленными деревьями и свисающими лианами. Джунглями звуков. Ему казалось, что он заблудился в джунглях, что он пробивает себе дорогу сквозь переплетающуюся растительность. Люди были корнями деревьев, их голоса - стеблями и качающимися ветками и фестонами лиан - да, а также попугаями и болтливыми мартышками.
Деревья достигали потолка и с потолка снова спускались к полу, подобно манглиям. Но в этом зале, подумал Уолтер, так странно сочетавшем в себе римский внутренний двор и тропическую оранжерею ботанического сада, ростки звуков, подымаясь без помех на высоту трех этажей, должны были бы стать настолько крепкими, что тонкая стеклянная крыша, отделявшая их от внешнего мира, разлетелась бы под их напором. Он представлял себе, как они все растут и растут, подобно волшебному бобовому стеблю Джека Победителя Великанов . Они подымаются все выше, обременённые орхидеями и разноцветными какаду, все выше сквозь вечный туман Лондона в прозрачно-лунный свет. Он видел, как последние воздушные побеги звуков развеваются в лунном свете. Например, эти взрывы хохота, этот громкий смех толстяка слева от него, подымаясь вверх и все утончаясь, там, под луной, он превратился в нежный звон. А все эти голоса (что они говорят?.. "замечательная речь…"; "…вы себе представить не можете, до чего удобны эти резиновые бандажи…"; "такая скучища…"; "сбежала с шофёром…"), все эти голоса - какими прелестными и тонкими станут они там, наверху! Но здесь, внизу, в джунглях… Какие они громкие, глупые, вульгарные, бессмысленные!
Взглянув поверх голов окружавших его гостей, он увидел Франка Иллиджа, стоявшего одиноко, прислонясь к колонне. Поза и улыбка у него были байронические, одновременно разочарованные и презрительные; он смотрел вокруг с ленивым любопытством, словно наблюдая проделки мартышек. К сожалению, подумал Уолтер, пробираясь к нему сквозь толпу, внешние данные бедного Иллиджа отнюдь не соответствуют его байронической позе. Презрительные романтики должны быть высокими, медлительными, изящными и красивыми. Иллидж был низенький и суетливый, движения у него были порывистые. А какое смешное лицо! Вздёрнутый нос, рот до ушей: лицо очень смышлёного и забавного уличного мальчишки, вовсе не подходящее для того, чтоб выражать томное презрение. Кроме того, к байроническому выражению совсем не идут веснушки, а лицо Иллиджа было усеяно ими. Песочно-карие глаза, песочно-рыжие ресницы и брови сливались благодаря своей окраске с кожей, как лев сливается с окружающей его пустыней. Даже на небольшом расстоянии его лицо казалось лишённым черт и лишённым взгляда, как лицо статуи, высеченной из песчаника. Бедный Иллидж! В роли Байрона он был просто смешон!
- Хэлло, - сказал Уолтер, подойдя к нему. Они обменялись рукопожатием. - Как ваша наука? - "Какой нелепый вопрос!" - подумал Уолтер, произнося эти слова.
Иллидж пожал плечами.
- Судя по сегодняшнему вечеру, она менее в моде, чем искусство. - Он поглядел по сторонам. - Сегодня тут чуть что не половина писателей и художников из соответствующего раздела "Кто есть кто" . Тут просто смердит искусством.
- Тем лучше для науки, - сказал Уолтер. - Представители искусства вовсе не стремятся быть в моде.
- Ах, разве? Так зачем же вы здесь?
- В самом деле, зачем? - Уолтер ответил на вопрос смехом. Он оглянулся, ища взглядом Люси. Он ещё не видел её с тех пор, как кончился концерт.
- Вы приходите сюда, чтобы стоять на задних лапках и чтобы вас за это гладили по головке, - сказал Иллидж, пытаясь вернуть себе самоуверенность. Воспоминания о том, как он чуть не растянулся на ступеньках, как леди Эдвард проявила полнейшее равнодушие к тритонам, как оскорбительно обошёлся с ним генерал, все ещё саднили. - Только взгляните на девушку с тёмными кудряшками в серебристом платьице, похожую на белокожую негритяночку. Как вы её находите? Ну разве не приятно, чтобы такая погладила тебя по головке, а?
- Вы считаете?
Иллидж расхохотался.
- Право, вы сегодня уж слишком возвышенно и философски настроены. Но, дорогой мой, все это чушь. Сам этим увлекался, так что кому уж лучше знать… Сказать по правде, завидую я вам, торговцам искусством, и вашим успехам. Я прямо-таки бешусь, как увижу какого-нибудь безмозглого, полоумного писателишку…
- Меня, например.
- Нет, вы рангом чуть повыше, - снизошёл Иллидж, - но когда я вижу какого-нибудь жалкого писаку раз в десять глупее меня - как он гребёт денежки, а над ним кудахчут, в то время как на меня никто и не взглянет, - я просто лопаюсь от злости.
- Воспринимайте это как комплимент. Если б кудахтали над вами, это означало бы, что в какой-то мере понимают ваши стремления. Вас же не понимают, потому что вы на голову выше остальных. Пренебрежение общества - комплимент вашему уму.
- Может быть, может быть. Но это и пощёчина моему телу. - Иллидж болезненно переживал свою внешность. Он знал, что дурён собой и непрезентабелен. И ему нравилось растравлять свою рану, наподобие того как человек с больным зубом то и дело ощупывает источник боли, просто чтобы убедиться, что место болезненно. - Если бы я выглядел как эта дубина Уэбли, не стали бы они меня презирать, будь я даже умнее Ньютона. Дело в том, - на этот раз он решил посильнее нажать на больной зуб, - что я похож на анархиста. Вам-то повезло, сами знаете. Вы вылитый джентльмен или, на худой конец, художник. Вы и представить себе не можете, как досадно быть похожим на интеллектуала из низов. - Зуб чутко реагировал на нажатие. Иллидж надавил ещё сильнее: - Женщины не обращают на тебя внимание - такие женщины, во всяком случае. Полицейские же проявляют к тебе повышенное внимание, ты почему-то вызываешь их любопытство. Можете себе представить, меня уже дважды арестовывали просто потому, что я похож на изготовителя адских машин!
- Неплохой сюжетец, - усмехнулся Уолтер.
- Нет, правда, клянусь вам. Однажды здесь, в Англии. Около Честерфилда. Там была стачка шахтёров. Случилось так, что я наблюдал за схваткой между бастующими и штрейкбрехерами. Полицейским не понравилось моё лицо, и меня сцапали. Только спустя несколько часов удалось мне вырваться из их когтей. Другой раз - в Италии. Кажется, кто-то попытался подложить бомбу под Муссолини. Как бы там ни было, свора бандитов-чернорубашечников заставила меня сойти с поезда в Генуе и обыскала с ног до головы. А все потому, что лицо у меня как у ниспровергателя устоев.
- Что ж, оно соответствует вашим убеждениям.
- Верно. Но лицо не может быть свидетельством. Лицо само по себе не является преступлением. Хотя, впрочем, - добавил он как бы в скобках, - некоторые лица таки преступления. Вы знаете генерала Нойля? - (Уолтер кивнул.) - Так вот его лицо требует высшей меры наказания. Самое меньшее, что заслуживает такой человек, так это смерть через повешение. Господи, так и убил бы их всех! - Разве он не поскользнулся на ступенях, разве не получил щелчок от этого мясника? - Как я ненавижу богатых! Ненавижу! Как они ужасны, ведь правда же?
- Более ужасны, чем бедные? - Воспоминание о комнате, где лежал умирающий Уэзерингтон, заставило его тут же устыдиться этого вопроса.
- Несомненно. Есть в этих богачах что-то особенно низкое, недостойное, больное. Деньги, как гангрена, порождают своего рода бесчувственность. Неизбежно. Иисус понимал это. Утверждение про верблюда и игольное ушко - непреложная истина. А помните другое место - про соседа или ближнего своего ? Вы, пожалуй, вообразите, что я верующий, - вставил он как бы в скобках извиняющимся тоном. - Но будем объективны. Этот человек был умен и умел разбираться в людях. Добрососедство - вот краеугольный камень, и оно выдаёт богатых с головой. У богачей нет соседей.
- Что же они - отшельники, черт возьми?
- У них нет соседей в том смысле, в каком они есть у бедных. Когда моей матери нужно было выйти, миссис Крэдок из соседнего дома направо приглядывала за нами, детьми. А моя мать делала для неё то же самое, когда миссис Крэдок нужно было выйти. А если кто-нибудь ломал ногу или оставался без работы, люди помогали ему едой и деньгами. Я прекрасно помню, как мальчишкой бежал по деревне за повитухой, так как у молоденькой миссис Фостер, жившей слева от нас, начались преждевременные роды. Когда приходится жить меньше чем на четыре фунта в неделю, волей-неволей станешь хорошим христианином и будешь любить своего соседа! Во-первых, вы не можете от него избавиться: он практически у вас на заднем дворе. Никакое утончённое философическое игнорирование его существования не поможет. Вы должны либо любить, либо ненавидеть его; и в целом вы склоняетесь к любви, потому что вам может понадобиться в случае крайней необходимости его помощь, а ему - ваша, и зачастую такая срочная, что не может быть и речи о том, чтобы в ней отказать. А раз вы должны помогать, то, коль в вас есть человечность, вы и будете помогать, и тогда уж лучше заставить себя любить человека, которому все равно вы должны помогать.
- Безусловно, - кивнул Уолтер.
- Но если вы богаты, у вас и соседей-то настоящих нету, - продолжал его собеседник. - Вы сами не привыкли к добрососедским поступкам и не ожидаете их от соседей. Да такие поступки и не нужны. У вас достаточно денег, чтобы оплатить обслугу. Вы можете нанять лакея, который будет проявлять доброту за стол и три фунта в месяц. И миссис Крэдок из соседнего дома не нужно присматривать за вашими детьми, когда вы уходите из дому. У вас есть няньки и гувернантки, которые будут делать это за деньги. Да вы обычно даже и не подозреваете о существовании своих соседей. Вы живёте на расстоянии, каждый как бы незримо замкнут в своём доме. За дверьми могут происходить трагедии, но люди из соседнего дома даже и не подозревают об этом.
- И слава Богу! - вырвалось у Уолтера.
- Конечно, слава Богу! Независимая личная жизнь - это роскошь. Приятно, не спорю. Но за роскошь надо платить. Людей не трогают несчастья, о существовании которых они не подозревают. Незнание порождает блаженное бесчувствие. В бедном квартале несчастья не скроешь. Жизнь слишком у всех на виду. Люди все время упражняют свои добрососедские чувства. Но у богатых нет даже повода проявить добрососедство к людям своего круга. В лучшем случае они могут посюсюкать над страданиями бедняков, которых они никогда не смогут понять, да проявить благотворительность. Ужасно! И это в лучшем случае. А в худшем, - он указал рукой на толпу гостей, - они, как леди Эдвард, - низший круг ада! Они, как её дочь… - Он скривил губы и пожал плечами.
Уолтер слушал с болезненно-напряжённым вниманием.
- Развратная, разложившаяся, неисправимо испорченная, - возглашал Иллидж тоном обличителя. Он только раз случайно обменялся несколькими словами с Люси Тэнтемаунт. Она едва удостоила его заметить.
Да, это так, думал Уолтер. Она заслуживала все то, что с завистью или недоброжелательством говорилось о ней, и все же она - самое чудесное и обаятельное существо в мире. Он знал, что все, что о ней говорят, - правда, и мог без возмущения все это выслушивать. И чем ужасней было то, что о ней говорили, тем больше он любил её. Credo quia absurdum. Amo qui turpe, quia indignum .
- Какая гниль! - продолжал ораторствовать Иллидж. - Типичный продукт нашей восхитительной цивилизации - вот что она такое. Утончённая и надушённая имитация дикаря или животного. Вот к чему приводит изобилие денег и свободного времени.
Уолтер слушал, закрыв глаза, думая о Люси. "Надушённая имитация дикаря или животного". Да, это так, и тем больнее были для него эти слова; но за все это и за то, что он страдал от этого, он любил её ещё сильней.
- Ну, - сказал Иллидж другим тоном, - мне пора идти: может быть, Старику вздумается ещё поработать сегодня ночью.
Обычно мы кончаем не раньше половины второго или двух. Надо сказать, мне нравится жить так - шиворот-навыворот: спать до обеда, работать после чая. В самом деле нравится. - Он протянул руку: - Пока.
- Давайте пообедаем вместе как-нибудь вечерком, - сказал Уолтер без особенной настойчивости.
Иллидж кивнул головой:
- Отлично. Сговоримся на один из ближайших дней, - сказал он и ушёл.
Уолтер стал пробираться сквозь толпу в поисках Люси.
Затащив лорда Эдварда в угол, Эверард Уэбли убеждал его оказать поддержку Свободным Британцам.
- Но я не интересуюсь политикой, - сипло протестовал Старик. - Я не интересуюсь политикой… - Он с упрямством мула повторял эти слова в ответ на все, что говорил ему Уэбли.
Уэбли был красноречив. Люди доброй воли, люди, имеющие вес в стране, должны сплочёнными рядами встать против сил разрушения. Под угрозой находится не только частная собственность, не только материальное благополучие класса, но и английские традиции, и личная инициатива, и культурность, и все, что отличает цвет нации от толпы. Свободные Британцы вооружённой рукой защищают человеческую личность от толпы, от черни; они борются за признание естественного превосходства во всех областях. Врагов много, и они не дремлют.
Но тот, кто предвидит опасность, тот сумеет её отразить: когда вы видите, что на вас готовится напасть шайка бандитов, вы принимаете боевой порядок, вы обнажаете мечи. (Уэбли питал слабость к мечам: он носил меч на парадах Свободных Британцев, его речи пестрели упоминаниями о мечах, его дом был весь разукрашен оружием.) Необходимы организованность, дисциплина, сила. Конституционные методы отжили свой век. Парламентская борьба имеет смысл лишь тогда, когда противники согласны между собой в основных положениях и расходятся только в частностях. Но когда на карту поставлены основные положения, нельзя ограничиваться в политике парламентской игрой: необходимо прибегнуть к угрозе и к прямому действию.