- Нормально? Заезжай в пятницу.
- В пятницу, точно? Я тебе благодарен. Отец, в городе полно народа перебздело.
- Ага, я в курсе. Я как бы понимаю.
- В пятницу, да? - спрашивает он.
- Угу.
Паркуюсь возле дома, поднимаюсь к парадной двери. На ступеньках сидят две девчонки - молодые, загорелые блондинки в рубашках с разрезами и с ободками на головах, смотрят в пространство, друг с другом не разговаривают, на меня не обращают внимания. Иду в дом. Наверху музыка, потом она выключается. Медленно шагаю по лестнице в большую комнату - она, видимо, весь второй этаж занимает. Стою в дверях, смотрю, как Мартин говорит с оператором, тычет в Леона, солиста "Английских цен", тот с сигаретой, в одной руке пистолет - игрушечный, - в другой зеркальце, и Леон все косится туда, проверяет, не растрепались ли волосы. Позади Леона длинный стол, на нем пусто, а позади стола остальные "ценники", и у них за спиной кто-то разукрасил задник розовым в зеленую полоску, а Мартин приближается к Леону, хлопает его по запястью, и Леон убирает зеркальце, отдает Мартину игрушечный пистолет. Я вхожу в комнату, прислоняюсь к стене, стараясь не наступать на провода и кабели. Возле меня на куче подушек сидит девушка, молодая загорелая блондинка, на ней рубашка с разрезами, на гриве - розовый ободок, и когда я спрашиваю, что она тут делает, она отвечает, что как бы знает Леона, на меня при этом не глядит, и я отворачиваюсь, смотрю на Мартина. Мартин на столе, скатывается с него на пол, смотрит в камеру, тыча дулом в объектив, а потом Леон скатывается со стола на пол, смотрит в камеру, тыча дулом в объектив, а потом Мартин скатывается со стола на пол, смотрит в камеру, тыча дулом в объектив, а потом Леон скатывается со стола на пол, смотрит в камеру, тыча дулом в объектив. Затем Леон встает, руки в боки, качает головой, а Мартин лежит на полу, смотрит в камеру, видит меня, встает, отходит, пистолет валяется на полу, Леон поднимает его, нюхает и вокруг, вообще говоря, никого нет.
- Что такое? - спрашивает Мартин.
- Ты оставил мне записку, - отвечаю я. - Что-то насчет обеда.
- Я?
- Ага. Оставил мне записку.
- Это вряд ли.
- Я ее видел, - неуверенно говорю я.
- Ну, видимо, кто-то оставил. - Мартин тоже не очень уверен. - Как скажешь, отец. Но если ты думаешь, что это был я, то ты, отец, меня пугаешь.
- Я вполне уверен, что записка была, - отвечаю я. - Может, я и галлюцинирую, но явно не сегодня.
Мартин устало оглядывается на Леона.
- Ну… м-м… ладно, э… ага, я где-то минут через двадцать освобожусь и… гхм… - И оператору: - А дымовая машина так и накрылась?
Оператор сухо отвечает с пола:
- Накрылась дымовая машина.
- Ага, ну ладно. - Мартин смотрит на свои "свотчи" и говорит: - Надо только этот кадр правильно снять и… - Он повышает голос, но лишь слегка: - Леон уперся, как осел. Да, Леон? - Мартин медленно проводит ладонями по лицу.
Из противоположного угла Леон, оторвав взгляд от пистолета, очень медленно продвигается к Мартину.
- Мартин, я не собираюсь прыгать с этого ебаного стола на этот ебаный пол, смотреть в эту ебаную камеру и подмигивать. Ни за какие коврижки. Это, ебаный в рот, неубедительно.
- Говно на палке, ты четыре раза сказал "ебаный", - замечает Мартин.
- Ох, блин, - отвечает Леон.
- Ты это сделаешь, понял? - говорит Мартин вроде как по серьезу.
- Нет, Мартин, и не подумаю. Это тупизм, и я этого делать не буду.
- Но ты снимался с поющими жабами, - возражает Мартин. - Ты в одном клипе превращался сначала в офигевшее дерево, потом в тарелку с водой, а потом в трепливый банан.
Кто-то из группы замечает:
- Он дело говорит.
- И что теперь? - пожимает плечами Леон. - У тебя, Рокко, вообще вирусный герпес.
- Кто-то забыл, что я здесь режиссер? - вопрошает Мартин, ни к кому не обращаясь.
- Слушай, придурок, я эту ебаную песню написал. - Леон смотрит на девушку, которая его как бы знает, - она сидит на своей куче подушек. Девушка улыбается Леону. Тот смотрит на нее сконфуженно, отворачивается, снова смотрит на девушку, снова отворачивается, снова на девушку, снова отворачивается.
- Леон, - говорит Мартин. - Послушай, в клипе без этого кадра нет никакого смысла.
- Ты не понял: я не хочу, чтобы в нем был смысл. В нем не должно быть смысла, - говорит Леон. - Что ты мелешь? Какой еще смысл? Господи боже. - Леон поворачивается ко мне. - Ты знаешь, что такое смысл?
- Нет, - отвечаю я.
- Видишь? - с упреком говорит Леон.
- То есть ты хочешь, чтобы стадо тормозов в Городе-Имя-По-Вкусу, штат Небраска, отвалив челюсть таращились на твой клип по "Эм-ти-ви" и не понимали, что все это шутка, что ты не по правде пулю вогнал своей девчонке в башку и пристрелил парня, с которым она тусовалась? А? Ты это не по правде, Леон. Тебе нравилась девчонка, которой ты пулю вогнал в башку. Девчонка, которой ты пулю вогнал в башку, была твой цветочек, Леон. Твой имидж, Леон. Я просто помогаю тебе отразить твой имидж, понятно? То есть имидж милого дружелюбного парня из Анахайма, который, блядь, совсем с катушек съехал. Вот так и сделаем. Кому-то на этот сценарий понадобилось четыре месяца - месяц на каждую минуту. Впечатляет, если вдуматься. И речь идет о твоем имидже, - настаивает Мартин. - Имидже, имидже, имидже, имидже.
Я прижимаю ладонь ко лбу, смотрю на Леона - тот не так уж изменился с прошлого вторника, я его и Тима видел тогда у "Мадам Вонг". Ну, может, чуточку изменился, точно не скажу в чем.
Леон смотрит в пол, вздыхает, потом смотрит на девушку, на меня, снова на Мартина, и до меня доходит, что пообедать с Мартином не выйдет, и это, в общем, такой себе облом.
- Леон, - говорит Мартин. - Это Грэм. Грэм - это Леон.
- Привет, - тихо говорю я.
- А? - бормочет Леон.
Пауза еще длиннее и на этот раз - ощутимее. Оператор встает, садится на пол, закуривает. Музыканты просто стоят, ни намека на движение, вылупились на Леона. Оператор повторяет: "Накрылась дымовая машина", и тут снаружи входит девушка. Говорит, тут была ее футболка, "Каджагугу", не видел ли кто? - а потом:
- Мартин, ты меня еще использовать как-то будешь?
- Нет, детка, я тебя уже до самого донышка использовал, - отвечает Мартин. - Ты, конечно, была великолепна, но я тебе как-нибудь звякну.
Она кивает, улыбается, уходит.
- Интересная вообще-то, - замечает Леон, глядя ей в спину. - Ты ее окучил, Рокко?
- Не знаю, - отвечает тот.
- Да, вообще-то интересная, в форме, еблась со всеми, кого я знаю, ангел во плоти, с трудом вспоминает свой номер телефона, как мать зовут, как дышать, - вздыхает Мартин.
- Я о том, что я б ее с легкостью выеб, - объясняет Леон.
Девушка на подушках, которая как бы знает Леона, смотрит в пол.
- И ты бы тем самым выеб глубоководную впадину. - Мартин зевает, потягивается. - Чистую, смутно-талантливую впадину. Но все-таки впадину.
Я снова прижимаю ладонь ко лбу, потом сую руку в карман.
- Ну, - говорит Мартин, - все это очень освежает. Чем мы тут заняты, Леон? А? Чем мы тут заняты?
- Не знаю, - пожимает плечами Леон. - Чем мы тут заняты?
- Я тебя спрашиваю - чем мы тут заняты?
- Не знаю. - Леон все пожимает плечами. - Не знаю. Вон его спроси.
Мартин оборачивается ко мне.
- Я тоже не знаю, чем мы тут заняты, - пугаюсь я.
- Ты не знаешь, чем мы тут заняты? - Мартин смотрит на Леона.
- Черт, - отвечает Леон. - Потом обсудим. Надо бы перерыв. Я как-то проголодался. Кто-нибудь знает кого-нибудь, у кого пиво есть? Хэл, у тебя пиво есть? - спрашивает он оператора.
- Накрылась дымовая машина, - отвечает оператор.
Мартин вздыхает.
- Послушай, Леон.
Леон смотрится в зеркальце, разглядывает прическу - громадный, жесткий, белый помпадур.
- Леон, ты меня слушаешь? - шепчет Мартин.
- Да, - шепчет Леон.
- Ты меня слушаешь? - шепчет Мартин.
Я шагаю к двери, мимо девушки на подушках, которая льет воду из бутылки себе на голову - трудно сказать, печально или нет. Спускаюсь по лестнице, прохожу мимо девушек на ступеньках, одна говорит: "Какой "порш"", - а другая: "Какая задница", - и вот я уже в машине и отъезжаю.
Прикончив часть салата из десяти видов латука - она только его и заказала, - Кристи упоминает, что Томми из Ливерпуля в прошлые выходные нашли где-то в Мексике и, пожалуй, есть намек на преступление, потому что у Томми вся кровь вытекла, и горло перерезано, и не хватало органов, хотя мексиканские власти заявляют, что Томми "утонул", а если даже не совсем утонул, то "покончил с собой", но Кристи уверена, что он совершенно точно не тонул, и мы сидим в каком-то ресторане на Мелроуз, у меня кончились сигареты, а Кристи, не снимая темных очков, сообщает, что Мартин - славный парень, и я не вижу, куда она смотрит, но, может, все равно это ничего бы не объяснило. Она что-то говорит насчет кошмарного чувства вины, и нам приносят чек.
- Плюнь, - говорю я. - Я вообще-то не то чтобы жалею, что ты об этом заговорила.
- Он славный парень, - говорит она.
- Ага. Славный.
- Не знаю, - говорит она.
- Ты с ним спала?
Она вдыхает, смотрит на меня.
- Он вроде как "остановился" у Нины.
- Но он говорил, что Нина, ну… чокнутая, - сообщаю я. - Мартин мне говорил, что Нина чокнутая, она своего ребенка заставляет до опупения в гимнастическом зале заниматься, а ребенку четыре года. - Пауза. - Мартин говорил, пришлось его в спортзал записывать.
- А что - если он ребенок, ему не надо быть в форме? - спрашивает Кристи.
- Ясно.
- Грэм, - говорит она. - Мартин - это фигня. У тебя просто всю неделю истерика. Я с тобой не могу, когда ты сидишь в кресле, молчишь и вертишь в руках большой авокадо.
- Но мы же вроде встречаемся как бы, или что? - спрашиваю я.
- Наверное, - вздыхает она. - Ну вот мы вместе. Я сейчас с тобой вместе ем салат. - Она умолкает, опускает Мартиновы "уэйфэреры", но я все равно на нее не смотрю. - Плюнь на Мартина. Кроме того, какая разница, если мы с другими встречаемся? Не говори, что тебе есть разница или что мне есть.
- Встречаемся или ебемся?
- Ебемся. - Она вздыхает. - Я думаю. - Пауза. - Наверное.
- Ладно, - говорю я. - Кто знает, верно? Потом она спрашивает - улыбаясь, растирая мне мышцы живота маслом для загара:
- А тебе не все равно было, спала я с ним или нет? - А затем: - Неплохо очерчено.
- Все равно, - в конце концов отвечаю я.
Меня будит стрельба. Смотрю на Мартина - тот лежит на животе, голый, дышит ровно, между нами Кристи, а еще две пушистые пятнистые кошки и морская свинка - я ее раньше не видел, на ней крошечное бриллиантовое ожерелье. Еще пара выстрелов, и Мартин с Кристи вздрагивают во сне. Вылезаю из постели, натягиваю "бермуды" и футболку "Флип", на лифте спускаюсь в вестибюль, надеваю солнечные очки, потому что глаза опухли. Двери лифта разъезжаются - еще два выстрела. Я медленно иду по темному вестибюлю. Ночной портье, загорелый блондин, лет, наверное, двадцати, с плеером на шее, выглядывает из дверей наружу. Снаружи на Уилшир перед многоквартирным домом напротив стоят семь или восемь полицейских машин. Из дома доносится еще выстрел. Портье ошеломленно таращится, раскрыв рот, в наушниках - "Жуткие тяготы". На конторке мерцает большой синий коктейль "чавк".
- Что творится? - спрашиваю я.
- Не знаю, - отвечает портье. - По-моему, у какого-то мужика там жена и он типа грозится ее убить, что ли. Что-то такое. Может, уже убил. Может, он уже кучу народа поубивал.
Я подхожу ближе - главным образом потому, что мне нравится песня у него в наушниках. В вестибюле так холодно, что у нас пар идет изо рта.
- По-моему, там спецназ в доме, уговаривают его, - прибавляет портье. - Лучше б вы дверь не открывали.
- Не буду, - обещаю я.
Еще один выстрел. Еще одна полицейская машина. Потом "скорая". Из фургона вылезает моя мачеха - была мачехой десять месяцев, мы в итоге переспали пару раз. Мачеха на свету, перед камерой. Я зеваю, содрогаясь.
- От выстрелов проснулся? - спрашивает портье.
- Ага, - киваю я.
- Ты на одиннадцатом живешь, верно? К тебе часто ходит парень, который клипы снимает, Джейсон, что ли?
- Мартин? - спрашиваю я.
- Ага, очень приятно. Меня Джек зовут, - говорит портье.
- Меня Грэм. - Мы жмем друг другу руки.
- Я с Мартином говорил пару раз, - говорит Джек.
- Про… что?
- Ну, он просто знает кое-кого в группе, куда я чуть не попал. - Джек достает пачку сигарет с гвоздикой, предлагает мне. Еще три выстрела, наверху уже кружит вертолет. - А ты чем занимаешься?
- Учусь.
Джек дает мне прикурить.
- А, да? Где учишься?
- Я учусь в… - Пауза. - Э… я учусь в Юж… в - э… - Южнокалифорнийском.
- А, да? Первокурсник, что ль?
- Осенью буду второкурсник. Наверное.
- А, да? Круто. - Джек на минуту задумывается. - А Тима Прайса знаешь? Блондин такой? Весьма импозантен, но как бы самое большое чудовище на земле. Он в студенческом совете, кажется?
- По-моему, нет, - отвечаю я.
По ту сторону Уилшира кто-то ужасно вопит, потом что-то дымится.
- А Дирка Эриксона?
Я минуту якобы размышляю, потом отвечаю:
- Нет, по-моему нет. - Пауза. - Зато я знаю одного человека, его зовут Вал. - Пауза. - Довольно приличный, а его семье фактически принадлежит озеро Тахо.
Подъезжает еще одна полицейская машина.
- А ты учишься? - после паузы спрашиваю я.
- Нет, я вообще-то актер.
- Правда? Где снимался?
- В рекламе жвачки. И девчонкин друг в "Клирасиле". - Джек пожимает плечами. - Если не хочешь заниматься всякой дрянью, в этом городе работы не найти. А я хочу.
- Да уж, я думаю.
- Я вообще-то клипами хочу заняться.
- Ага, отец. Клипами.
- Ага, и Марк - очень удачное знакомство. - Слышен жуткий грохот, что-то опять дымится, подъезжает еще одна "скорая".
- Ты хочешь сказать - Мартин, - говорю я. - Вообще, отец, не помешало бы правильно имена запоминать.
- Ага, Мартин. Удачное знакомство.
- Да, удачное, - медленно соглашаюсь я. Докуриваю, стою у двери, жду выстрелов. Похоже, больше ничего не будет. Джек предлагает мне косяк, но я качаю головой и говорю, что мне бы соку, а потом еще поспать. - У меня наверху в кровати две пятнистые кошки и морская свинка. Я их раньше не видел. - Пауза. - Плюс мне бы еще соку.
- Ага, конечно, отец, я понимаю, - воодушевляется портье. - Сок, мужик. Сок - это хорошо.
Трава пахнет сладко, и мне как бы хочется остаться. Еще выстрел, крики. Я иду к лифту.
- Эй. Тут, по-моему, продолжение намечается, - говорит портье, когда я захожу в лифт.
- Что? - спрашиваю я, придерживая двери.
- Продолжение будет, - повторяет портье.
- Вот оно как. - Я не понимаю, что делать. Портье стоит в дверях, курит косяк. Я смотрю на него, потом на "чавк", и мы оба ждем.
В одиннадцать утра меня будит вызов конференц-связи. Звонят моя мать, отцовский юрист и кто-то со студии, где работает отец. Я слушаю, потом говорю, что сегодня вылетаю в Лас-Вегас, а потом даю отбой, чтобы забронировать билет. Просыпается Мартин, смотрит на меня, зевает. Интересно, куда делась Кристи.
- Ох, блин, - стонет Мартин, потягиваясь. - Сколько времени? Что творится?
- Одиннадцать. У меня отец погиб.
Долгая пауза.
- У тебя… был отец? - спрашивает Мартин.
- Угу.
- Что случилось? - Мартин садится, потом смущенно ложится. - Как?
- Самолет разбился, - отвечаю я. Беру с тумбочки трубку, ищу зажигалку.
- Ты серьезно? - спрашивает он.
- Ага.
- Ты нормально? Справишься?
- Ну, наверное. - Я вдыхаю.
- Ух ты, - говорит он. - Ну, мне, наверное, жаль. - Пауза. - Надо жалеть?
- Не надо, - отвечаю я, набирая номер справочной.
Я добираюсь на место катастрофы с экспертом по моторам "Сессны-172", ему надо сфотографировать мотор для досье компании, и еще с лесником - он нас ведет на гору, он в пятницу первым появился на месте. Я встречаюсь с обоими в номере "МГМ-Гранд", мы садимся в джип и едем примерно до середины горы. Оттуда идем по узкой тропе - крутой и усыпанной палыми листьями. По пути к месту катастрофы мы беседуем с лесником - он вообще-то молодой парень, лет девятнадцати, мне ровесник примерно, симпатичный. Я спрашиваю лесника, как выглядело тело, когда его нашли.
- Ты уверен, что хочешь знать? - На спокойном квадратном лице прорезается улыбка.
- Да, - киваю я.
- Ну, это ужасно странно звучит, но когда я его увидел, не знаю, оно было как… как миниатюрный Дарт Вейдер в сто десять фунтов. - Он чешет в затылке.
- Как что? - спрашиваю я.
- Ну да, как Дарт Вейдер. Как маленький Дарт Вейдер. Ну, знаешь, Дарт Вейдер в "Звездных войнах", ага? - У него легкий акцент, который я не могу распознать.
Лесник, с которым я, кажется, уже вроде как заигрываю, рассказывает дальше. Торс и голова были совсем без кожи и сидели прямо. Остатки костей руки лежали там, где должна быть рулевая колонка. От кабины ничего не осталось.
- Торс просто вот так сидел, прямо на земле. Совершенно почерневший, типа, обугленный, до кости местами. - Лесник останавливается и смотрит на гору. - В общем, малоприятно, но я видал и похуже.
- Например?
- Я однажды видел, как стая черных муравьев тащила своей матке кусок чьей-то кишки.
- Это… впечатляет.
- Я и говорю.
- А еще? - спрашиваю я. - Дарт Вейдер? Ну ты даешь, отец.
Лесник смотрит на меня, потом вперед на эксперта по моторам и идет дальше.
- Тебе правда интересно?
- Видимо, - отвечаю я.
- Вот и все, - говорит лесник. - Туча мух. Немного вони. Но и все.
Мы шагаем еще сорок минут и доходим до места. Я разглядываю обломки самолета. Кабина развалилась почти целиком, и толком ничего не сохранилось, кроме кончиков крыльев и хвоста - целехонького. Однако носа нет, а мотор разбит вдребезги. Пропеллера никто не нашел, хотя упорно искали. Приборной доски тоже нет - даже обугленных кусков. Видимо, алюминиевый корпус от удара развалился, а потом расплавился.