Маленькие "Сессны" очень легкие, и я могу поднять и перевернуть целый хвост. Эксперт объясняет, что пожар, расплавивший самолет, видимо, возник из-за разбитых топливных баков. На "Сессне" топливные баки - на крыльях, по бокам от кабины. Еще я нашел в пепле осколок кости и куски отцовской камеры. Я встаю у камня рядом с лесником, а эксперт по моей просьбе нехотя щелкает фотоаппаратом.
В тот же день, вздремнув, я беседую с патологоанатомом, и он рассказывает, что тело взболтали в мешке по пути с горы, поэтому в лаборатории он увидел совсем не то, что описывали в отчете при обнаружении. Патологоанатом говорит, что большинство органов не похожи "на органы" - из-за чудовищного удара и тяжелейших ожогов. Поскольку труп был неузнаваем, личность отца установили по вставным зубам. Настоящие зубы, как выясняется, отец потерял, когда ему стукнуло двадцать, в автокатастрофе на шоссе Тихоокеанского побережья.
В самолете по пути обратно в Лос-Анджелес рядом со мной сидит старик, он непрерывно пьет "кровавую Мэри" и бубнит себе под нос. Когда самолет снижается, он спрашивает, впервые ли я в ЛА, и я отвечаю "ага", а он кивает, и я снова надеваю наушники и слушаю, как "Джоан Джетт и Черные Сердца" поют "А коснуться меня хочешь?", и напрягаюсь, когда самолет сквозь дымку ныряет к земле. Я встаю, беру с полки сумку со шмотками и роняю старику на колени зажигалку, тот протягивает ее мне, улыбается и, чуть высунув язык, предлагает роль в порнофильме с красивыми черными парнями. У меня в сумке только пара футболок, джинсы, костюм, номер "Джи-Кью", невскрытое отцовское письмо, так и не отосланное, бонг и горсточка пепла в черной коробочке из-под пленки, а остальное я проиграл в "блэк-джек" в казино "Дворец Цезаря". Я захлопываю полку. Старик, морщинистый и пьяный, подмигивает и говорит:
- Добро пожаловать в Лос-Анджелес, - а я отвечаю:
- Спасибо, отец.
Открываю дверь, вхожу в квартиру, включаю телевизор и кидаю сумку в раковину. Мартина нет. Достаю из холодильника яблочно-абрикосовый сок, сижу на балконе, жду Мартина и Кристи. Встаю, открываю сумку, выуживаю "Джи-Кью", читаю на балконе, потом допиваю сок. Небо темнеет. Интересно, звонил ли Движок. Я не слышу, как Мартин открывает дверь. Льдогенератор в холодильнике плюется ледяными кубиками.
- Блин, ну и жара сегодня. - В руках у Мартина пляжное полотенце и волейбольный мяч.
- Да? - переспрашиваю я. - Я слышал, снег шел.
- В рулетку сыграл?
- Потерял примерно двадцать тысяч долларов. Нормально.
Через некоторое время Мартин говорит:
- Движок звонил.
Я молчу.
- Он несколько обломан, Грэм, - сообщает Мартин. - Ты бы позвонил ему.
- Ох ты ж, какая цаца. Я позвоню.
- У нас зарезервировано в "Chinois" на девять.
Я поднимаю голову.
- Класс.
На балкон просачивается музыка из телевизора. Мартин разворачивается, идет в квартиру.
- Почищу гранат, потом в душ пойду, ладно?
- Ага. Ладно. - Я тоже ухожу с балкона, пытаюсь разыскать телефон Движка, но потом иду за Мартином в ванную, а еще позже нахожу возле Мартиновой кровати джинсы Кристи "Гесс", а под ними - штык.
Назавтра мы сидим у "Балаганщика", Мартин ест чизбургер и не верит, что моя бывшая подруга - на обложке последнего "Пипл". И я не верю, говорю я. Доедаю картошку-фри, отглатываю колу и сообщаю Мартину, что хочу обдолбаться. Мартин тоже трахал девчонку с обложки последнего "Пипл". Я смотрю, как посреди зноя медленно ползет красный "мерседес", за рулем парень без рубашки, с которым Мартин тоже спал, и на секунду наше с Мартином отражение мелькает в крыле машины. Мартин принимается жаловаться, что еще не закончил клип "Английских цен", что Леон осточертел, что дымовая машина так и накрылась и, может, никогда не заработает, что Кристи зануда, что его любимый цвет - желтый, что он недавно подружился с перекати-поле по имени Рой.
- Зачем ты это все снимаешь? - спрашиваю я.
- Клипы? Зачем клипы?
- Ну да.
- Не знаю. - Он смотрит на меня, потом на машины, что едут мимо по Сансету. - Не у всех есть богатенькие мамочка с папочкой - ну то есть мамочка. И, - он отглатывает моей колы, - не все торгуют наркотиками.
- Но у твоих родителей денег под завязку, - возражаю я.
- "Под завязку", отец, можно понимать сотней разных способов.
Я вздыхаю, тереблю салфетку.
- Ты прямо… загадка.
- Слушай, Грэм. Мне очень неприятно, что я к тебе слинял. Ты оплачиваешь счета в "Наутилусе", в "Максфилде". Все такое.
Мимо ползет еще один красный "мерседес".
- Слушай, - говорит Мартин. - Я сниму эти два клипа и стану звездой.
- Звездой?
- Ага, звездой.
- Типа какой звездой? Средней величины? Какой звездой? - спрашиваю я.
- Может, самой большой. Может, целым солнцем, - отвечает он. - "Английские цены" - это хит. По "Эм-ти-ви" крутятся постоянно. На разогреве у Брайана Метро. Хит.
- О как, - говорю я. - Хит да еще звезда?
- Конечно. Влегкую. Леон - бомба.
- Ты спал с Кристи, когда я уезжал? - спрашиваю я.
Он смотрит на меня, стонет:
- Блин, мужик, ну конечно, спал.
Мы с Кристи стоим в очереди в вествудский кинотеатр. Почти полночь, жарко, в Вествуде не протолкнуться. На тротуарах вообще такие толпы, что очередь в кино мешается с прохожими, и те, кто в конце очереди, выходят из обувных магазинов или магазинов с замороженными йогуртами и постерами. Кристи ест итальянское мороженое и рассказывает, что на самом деле Томми тусуется в Делавэре, это Монти, а не Томми нашли порубленным на куски в Сан-Диего, а не в Мехико, это у Монти вся кровь вытекла, а не у Томми, как ей сказали, потому что она получила от Томми открытку с портретом Ричарда Гира, а вот Кори правда нашли в пустыне - в песке, в запечатанной железной бочке. Делавэр - это штат? - спрашивает она, и я отвечаю, что не уверен, но абсолютно точно сегодня утром в автомойке на Пико видел Джима Моррисона. Он пил газировку и ни к кому не приставал. Кристи доедает мороженое, вытирает губы салфеткой, жалуется на свои имплантаты.
Двое перед нами обсуждают, как вчера винтили торчков в Энсино и что постепенно приближается Новый год. Я гляжу, как девчонка-латиноамериканка пересекает улицу, идет к кинотеатру. Она переходит улицу широкими, решительными шагами, ее чуть не давит черный "роллс-ройс" с откидным верхом, водитель бьет по тормозам, выворачивает руль. Люди на тротуаре безмолвно смотрят. Какая-то девушка вроде бы говорит "о нет". Водитель "корниша", загорелый парень без рубашки, в бескозырке и с сигарой, вопит: "Смотри, куда прешь, латина тупая", - и девчонка, ни капли не испугавшись, спокойно идет к тротуару. Я вытираю пот со лба и смотрю, как невозмутимо она приближается к пальме, прислоняется к ней, белая футболка с надписью "КАЛИФОРНИЯ" пропиталась потом, под тканью вырисовываются груди, на шее мерцает золотой крестик, и даже когда она ловит мой взгляд, я все рассматриваю нежное смуглое лицо и пустые черные глаза, безмятежность скуки, и теперь девчонка уходит от пальмы, пробирается ко мне, а я стою, смотрю, точно парализованный, она приближается медленно, веет теплом, толпа чуть расступается, пот у девчонки на лице высыхает, она уже рядом, говорит, распахнув глаза, тихим, сдавленным шепотом:
- Mi hermano.
Я не отвечаю, только смотрю на нее.
- Mi hermano , - снова шепчет она.
- Что? - спрашивает Кристи. - Что вы хотите? Ты ее знаешь, Грэм?
- Mi hermano , - снова повторяет она, теперь настойчиво, а затем уходит. Я теряю ее в толпе.
- Кто это? - спрашивает Кристи.
Очередь начинает ползти к кинотеатру.
- Не знаю. - Я оборачиваюсь в ту сторону, куда ушла девушка, за которой стоило пойти.
- Ну правда - наводнили город, - говорит Кристи. - Наверняка обкурена в хлам. - Кристи вытаскивает билеты, один протягивает мне. Те, что говорили про торчков и наступление 1985-го, смотрят на Кристи так, будто узнают.
- Что она сказала? - спрашиваю я.
- Mi hermano ? По-моему, это какая-то куриная энчилада с кучей сальсы, - отвечает Кристи. - Или, может, тако, не знаю. - Она ежится. - Эти имплантаты меня доконают. И невыносимо жарко.
Мы заходим в кинотеатр, садимся, начинается фильм, а после фильма мы едем по Уилширу обратно в квартиру, тормозим на светофоре, и на автобусной остановке стоят пять панков-мексиканцев в футболках с черными крестами и зеленовато-желтыми черепами, глазеют на нас с Кристи в "БМВ" с откидным верхом, и я глазею на них, и потом в квартире мы занимаемся сексом, а Мартин некоторое время смотрит.
Сегодня Мартин роняет что-то насчет нового клуба на Мелроуз, ниже по Мелроуз, и мы едем по Мелроуз в Мартиновой машине с откидным верхом, ему на Хэллоуин ее подарила Нина Метро, Мартин знает владельца клуба, и мы без проблем входим бесплатно. Ревет "Анимоушн", все вокруг танцуют, на экране над баром - сцена в душе из "Психоза" нон-стоп, мы в уборной нюхаем кокаин, я знакомлюсь с девчонкой по имени Япония, она говорит, что я похож на Билли Айдола, только повыше, и я натыкаюсь на Движка.
- Эй, тебя где носило? - Он перекрикивает музыку, пялится на экран, где снова и снова закалывают Дженет Ли.
- В Лас-Вегасе, - отвечаю я. - В Бразилии. В торнадо.
- А, да? Как насчет четверти унции?
- Конечно. Сколько угодно.
- Да? - Он уже уходит. - Мне надо с Японией поговорить. Кажется, тут где-то Мадонна.
- Мадонна? - спрашиваю я. - Где?
Он меня не слышит.
- Класс. В пятницу позвоню. Пошли в "Спаго".
- Я не тороплюсь, - отвечаю я.
Я машу, он уходит, и в итоге я танцую с Мартином и двумя его знакомыми блондинками, работают в "Ар-Си-Эй", а потом мы все возвращаемся в квартиру на Уилшире, обкуриваемся по тяжелой и обрабатываем по очереди трех студентиков, которых встретили на стоянке напротив клуба на Мелроуз.
Я еду в "Беверли-Центр", бестолково слоняюсь, брожу по магазинам одежды, листаю журналы в книжных и около шести сижу в пустом ресторане на верхнем этаже универмага, заказываю стакан молока и плюшку, которую не ем, не понимая, зачем я ее вообще заказал. В семь, когда большинство магазинов закрываются, решаю посмотреть кино в зальчике на верхнем этаже универмага, совсем рядом, тут таких зальчиков четырнадцать. Плачу за вход, покупаю мороженое с вафлями, сижу в зальчике и ошарашенно смотрю кино. После кино решаю посмотреть первую половину снова, потому что не помню, что там происходило до того, как я сосредоточился. Просиживаю еще сорок минут и перехожу в похожий зальчик, но поменьше, и мне, в общем, плевать, заметили билетеры, что я в другой зал ушел, или нет, и я сижу в новом зальчике и неторопливо дышу. К полуночи я уверен, что побывал во всех залах, и поэтому отчаливаю. Подхожу к двери, через которую входил, и обнаруживаю, что она заперта, и тогда я разворачиваюсь, иду в противоположный конец универмага к другому выходу, и там тоже заперто. Я спускаюсь на второй этаж - оба выхода заперты. Иду вниз по отключенному эскалатору на первый этаж, подхожу к двери - заперта. Но другая открыта, и я выхожу наружу, добираюсь до своего "порша", еду мимо закрытых билетных касс, выбрасываю непроверенный билет в окошко и включаю радио.
Стою в одиночестве под светофором на перекрестке Беверли и Догени, радио орет еще громче. Со стоянки супермаркета "Хьюз" выбегает черный парнишка, сворачивает мимо меня на Беверли. За ним гонятся два продавца и охранник. Парень кидает что-то на дорогу и исчезает во тьме Западного Голливуда, трое мужчин бегут следом. Я очень неподвижно сижу в "порше", включается зеленый, мимо летит перекати-поле. Я осторожно вылезаю из машины, выхожу на перекресток и озираюсь, ищу, что парнишка бросил. Вокруг - ни одной машины и никаких звуков, только жужжат лампы дневного света и "Душекеды" по радио, и я поднимаю то, что уронил парнишка. Упаковка филе-миньон, я разглядываю ее в неоновом свете и вижу, как сквозь пенопласт сочится жидкость, течет по руке к запястью, пачкает манжету белой рубашки "Комм де Гарсонз". Я аккуратно кладу кусок мяса на асфальт, вытираю руки об джинсы на заду, сажусь в машину. Приглушаю радио, на светофоре опять включается зеленый, я подъезжаю к другому желтому, который уже красный, выключаю радио, сую в магнитофон кассету и еду обратно в квартиру на Уилшир.
глава 10. Тайны лета
Пытаюсь склеить эту на вид ничего суку калифорнийскую в "Орудиях", и она вроде не против, но пьет маловато, только притворяется пьяной, но я ей приглянулся, как и всем, и она говорит, что ей двадцать.
- Угу, - отвечаю я. - Конечно. На вид ты совсем молоденькая. - Хотя знаю, что ей шестнадцать, не больше, или даже пятнадцать, если на дверях сегодня Малец и перспективы, если вдуматься, волнующие. - Мне молоденькие нравятся, - сообщаю я. - Не слишком молоденькие. Десять? Одиннадцать? Нетушки. Но пятнадцать? Ух, это да, круто. Можно и загреметь, что с того?
Она лишь тупо таращится, будто ни слова не слышала, разглядывает свои губы в пудренице, снова таращится на меня, спрашивает, что такое негратос, что значит слово "незримый".
Я уже тотально взвинчен, не терпится отволочь суку к себе в Энсино, у меня даже довольно-таки встает, пока я жду, а она в туалете рассказывает подругам, что уходит с самым красивым парнем, а я сижу у стойки и со своей довольно-таки эрекцией пью "шприцеры" с красным вином.
- Как эти штуки называются? - спрашиваю я у бармена и машу рукой на бокал.
Бармен - мне ровесник примерно, на вид весьма крут.
- "Шприцеры" с красным вином, - отвечает он.
- Я вообще-то особо напиваться не хочу, - говорю я, а он разливает студентикам. - Нетушки. Не сегодня.
Я оборачиваюсь, смотрю, как все пляшут на пятаке, вспоминаю, что трахнул ди-джейку миллион лет назад, хотя точно не скажу, она ставит какой-то ужасающий негритянский рэп, мне уже хочется есть, хочется слинять, и тут девчонка возвращается, уже совсем готовая ехать.
- Антрацитовый "порш", - говорю я швейцару, и она потрясена. - Будет круто, - обещаю я ей. - Меня распирает, - говорю я, но чтобы не слишком напряженно прозвучало.
По дороге к Долине она ставит Боуи. Я рассказываю ей анекдот про эфиопа.
- Почему эфиоп оказался за обоями?
- Что такое "эфиоп"? - спрашивает она.
- Тараканы затащили, - отвечаю я. - Умора.
Мы приезжаем в Энсино. Я пультом открываю гараж.
- Ух ты, - говорит она. - Большой у тебя дом. - А затем: - Ты меня домой потом отвезешь? Позже?
- Ага. Конечно. - Я открываю "Белый дым". - Бывают глупые телки, но в ебле мне это нравится.
Мы заходим в спальню, и она спрашивает, где вся мебель.
- А мебель где? - ноет она.
- Съел. Заткнись, засунь спираль и ложись, - бормочу я, тыча в сторону ванной. - Я тебе потом кокаину дам. - Но не говорю, что значит "потом", не намекаю даже.
- Ты о чем? Спираль?
- Ну да. Ты же забеременеть не хочешь, а? Разродиться каким-нибудь чудищем? Монстром? Зверюгой какой-нибудь. Хочешь? Господи, даже гинеколог твой перебздит.
Она смотрит на кровать, потом на меня, потом пытается открыть дверь в соседнюю комнату.
- Нетушки, - торможу ее я. - Не туда. - Я пихаю ее к двери в ванную. Она смотрит на меня, все притворяясь пьяной, входит, закрывает дверь. Я даже слышу, как она пердит.
Выключаю свет, зажигалкой "бик" запаливаю свечи - я их вчера вечером купил в "Гончарной лавке". Раздеваюсь, трогаю себя, я уже твердый, вытягиваюсь на постели, жду, жрать хочется невыносимо.
- Давай-давай-давай.
В унитазе льется вода, девчонка плещется в биде, потом выходит с туфлями в руках, офигевает, увидев меня на постели с этой гигантской эрекцией, но разыгрывает хладнокровие. Она это делать не хочет, знает, что не туда попала, знает, что слишком поздно, и от этого я завожусь еще больше, приходится захихикать, и она раздевается, спрашивает:
- Где кокаин? Где кокаин?
А я отвечаю:
- Потом, потом, - и притягиваю ее к себе. Она вообще-то не хочет ебаться и пытается отсосать, и я некоторое время ей позволяю, хотя не чувствую ни черта, а потом начинаю ебать ее изо всех сил, смотрю ей в лицо, кончая, и, как всегда, она заводится, глядя мне в глаза, в их черный блеск, видя ужасные зубы, разодранный рот (который, как утверждает Дирк, похож на "осьминожий анус"), и я ору на ней, матрас под нами пропитался ее кровью, и она тоже начинает орать, а потом я даю ей по лицу, бью, пока она не отрубается, и выволакиваю ее наружу к бассейну и при свете из-под воды, при лунном свете, сегодня, на высоте в Энсино, пускаю ей кровь.
Мы с Мирандой поздно ужинаем в "Плюще" на Робертсон, и выглядит Миранда, как она сама говорит, "беспротёмно сказочно". Миранде "сороковник", непроглядно черные волосы туго оттянуты на затылок, на виске вьется раздерганная седая прядь, лицо бледно-загорелое, великолепные высокие скулы, зубы цвета молнии, Миранда в оригинальном бархатном платье с ручной бисерной вышивкой от Лагерфельда, из "Бергдорф-Гудмена", купленном на прошлой неделе, когда Миранда ездила в Нью-Йорк на Сотби торговаться за бутылку с водой, которую в итоге продали за миллион долларов, и еще заглянуть на частную вечеринку, сбор средств в пользу Джорджа Буша. Миранда говорит, тусовка была "просто запредельная".
- Ты, конечно, старше меня типа лет на двадцать, но всегда невероятно юна, - говорю я. - Определенно, в ЛА мне приятнее всего тусоваться с тобой.