В среду утром Уильям встает и спрашивает, где валиум, я спотыкаясь иду вынимать валиум из сумочки, Уильям напоминает, что на сегодня у нас бронь в "Спаго", в восемь, я слышу, как "мерседес" визжит колесами по аллее, Сьюзан говорит, что после школы собирается в Вествуд с Аланой и Блэр и придет прямо в "Спаго", а потом я засыпаю, мне снятся тонущие крысы, как они отчаянно лезут друг на друга в горячей бурлящей джакузи и десятки служителей голышом стоят на краю, смеются, тычут пальцами в тонущих крыс, в золотистых руках - переносные магнитофоны, служители одновременно кивают в такт музыке, и тут я просыпаюсь, иду вниз, беру из холодильника "Тэб", в другой сумке, в нише возле холодильника, нахожу коробочку с двадцатью миллиграммами валиума и выпиваю половину. Из кухни слышно, как служанка пылесосит гостиную, я одеваюсь, еду в магазин "Трифти" в Беверли-Хиллз, иду в аптечный отдел, стискивая в кулаке пустой пузырек из-под черно-зеленых капсул. Но в магазине кондиционеры, воздух прохладен, сверкают лампы дневного света, где-то вверху фоном бормочет музыка, и все это действует прямо-таки обезболивающе, и пальцы на буром пузырьке расслабляются, хватка слабеет.
Вручаю пустой пузырек аптекарю. Он надевает очки, изучает пузырек. Я разглядываю ногти и безуспешно пытаюсь вспомнить название песни, что играет в магазине.
- Мисс? - застенчиво говорит аптекарь.
- Да? - Я гляжу на него поверх темных очков.
- Тут написано: не возобновлять.
- Что? - пугаюсь я. - Где?
Аптекарь показывает: два напечатанных слова внизу на этикетке, возле имени психиатра, а следом число: 10.10.1983.
- Полагаю, доктор Нова как-то… ошибся, - неубедительно тяну я, снова косясь на пузырек.
- Ну, - вздыхает аптекарь, - ничем не могу помочь.
Я смотрю на ногти, думаю, что сказать, и наконец получается:
- Но мне… нужно возобновить.
- Извините, - отвечает аптекарь. Он явно смущен, нервно переминается с ноги на ногу. Отдает мне пузырек, я пытаюсь сунуть его аптекарю в руку, и тот пожимает плечами.
- Должны быть причины, по которым ваш доктор считает, что возобновлять рецепт не следует, - говорит он мне доброжелательно, точно ребенку.
Выдавливаю из себя смешок, вытираю лицо, весело отвечаю:
- Ой, да он вечно со мной шутки шутит.
По дороге домой вспоминаю, как посмотрел на меня аптекарь в ответ, прохожу мимо служанки, на секунду меня обдает запахом марихуаны, а наверху в спальне запираю дверь, опускаю жалюзи, раздеваюсь, сую кассету в "бетамакс", падаю на чистые, прохладные простыни, рыдаю целый час, пытаюсь смотреть кино, выпиваю валиума, потом обыскиваю ванную, там должен быть старый рецепт на нембутал, передвигаю туфли в гардеробе, ставлю новую кассету, распахиваю окна, запах бугенвиллии ползет сквозь прикрытые жалюзи, я выкуриваю сигарету и умываюсь.
Звоню Мартину.
- Алло? - отвечает другой мальчик.
- Мартин? - все равно спрашиваю я.
- Э… нет.
Пауза.
- А Мартина можно?
- Э… я посмотрю.
Я слышу, как он кладет трубку, мне смешно - какой-то мальчик, может загорелый, юный, светловолосый, как Мартин, стоит посреди Мартиновой квартиры, положил трубку у телефона и собирается искать Мартина - кого угодно искать - в крошечной трехкомнатной студии, однако вскоре мне уже не смешно. Мальчик возвращается.
- Я думаю, он… ну, на пляже. - Похоже, мальчик не уверен.
Я молчу.
- Что передать? - почему-то лукаво спрашивает он, и после паузы: - Подожди, это Джули? Девушка, которую мы с Майком встретили в "Норде-триста восемьдесят пять"? На "кролике"?
Я молчу.
- У вас, народ, было три грамма и белый "фольксваген-кролик".
Я молчу.
- Типа это… алло?
- Нет.
- У тебя нет "фольксвагена-кролика"?
- Я перезвоню.
- Как хотите.
Вешаю трубку. Интересно, кто этот мальчик, знает ли он про нас с Мартином. Интересно, Мартин лежит на песке, в темных очках "Уэйфэрер", с зачесанными волосами, пьет пиво, курит тонкую сигарету под полосатым зонтиком в пляжном клубе, смотрит туда, где кончается и сливается с водой земля, или лежит в кровати, под плакатом "Уйди-Уйди", готовится к экзамену по химии и одновременно ищет в разделе объявлений, не продается ли где новый "БМВ". Я просыпаюсь, когда фильм заканчивается и в телевизоре статика.
Сижу с сыном и дочерью за столом в ресторане на Сансете. На Сьюзан - мини-юбка, купленная на Мелроуз в магазине под названием "Флип"; неподалеку от него я обожгла палец, обедая с Ив, Энн и Фейт. Еще на Сьюзан белая футболка с надписью "Лос-Анджелес", рукописные алые буквы - точно незапекшаяся кровь, с потеками. И еще на Сьюзан старая куртка "Ливайс" со значком "Бродячих котов" на выцветшем лацкане и "уэйфэреры". Сьюзан вынимает из стакана с водой кусок лимона, жует, откусывает корку. Даже не помню, сделали мы заказ или нет. Интересно, что такое "Бродячие коты".
Подле Сьюзан сидит Грэм - обкурен, я абсолютно уверена. Таращится в окно, на мелькающие автомобильные фары. Уильям звонит на студию. Вырисовывается сделка - само по себе неплохо. На вопросы о фильме, кто в нем играет, кто финансирует, Уильям отвечает уклончиво. В наших кругах ходят слухи, что это продолжение весьма успешного кино, которое вышло летом 1982-го, про язвительного марсианина, похожего на большую грустную виноградину. Уильям бегал к телефону четырежды за вечер; подозреваю, он просто выходит из-за стола и стоит в задней комнате, потому что за соседним столом сидит актриса с очень молодым серфером, она неотрывно пялится на Уильяма, когда он за столом, а я знаю, что она с ним спала, и актриса знает, что я в курсе, и когда наши взгляды на секунду встречаются - нечаянно, - мы обе резко отводим глаза.
Сьюзан, отстукивая ритм по столу, принимается мурлыкать себе под нос. Грэм закуривает, не потрудившись узнать, что мы об этом думаем. Его глаза - красные, полузакрытые - на миг увлажняются.
- У меня в тачке типа странный звук, - говорит Сьюзан. - Я думаю, надо бы ее подкрутить. - Она щупает оправу очков.
- Если странные шумы - конечно, надо, - отвечаю я.
- Ну, она мне типа нужна. В пятницу в "Цивиле" будут "Психоделические меха", и мне тотально нужна тачка. - Сьюзан смотрит на Грэма. - То есть, если Грэм мои билеты забрал.
- Ага, я забрал, - произносит Грэм так, будто это стоит ему нечеловеческих усилий. - И перестань говорить "тотально".
- А у кого? - спрашивает Сьюзан, барабаня пальцами по столу.
- У Джулиана.
- Только не это.
- У Джулиана. А что? - Грэм пытается изобразить раздражение, но получается усталость.
- Полный торчок. Наверняка у него места фиговые. Полный торчок, - повторяет Сьюзан. Пальцы замирают, Сьюзан смотрит Грэму в лицо. - Прямо как ты.
Грэм медленно кивает и молчит. Не успеваю я попросить опровержения, соглашается:
- Да уж, прямо как я.
- Он героином торгует, - замечает Сьюзан.
Я смотрю на актрису. Актриса мнет серферу ляжку. Серфер жует пиццу.
- А еще он проститутка, - прибавляет Сьюзан.
Долгая пауза.
- Это… в мой адрес заявление? - тихо спрашиваю я.
- Это типа тотальная ложь, - ухитряется выдавить Грэм. - Кто тебе сказал? Эта сука последняя Шэрон Уилер?
- Не совсем. Я знаю, что Джулиан спал с владельцем "Семи морей" и теперь заполучил проходку и кокаина сколько влезет. - Сьюзан с притворной усталостью вздыхает. - Кроме того, какая ирония - у них обоих герпес.
Тут Грэм почему-то смеется, затягивается и отвечает:
- У Джулиана не герпес. И подхватил он не от владельца "Семи морей". - Пауза, Грэм выдыхает. - У него венера от Доминика Дентрела.
За стол садится Уильям.
- Господи, мои собственные дети трепятся о наркоте и педиках - боже правый. Ох, Сьюзан, да сними же эти чертовы очки. Ты, черт возьми, в "Спаго", а не в пляжном клубе. - Уильям заглатывает полбокала "шприцера" - двадцать минут назад я наблюдала, как он выдыхается. Уильям косится на актрису, потом смотрит на меня. - В пятницу вечером идем на прием к Шроцесам.
Я щупаю салфетку, затем прикуриваю.
- Я не хочу в пятницу вечером на прием к Шроцесам, - тихо говорю я, выдыхая.
Уильям смотрит на меня, прикуривает и так же тихо спрашивает, глядя мне в глаза:
- А чего ты хочешь? Спать? Валяться у бассейна? Туфли пересчитывать?
Грэм смотрит в стол и хихикает.
Сьюзан пьет воду и поглядывает на серфера.
Спустя некоторое время я спрашиваю Грэма и Сьюзан, как дела в школе.
Грэм не отвечает.
- Порядок, - говорит Сьюзан. - У Белинды Лорел герпес.
Интересно, думаю я, Белинда Лорел подхватила его от Джулиана или от владельца "Семи морей". И еще мне трудно сдержаться и не спросить Сьюзан, что такое "Бродячий кот".
Грэм с трудом выдавливает:
- Она подхватила от Винса Паркера. Ему родители купили девятьсот двадцать восьмой, хотя знают, что он на звериных транках сидит.
- На редкость… - Сьюзан замолкает, подбирая слово.
Я закрываю глаза и вспоминаю мальчика, подошедшего к телефону у Мартина дома.
- Отвратно, - договаривает Сьюзан.
- Ага. Тотально отвратно, - соглашается Грэм.
Уильям оглядывается на актрису, которая щупает серфера, кривится и говорит:
- Бог ты мой, да вы больные. Мне надо еще позвонить.
Грэм, настороженный и похмельный, с ошеломляющей меня тоской пялится в окно на "Тауэр-Рекордз" через дорогу, а потом я закрываю глаза и воображаю цвет воды, лимонное дерево, шрам.
Утром в четверг звонит мать. Служанка приходит ко мне в спальню в одиннадцать, будит меня:
- Телефон, su madre, su madre, senora, - а я отвечаю:
- No estoy aqui, Rosa , no estoy aqui, - и уплываю в сон. Встаю в час и брожу вокруг бассейна, курю и пью "перье", а в раздевалке звонит телефон, и придется с ней разговаривать, понимаю я, чтоб уж отделаться. Роза берет трубку, телефон больше не звонит, и надо возвращаться в дом.
- Да, это я. - Голос у матери страдальческий, сердитый. - Ты уезжала? Я уже звонила.
- Да, - вздыхаю я. - В магазин.
- А-а. - Пауза. - Зачем?
- Ну, за… вешалками, - говорю я, а потом: - В магазин. - И еще: - За вешалками. - И наконец: - Как ты себя чувствуешь?
- А ты как думаешь?
Я вздыхаю, ложусь на постель.
- Не знаю. Так же? - И через минуту: - Не плачь. Прошу тебя. Пожалуйста, не плачь.
- Все бесполезно. Я каждый день хожу к доктору Скотту, у меня терапия, он твердит: "Получше, получше", а я все спрашиваю: "Что получше, что получше?", а потом… - Задохнувшись, мать умолкает.
- Он тебе демерол еще прописывает?
- Да, - вздыхает она. - Я еще на демероле.
- Ну, это… хорошо.
Ее голос опять срывается:
- Я не уверена, что смогу его и дальше принимать. У меня кожа, она вся… кожа…
- Прошу тебя.
- …она желтая. Вся желтая.
Я закуриваю.
- Прошу тебя. - Я закрываю глаза. - Все нормально.
- А Грэм и Сьюзан где?
- Они… в школе, - говорю я, стараясь изобразить уверенность.
- Я бы с ними поговорила. Я, знаешь, скучаю по ним иногда.
Я тушу сигарету.
- Да. Э-э. Они… тоже по тебе скучают, знаешь. Да…
- Я знаю.
Я пытаюсь поддержать беседу:
- Ну, так чем же ты занимаешься?
- Только что из клиники вернулась, убиралась на чердаке и нашла те фотографии с Рождества в Нью-Йорке. Те, которые я искала. Тебе было двенадцать. Когда мы в "Карлайле" жили.
Судя по всему, мать уже две недели постоянно убирается на чердаке и находит одни и те же фотографии с Рождества в Нью-Йорке. Я это Рождество помню смутно. Как она несколько часов выбирала мне платье в сочельник, причесывала длинными, легкими взмахами. Рождественское шоу в "Радио-Сити", и как я ела там полосатую карамельку - она походила на исхудавшего напуганного Санта-Клауса. Как отец напился вечером в "Плазе", как родители ссорились в такси по дороге в "Карлайл", а ночью я слышала их ругань и, конечно, звон стекла за стеной. Рождественский ужин в "La Grenouille", где отец порывался поцеловать маму, а та отворачивалась. Но лучше всего, так отчетливо, что меня аж скручивает, я помню одну вещь: в ту поездку мы не фотографировались.
- Как Уильям? - спрашивает мать, не дождавшись ответа про фотографии.
- Что? - пугаюсь я, снова ныряя в разговор.
- Уильям. Твой муж. - И повысив голос: - Мой зять. Уильям.
- Он прекрасно. Прекрасно. Он прекрасно. - Вчера вечером в "Спаго" актриса за соседним столиком поцеловала серфера в губы - тот как раз соскребал с пиццы икру. Когда я уходила, актриса мне улыбнулась. Моя мать - желтая кожа, тело тонкое, хрупкое, она почти не ест - умирает в громадном пустом доме окнами на залив Сан-Франциско. Служитель по краям бассейна поставил мышеловки, заляпанные ореховым маслом. Сдавайся, хаос.
- Это хорошо.
Еще почти две минуты - ни слова. Я засекаю, слушаю, как тикают часы, как служанка напевает дальше по коридору, моет окна у Сьюзан в комнате, я снова закуриваю, надеюсь, что мать скоро даст отбой. Она откашливается и наконец что-то говорит.
- У меня волосы выпадают.
Приходится бросить трубку.
Мой психиатр доктор Нова - молодой, загорелый, у него "пежо", и костюмы от Джорджио Армани, и дом в Малибу, и доктор Нова часто жалуется на обслуживание в "Козырях". У него практика на Уилшире, в большом белом оштукатуренном комплексе напротив "Неймана Маркуса", и, приезжая к доктору, я обычно паркуюсь у "Неймана Маркуса" и брожу по магазину, пока что-нибудь не куплю, а потом перехожу улицу. Сегодня у себя на верхотуре, в кабинете на десятом этаже, доктор Нова рассказывает, как вчера вечером на приеме в "Колонии" кто-то "пытался утопиться". Я спрашиваю, не его ли пациент. Доктор Нова отвечает, что жена рок-звезды, чей сингл три недели занимал второе место в хит-параде "Биллборда". Начинает перечислять, кто еще был на приеме, но я вынуждена его перебить.
- Мне нужен еще либриум.
Он закуривает тонкую итальянскую сигарету, интересуется:
- Зачем?
- Не спрашивайте зачем, - зеваю я. - Дайте рецепт, и все.
Доктор Нова выдыхает.
- Почему не спрашивать?
Я смотрю в окно.
- Потому что я вас прошу? - тихо говорю я. - Потому что я плачу вам сто тридцать пять долларов в час?
Доктор Нова тушит сигарету, выглядывает в окно. После паузы, устало:
- А вы как думаете?
Я отупело, загипнотизированно смотрю в окно: пальмовые листья раскачиваются на жарком ветру, четко очерченные на оранжевом небе, ниже - вывеска кладбища "Лесная поляна".
Доктор Нова откашливается.
Я начинаю сердиться.
- Только продлите рецепт, и… - Я вздыхаю. - Ладно?
- Я забочусь исключительно о вас.
Я улыбаюсь - благодарно, недоверчиво. Он смотрит странно, неуверенно, не понимая, откуда эта улыбка.
На бульваре Уилшир я замечаю Грэмов "порш" и еду за ним. Какой он аккуратный водитель, удивляюсь я, как мигает поворотниками, перестраиваясь, как замедляет ход и притормаживает на желтый, а на красный совсем замирает, как осторожно едет по перекрестку. Я решаю, что Грэм направляется домой, но он проезжает Робертсон, и я следую за ним.
Грэм катит по Уилширу, а после Санта-Моники сворачивает направо в переулок. Я стою на бензоколонке "Мобайл" и наблюдаю, как Грэм съезжает на дорожку к большой белой многоэтажке. Паркуется за красным "феррари", выходит, озирается. Я надеваю очки, поднимаю стекло. Грэм стучится в квартиру, и ему открывает мальчик, что заходил неделю назад, стоял в кухне и смотрел на воду. Грэм входит, и дверь затворяется. Они оба появляются двадцать минут спустя, на мальчике одни шорты, они пожимают друг другу руки. Грэм ковыляет к "поршу", роняет ключи. Сгибается, нашаривает ключи, и с четвертой попытки ему удается их поднять. Он залезает в "порш", хлопает дверцей, сидит, разглядывая собственные колени. Подносит палец ко рту, легонько лижет. Довольный, снова смотрит на колени, убирает что-то в бардачок, отъезжает от красного "феррари" и возвращается на Уилшир.
Внезапно по стеклу с пассажирской стороны стучат, и я испуганно поднимаю голову. Красивый служитель просит меня отъехать, и когда я завожу мотор, перед глазами встает тревожно достоверная картина: шестилетие Грэма, он, в серых шортах, дорогой рубашке из "варенки" и мокасинах, разом задувает свечи на праздничном флинтстоуновском торте, Уильям приносит из багажника серебристого "кадиллака" трехколесный велосипед, фотограф снимает Грэма на велосипеде, Грэм катит по аллее, по лужайке и, наконец, - в бассейн. Я еду по Уилширу, воспоминание распадается, а Грэмовой машины у дома нет.