- Рэчел, - с некоторой неохотой говорит Тим, - это мой отец. Лес Прайс.
- Здравствуйте, мистер Прайс. - Рэчел протягивает ладошку.
- Привет, Рэчел. - Я пожимаю ее руку, замечаю, что ногти не накрашены, хотя они длинные и гладкие. Пока отпускаю руку. Рэчел поворачивается к Тиму.
- Вы оба хорошо выглядите, - говорит она.
- Ты отлично выглядишь, - улыбается Тим.
- Да, - говорю я. - Это правда.
Тим смотрит на меня, потом на нее.
- Спасибо, мистер Прайс, - отвечает она.
Метрдотель проводит нас наружу. Дует теплый ночной ветерок. Рэчел сидит напротив меня, при свечах она еще красивее. Тим, гладко выбритый, в дорогом итальянском костюме, который я ему купил этим летом, с прилизанными волосами, безрассудно сыплет комплиментами Рэчел - можно подумать, будто их что-то связывает. Видимо, Тиму с девушкой комфортно, и я за него почти счастлив. Я заказываю "майтай", Рэчел - "перье", а Тим - пиво. Выпив коктейль, заказав второй, послушав, как эти двое нудят про MTV, колледж, любимые фильмы, про кино об изуродованной девочке, которая примиряется с собой, я уже расслаблен и выдаю анекдот с ключевой фразой "А можно мне, пожалуйста, рот прополоскать?" Оба признаются, что не поняли, нужно разъяснять, и я меняю тему.
- Что это за штука у тебя на волосах? - спрашиваю я Тима.
- Это "Тенакс", папа. Гель для волос. - Он с притворным гневом глядит на меня, потом на Рэчел. Та улыбается мне.
- Я просто спросил, - лениво говорю я.
- Так чем вы занимаетесь, мистер Прайс? - спрашивает Рэчел.
- Просто Лес.
- О'кей. Чем вы занимаетесь, Лес?
- Недвижимость.
- Я тебе говорил, - замечает Тим.
- Да? - переспрашивает она, пусто глядя на меня.
- М-да, - кисло отвечает Тим. - Говорил.
Наконец она отворачивается.
- Я забыла.
В голове мелькает образ Рэчел - нагой, руки на грудях, в моей постели, - и идея взять ее, обладать ею не кажется непривлекательной. Тим делает вид, что моего неотрывного взгляда не замечает, но я знаю, что он очень внимательно смотрит, как я смотрю на Рэчел. Рэчел дерзко со мной кокетничает, и я все размышляю, кокетничать ли мне в ответ. Приносят ужин. Мы быстро едим. Потом заказываем еще выпить. К этому времени я уже достаточно надрался, так что наклоняюсь и призывно улыбаюсь Рэчел. Тим уже сдулся - его будто и нет вовсе.
- А вы знали, что сюда Роберт Уотерс приехал? - спрашивает нас Рэчел.
- Кто? - угрюмо переспрашивает Тим.
- Да ну, Тим, - говорю я. - Роберт Уотерс. Который в сериале - как его? "Воздушный патруль".
- Видимо, я телик мало смотрю.
- А, ну да, - фыркаю я.
- Ты не знаешь, кто такой Роберт Уотерс? - спрашивает его Рэчел.
- Нет, не знаю. - В голосе раздражение. - А ты знаешь?
- Я вообще-то встречалась с ним на инаугурации Рейгана, - отвечает Рэчел. И затем: - Господи, я думала, его все знают. - Она изумленно качает головой.
- Я не знаю. - Тим явно сердится. - А что такое?
- Ну, как бы неудобно. - Рэчел улыбается, опускает глаза.
- А что такое? - повторяет Тим. Холод чуточку испаряется.
- Он тут с тремя парнями, - объясняю я.
- И? - спрашивает Тим.
- И? - смеется Рэчел.
- Один из них сегодня клеил Тима, - сообщаю я Рэчел, пытаясь угадать, как она отреагирует: сначала она не реагирует вообще, а потом смеется, и тогда я смеюсь вместе с ней. Тиму не смешно.
- Меня? - спрашивает он. - Когда?
- В баре, - отвечает Рэчел. - Сегодня на пляже.
- Этот? Тот парень? - вспоминает Тим.
- Ага, он. - Я закатываю глаза.
Тим вспыхивает:
- Он славный. Славный парень. И что?
- Ничего, - говорит Рэчел.
- Я уверен, он очень славный, - смеюсь я.
- Очень славный, - хихикнув, повторяет Рэчел.
Тим смотрит на нее, потом злобно - на меня, это же я виноват, потом опять на Рэчел, и тут его лицо меняется, словно он понимает, что одно, возможно, ведет к чему-то другому, и эта мысль его успокаивает.
- Разумеется, вы оба заметили, - говорит Тим, улыбаясь Рэчел, потом зловеще - мне. Он закуривает, дразнит меня. Но я лишь улыбаюсь и делаю вид, что не вижу.
- Разумеется, мы заметили, - говорю я, похлопывая Рэчел по руке.
- Ну же, Тим. - Она слегка отодвигается. - Ты им нравишься. Ты здесь, наверное, самый молодой.
Тим усмехается, глубоко затягивается.
- Я не заметил, сколько здесь "молодых". Прости.
- Не курил бы ты, - замечает Рэчел.
- Я тебе говорил, - прибавляю я.
Тим смотрит на нее, потом на меня.
- Почему? - спрашивает он ее.
- Потому что это вредно, - серьезно отвечает она.
- Он это знает, - говорю я. - Я ему вчера вечером говорил.
- Нет. Ты велел не курить, потому что "мы на Гавайях", а не потому что это вредно. - И смотрит пристально.
- Ну, тебе вредно, а мне неприятно, - легко говорю я.
- Я же не дышу тебе в лицо, - бормочет он. Смотрит на Рэчел в надежде на спасение. - Тебя я тоже напрягаю? Ну то есть, блин, мы же на улице. На улице.
- Просто - не курил бы ты, - говорит она тихо.
Он встает.
- Ну, докурю еще где-нибудь, о'кей? Раз уж вам обоим это не нравится. - Пауза, и затем: - А что, папа, сегодня шансы вполне себе ничего?
- Тим, - говорит Рэчел. - Не надо уходить. Сядь.
- Нет уж, - подзадориваю я. - Пусть идет.
Тим уходит.
Рэчел поворачивается.
- Тим. Ох боже мой.
Он идет мимо двух кадок с пальмами, мимо пианиста, одного из педиков, пожилой танцующей пары, вот он в ресторане, вот он вышел.
- Что с ним такое? - спрашивает Рэчел.
Больше мы с ней не разговариваем, слушаем пианиста, приглушенные разговоры в ресторане, далекий плеск волн, что накатывают на берег. Рэчел допивает - не помню, когда она заказала. Я подписываю чек.
- Спокойной ночи, - говорит она. - Спасибо за ужин.
- Вы куда? - спрашиваю я.
- Пожалуйста, передайте Тиму, что я прошу прощения. - Она вот-вот уйдет.
- Рэчел, - говорю я.
- Я его завтра найду.
- Рэчел.
Она выходит из ресторана.
Я открываю дверь в номер. Тим сидит у себя на постели, смотрит в окно, вокруг колышутся занавески. Совсем темно, не считая луны, и хотя балкон открыт, пахнет марихуаной.
- Тим?
- Что? - оборачивается он.
- Что случилось?
- Ничего. - Он медленно встает, закрывает балконную дверь.
- Хочешь поговорить? - Я чуть не умоляю.
- Что? Ты спрашиваешь, хочу ли я поговорить? - Он включает свет, гадко улыбается.
- Да.
- О чем?
- Это ты мне скажи.
- Не о чем разговаривать, - отвечает он. Шагает вдоль кровати - неторопливо, лениво, изможденно.
- Ну же, Тим. Прошу тебя.
- Что? - Он с улыбкой вскидывает руки. Глаза распахнутые, воспаленные. Он снимает пиджак, кидает на пол. - Не о чем разговаривать.
Мне остается лишь сказать:
- Дай мне шанс. Прошу тебя, не лишай меня шансов.
- У тебя никаких шансов и нет, пижон. - Он смеется и повторяет: - Пижон.
- Ты шутишь.
- Ничего. Абсолютно ничего, - повторяет Тим уже не так жестко. Останавливается, садится на кровать спиной ко мне.
- Забудь, - зевает он. - Абсолютно… ничего.
Я все стою.
- Ничего, - повторяет он. - Nada.
Я долго брожу вокруг гостиницы и наконец сажусь на скамейку над морем, возле прожектора, что светит в воду. Два морских дьявола выплыли на яркий свет, кружат в воде, плавники медленно хлопают в прозрачных освещенных волнах. Больше на морских дьяволов никто не смотрит, и я вроде бы ужасно долго наблюдаю в одиночестве, как неутомимо они плавают. Луна высоко - яркая, бледная. За гостиницей пронзительно вопит попугай. Газовое пламя садовых факелов. Я уже собираюсь пойти к портье и попросить другой номер, и тут слышу за спиной голос:
- Mania birostris, также известен как гигантский морской дьявол. - Из темноты выступает Рэчел - она в трениках и смелой маечке с надписью "Лос-Анджелес", в волосах по-прежнему цветок. - Родственники акулам и скатам. Обитают в теплых океанических водах. Большую часть жизни проводят либо частично зарывшись в ил или песок, либо плавая у самого дна.
Она перешагивает скамейку, опирается на прожектор и разглядывает двух больших серых монстров.
- Двигаются с помощью волнообразных движений грудных плавников, длинный хвост служит рулем. Питаются главным образом ракообразными, моллюсками, морскими червями. - Она умолкает, смотрит на меня. - Иногда вылавливали морских дьяволов, которые весили более трех тысяч фунтов и достигали двадцати футов в ширину. Морских дьяволов очень боятся из-за их размеров. - Она смотрит на воду и говорит дальше, будто читает слепому: - В действительности они предпочитают уединение. Переворачивают лодки и убивают людей лишь в целях самообороны. - Она снова смотрит на меня. - Откладывают темно-зеленые яйца, почти черные, с кожистым покрытием, на концах усики, которые цепляются за водоросли. Когда детеныши вылупляются, пустые оболочки относит к берегу. - Она молчит, потом тяжело вздыхает.
- Откуда вы все это знаете?
- У меня в универе высший балл по океанографии.
- О, - пьяно вздыхаю я. - Это… интересно.
- Мне тоже так кажется. - Она снова смотрит на морских дьяволов.
- Где вы были? - спрашиваю я.
- Да тут где-то. - Она смотрит мимо меня, будто завороженная чем-то невидимым. - Говорили с Тимом?
- Да. - Я пожимаю плечами. - Он в порядке.
- Вы не ладите?
- Как большинство отцов и сыновей, - замечаю я.
- Ну, очень жаль. - Она смотрит на меня. Отходит от прожектора, садится рядом на скамейку. - Может, вы ему не нравитесь. - Она вытаскивает из прически цветок, нюхает. - Но наверное, это ничего, потому что, может, и он вам не нравится.
- Вы как думаете, мой сын красивый? - спрашиваю я.
- Да. Очень. А что?
- Просто интересно. - Я пожимаю плечами.
Один морской дьявол выплывает на поверхность и плещет по воде плавником.
- О чем вы с ним днем говорили? - спрашиваю я.
- Особо ни о чем. А что?
- Я хочу знать.
- Просто… о чем-то.
- О чем? - настаиваю я. - Рэчел.
- О чем-то.
Мы разглядываем морских дьяволов. Один уплывает. Второй неуверенно дрейфует в сиянии прожектора.
- Он обо мне говорит? - спрашиваю я.
- А что?
- Я хочу знать.
- Зачем? - она робко улыбается.
- Хочу знать, что он обо мне говорит.
- Он ничего не говорит.
- Да? - слегка удивляюсь я.
- Он не говорит о вас.
Морской дьявол кружит в воде, плещется.
- Я вам не верю, - говорю я.
- Придется, - отвечает Рэчел.
На следующей день мы с Тимом на пляже под тихим безупречным небом играем в нарды. Я выигрываю. Тим в наушниках, исход игры его не особо интересует. У меня выпадают двойные шестерки. Тим апатично озирает пляж, на лице - ни малейших эмоций. Кидает кости. На зеленый зонтик над нами садится красная птичка. К нам идет Рэчел в крошечном голубом бикини, с розовой гирляндой, попивая "перье".
- Привет, Лес, привет, Тим, - радостно говорит она. - Отличный день.
- Привет, Рэчел, - улыбаюсь я.
Тим кивает, не поднимая глаз, не снимая очков и наушников. И Рэчел стоит, переводя взгляд с меня на Тима.
- Ну, увидимся, - мямлит она.
- Конечно, - говорю я. - Может, на луау?
Тим не произносит ни слова. Я двигаю две фишки. Рэчел уходит, возвращается в гостиницу. Я выигрываю. Тим вздыхает, откидывается в шезлонге, снимает очки, трет глаза. Может, особых шансов не было с самого начала. Я ложусь, наблюдаю за Тимом. Он смотрит в море - теплое, тянется плоской синей простыней до горизонта, и, может, Тим пытается заглянуть за горизонт, и в глазах его разочарование, ибо за горизонтом - все та же плоскость, и холодает, хотя ветра нет, а ближе к вечеру океан темнеет, небо рыжеет и мы уходим с пляжа.
глава 5. Сижу тихо
Занавески не поднимаю до самого Нью-Мексико. Не поднимаю, когда поезд уезжает из Нью-Гэмпшира, мчится по Нью-Йорку, не поднимаю, когда поезд влетает в Чикаго, и потом тоже, когда пересаживаюсь на другой поезд, "Амтрак", что в итоге привезет меня в Лос-Анджелес. Подняв наконец занавески в крошечном купе, сижу на полке и смотрю на мелькающие пейзажи, точно за окном кино, а прозрачный оконный квадрат - экран. Смотрю на коров, что пасутся под хмурым небом Нью-Мексико, на нескончаемые задворки, бесцветное белье на веревках, ржавые игрушки, гнутые горки, кривые качели, тучи темнеют, поезд минует Санта-Фе. Мельницы в полях вертятся быстрее, груды желтого поповника вдоль мокрых шоссе дрожат, когда поезд пролетает мимо, и вот я уже мурлычу под нос "Это твоя земля", а потом достаю из чемодана все, что надену к отцовской свадьбе, кладу на полку, разглядываю, пока поезд не тормозит в Альбукерке, и тут же вспоминаю "Семейство Партридж" и песню, которую они пели.
Отец сообщает мне о своей женитьбе, в ноябре явившись в Кэмден. Мы едем в город, он покупает несколько книжек, потом кассету в музыкальном киоске. Не то чтобы мне хотелось книжек или кассету, но отец на удивление упорно желает мне что-нибудь купить, и приходится изображать ликование над кассетой "Клуба Культуры" и тремя сборниками стихов. Я даже знакомлю отца с двумя девчонками - мы с ними сталкиваемся в книжном, они живут в нашем доме, я от них не в восторге. Отец все завязывает мне шарф, сетует на ранний снег, на холод, рассказывает, как прекрасно в Лос-Анджелесе, какие теплые дни да как уютны ночи, как я еще могу поступить в тамошний универ или в Южнокалифорнийский, а может, не туда, а в Пеппердайн. Я улыбаюсь, киваю, почти не раскрываю рта, отцовские стремления мне подозрительны.
За обедом в кафешке на окраине он заказывает "шприцер" с белым вином. Вроде не переживает, когда я прошу джин с тоником. Мы заказываем обед, он выпивает еще два "шприцера" и, кажется, расслабляется.
- Ну-с, и как дела у моей панкушки?
- Я не панкушка.
- Да ладно, на вид ты несколько… э… панк. - Он улыбается, а поскольку я молчу, спрашивает: - Разве нет? - И улыбка сползает с его лица.
Мне вдруг становится его жаль.
- Наверное, да, немного.
Я допиваю, посасываю лед. Не дам ему играть первую скрипку, решаю я и спрашиваю про студию, про Грэма, про Калифорнию. Мы торопливо едим, я заказываю еще джин с тоником, отец закуривает.
- Ты про Шерил не спросила, - наконец замечает он.
- Разве?
- Да. - Он затягивается, выдыхает.
- Нет. Спросила.
- Когда?
- По дороге в город. Разве нет?
- По-моему, нет.
- Да нет же, я спрашивала.
- Я не помню, милая.
- Ну, мне кажется, спрашивала.
- Тебе она не нравится?
- Как Шерил?
Он улыбается, смотрит в стол, потом на меня.
- По-моему, мы женимся.
- Правда?
- Да.
- Это… ну… значит, поздравляю. Отлично.
Он смотрит вопросительно.
- Ты правда считаешь, что это отлично?
Я подношу бокал к губам, постукиваю по нему, чтобы лед упал на дно.
- Ну… до меня… э… постепенно доходит, что ты, кажется, всерьез.
- Шерил замечательная. Вы ладите. - Он запинается, тянется к сигарете, но отдергивает руку. - Ну то есть, ладили, когда общались.
- Не я же на Шерил женюсь - ты.
- Когда ты так отвечаешь, малыш, я сразу понимаю, что ты думаешь.
Я порываюсь коснуться его ладони, но что-то меня останавливает.
- Не переживай, - говорю я.
- Я был так… одинок, - говорит он. - По-моему, целую вечность.
- Угу.
- Наступает момент, когда кто-то нужен.
- Не объясняй, - поспешно говорю я, а потом не так жестко: - Потому что ты не обязан.
- Я хочу, чтобы ты меня одобрила, - просто отвечает он. - Вот и все.
- Тебе это не нужно.
Он откидывается на спинку, опускает сигарету, которую собирался прикурить.
- Свадьба в декабре. - Пауза. - Когда ты домой вернешься.
Я смотрю в окно на густой холодный снегопад, на облака, серые, будто асфальт.
- Ты маме сказал? - спрашиваю я.
- Нет.
За обедом официант усаживает меня за столик со старым евреем; тот читает потрепанную черную книжечку и бормочет - должно быть, на иврите. Старый еврей совсем не похож на моего отца, но манерой держаться напоминает многих отцовских друзей со студии. Еврей старше, с бородой, но после ноябрьского обеда с отцом я впервые ем так близко от мужчины. Я почти не притрагиваюсь к сэндвичу, тонюсенькому и черствому, и к остывшему овощному супу тоже. Съедаю мороженое, выпиваю "Тэб", собираюсь закурить и понимаю, что здесь не курят. Ковыряю сэндвич, оглядываю переполненный вагон-ресторан, замечаю, что все официанты черные, а пассажиры - по большей части старики и иностранцы. Снаружи мелькает пейзаж цвета сепии, саманные домишки, молодые матери в обрезанных джинсах и блузках с бретельками поднимают красных младенцев, показывают им поезд, вяло машут проезжающим вагонам. Пустые автокафе, громадные, явно заброшенные помойки, опять саманные дома. В купе я разглядываю шмотки на полке, в наушниках Бой Джордж поет "Церковь отравленного разума", песню с кассеты, которую в ноябре купил мне отец.