Единственное, что сохранилось в Жаславле от старых времен – это небольшая католическая церковь, бывший костел Святой Девы Марии, построенный в середине XVIII века, во времена, когда в Жаславле хозяйничала остробородая шляхта. Церковь стоит на пригорке, и ее строгий белый силуэт с удивленно вытянутыми узкими окнами, рыжей черепичной крышей и чудом сохранившимся крестом на колокольне виден издалека – так что какая-нибудь романтическая душа легко настраивается на волну трехсотлетнего прошлого, когда жизнь здесь текла чинно и размеренно, со слегка шипящей польской сдержанностью, а безумные цвета, звуки и ритмы давно искорененного язычества возвращались только четыре раза в год – на ярмарках, разрешение на проведение которых граф Пшздецкий получил лично у императора…
Впрочем, на закате социализма все эти воспоминания звучали так же, как звучит слово "филиокве" – таинственно, непонятно, смутно-ностальгически и бесконечно далеко. Усиливая загадочность, в канун весеннего половодья у подножия церковного холма иногда откуда ни возьмись появлялись странные черепки – обломки каких-то сосудов и темно-зеленых, водопроводного цвета изразцов с изображением чьих-то голов, рук, копыт и крыльев. Но партийному руководству района едва хватало времени для того, чтобы следить за выполнением и перевыполнением съездовских планов, так что проведение археологического исследования территории откладывалось из года в год. И только местные девчонки с жесткими капроновыми бантами в тугих косичках приходили за черепками регулярно – потому что реликвии отлично скользили по асфальту, и ими было очень удобно играть в классики…
В церкви располагалось профессионально-техническое училище. Он работал здесь освобожденным секретарем комсомольской организации. От жизни он твердо намеревался добиться многого, несмотря на то, что его возможности ограничивались еврейской национальностью отца – так ему казалось. Но при этом он вовсе не был сионистом и не считал, что положение евреев в Советском Союзе совершенно безнадежно. "Просто зеленый свет светофора как-то быстрее гаснет, если улицу переходит еврей!" – объяснял он сущность национального вопроса знакомым и кокетливо улыбался. Конечно, все это было немного обидным, но он утешал себя Дарвиным – ведь оказавшись в более жестких условиях существования, особь закаляется, учится ловкости, быстрее и выгоднее приспосабливается! Смог же отец – вопреки пятой графе – стать главным инженером мебельного комбината! И он сможет. Правда, лавры какого-нибудь ответственного технаря где-нибудь в провинции как-то не очень прельщали. Хотелось большего – скажем, поступить в МГИМО или на факультет управления плехановского института народного хозяйства, осесть в Москве, сделать карьеру, ездить за границу… Отцовские полномочия растворялись уже где-то на полпути к столице, так что рассчитывать нужно было только на себя.
Заканчивая школу и получая паспорт, он решил взять русскую фамилию матери. Понимал, конечно, что это вовсе не избавит его от всех вероятных осложнений, но все-таки. А двигаться к бисквитам решил по комсомольско-партийной дороге. Отец устроил его инструктором в горком комсомола, но через несколько месяцев он решил уйти оттуда на освобожденную комсомольскую работу в самое крупное в городе ПТУ. "Близость к народу" всегда рассматривалась как благоприятный для карьерного роста фактор, и на какого-нибудь ответственного за чужие судьбы функционера это могло произвести весьма выгодное впечатление. К тому же он не лишен был эстетического вкуса – понимал архитектурную ценность костела, и ему было приятно ощущать себя там хозяином.
К работе он, впрочем, относился ответственно – проводил политинформации и митинги, готовил представителей на всевозможные городские слеты и форумы, устраивал конкурсы "лучший по профессии", награждал, осуждал, поощрял, предупреждал… А по субботам устраивал дискотеки под музыку из утвержденного горкомом списка. Среди "согласованных" коллективов была его любимая группа "Smokie". Ответственный за идеологию второй секретарь, правда, велел называть ее "Курящие", и он строго следовал райкомовской инструкции. Хотя, какая разница, как называть, – главное, что пели они хорошо! И белые пятна светомузыки – цветные фонари никак достать не удавалось – прыгали под церковными сводами, как яйца в кастрюльке…
Его кабинет располагался в бывшей алтарно-престольной части, куда в прежние времена по праву входили только священники, а без прав – церковные крысы. Всевозможные срачицы, плащаницы, индитии и антиминсы заменили вымпелы и мощное переходящее знамя победителя соцсоревнования. Знамя было мохнатое, красно-бурого цвета, который раньше называли пюсовым или цветом мечтательной блохи. Правда, несколько пыльный вид гастролирующей социалистической реликвии намекал на то, что в последнее время "переходит" она не очень часто.
Социализм между тем агонизировал. Его приняли в партию именно в тот день, когда он понял, что долгожданное членство очень скоро потеряет всякий практический смысл. И действительно, после недолгого периода всеобщей растерянности жизнь начала стремительно меняться. Профессионально-техническое училище однажды превратилось в колледж. Комсомольские лидеры неожиданно заговорили о милосердии, благотворительности и религии, а их городской комитет преобразовали в "Фонд культурного и исторического наследия".
Какое-то время он чувствовал себя проигравшим – ведь партбилет и рекомендации больше не позволяли поступить в МГИМО вне конкурса, так что "бисквиты" снова оказались столь же недосягаемы, как и несколько лет назад.
Впрочем, вскоре он сориентировался, сообразив, что, как бы ни складывались обстоятельства, главное – находиться поближе к белой церкви. Она же была самой весомой материальной частью местного "исторического наследия", капиталом, с которым явно можно будет провернуть что-нибудь выгодное. Он убедил в этом директора "колледжа", и они вдвоем зарегистрировали кооператив, выступив в качестве его основных учредителей. В уставе расплывчато указывалось, что основным видом деятельности кооператива является разнообразная хозяйственная и культурно-просветительская деятельность в городе Жаславле.
"Это ты правильно решил, – ядовито заметил отец, услышав о его планах. – Паперть, она всегда прокормит…" Но он на отца не обиделся – знал, что, во-первых, в глубине души тот не простил ему смену фамилии; а во-вторых, что отцу сейчас нелегко – новый директор мебельного комбината, модернизируя производство, вынудил старого главного инженера уйти на пенсию, отец теперь с трудом привыкал к бездеятельности и отсутствию подчиненных, с ужасом понимая, что вместе со старостью надвигается бедность.
Он же твердо решил возродить костел и каким-то образом стать в нем главным. Правда, пути осуществления этих планов как-то пока не вырисовывались. Устраивать в церкви музей было опасно – в областном комитете культуры сидели сплошные акулы, которым только дай – ни кусочка от этого пирожка никому не оставят! Возобновлять в здании службу тоже было как-то боязно. То есть он, конечно, знал, что религия приносит неплохие доходы – и моральные, и материальные. Вопрос заключался в том, чтобы не дать прибыли уплыть в чужие руки. В потайные карманы, спрятанные в складках сутаны. Или рясы. Мысленно он даже примерил на себя что-то такое длинное и черное. А что – ему бы пошло! Но поразмыслив, снова "переоделся" в светское: во-первых, неизвестно, где на этих священников учат; во-вторых, даже если он выяснит, где и туда поступит, то бог знает, что может произойти за то время, пока он будет получать образование. А действовать нужно было немедленно! Конечно, если бы можно было купить диплом… Сейчас многие так поступают… Но с поповской профессией этот номер не пройдет. Вот инженеру с каким-нибудь там сопроматом было бы проще – сопромат даже настоящие студенты забывают сразу после экзамена! А все эти писания, предания поп действительно обязан знать…
Требовалось срочно придумать что-нибудь социально значимое, приличное, в духе времени и с уклоном в благотворительность – словом, "околоцерковное". И тщательно разработать систему контроля за деньгами. С этими зыбкими намерениями он записался на прием к областному архиерею. Оказалось, что у того были специальные часы приема по личным вопросам, а посетителей регистрировал сторожевого вида секретарь. Это его почему-то обнадежило.
Смутную суть своего "личного вопроса" он излагал по-комсомольски – многословно, цветисто и нечетко. Про учащихся ПТУ и возрастающую роль религии в воспитательном процессе, про памятник архитектуры и желание сделать для людей что-нибудь доброе, про зарегистрированный кооператив, про материальные сложности в системе образования и сокращение финансирования… Большой бородатый человек в черном слушал молча, смотрел внимательно, а потом перебил:
– Ты, раб божий, денег чистых хочешь?
– Так ведь не для себя хочу, – он вдруг заговорил, растягивая слова, как какой-нибудь сомневающийся персонаж советского сериала о жизни в постреволюционной Сибири. – Учащиеся у нас многие из неполных семей… хочу, чтоб они зарабатывали… чтоб с пути не сбились… Да и производственные мастерские обновить надо… И потом главное – чтоб церковь возродилась… как социальный институт! И наше учебное заведение готово принять в этом посильное участие… Поможем, чем можем. У нас же одно из зданий самое непосредственное отношение к церкви имеет… Памятник…
– Свечки из воска делайте, – сказал священник после паузы. – А мы покупать будем. Плавильную установку можете взять в Филипповском монастыре, у них есть одна лишняя. Там и насчет сырья подскажут. Много вы на этом не заработаете, но участие в процессе возрождения примите… – Священник беззлобно усмехнулся.
Он же собой гордился. Конечно, миллионером на свечках не станешь, тут поп был прав. Но главное – с чего-то начать. Пэтэушникам никто платить, разумеется, не собирался – у них в расписании появился новый предмет под названием "история религии", так их работа может рассматриваться как производственная практика по этому предмету. И потом, кроме церковных свечек, можно же и обыкновенные отливать! И продавать их на сторону. Кто там следить будет?
Свечной заводик в костеле проработал почти три месяца. Он даже успел выручить кое-какие деньги. Не бог весть что, конечно, но на теннисную ракетку хватило. Знакомая матери как раз ездила в Москву за дефицитом и привезла две штуки на продажу. Одну взял бывший парторг мебельного комбината, который теперь работал директором городского рынка, а другую – он. Вообще-то в теннис он почти не играл, но научиться собирался давно – а тут вроде как и пасьянс обстоятельств для этого наконец складывался…
Но однажды ночью в новых производственных помещениях случился пожар. Сгорело все – разливочная установка, сырье, которое он предусмотрительно закупил на полгода вперед, деревянные перекрытия здания и оконные рамы, вся мебель, находившаяся в соседних комнатах, включая его рабочий стол и шкаф с архивом комсомольской организации. Поскольку церковь располагалась чуть в стороне от города, пламя обнаружили поздно, и опоздавшим пожарным спасать уже было нечего.
Увидев следующим утром ископаемый скелет колокольни, зияющие провалы окон и густую черную копоть на белых стенах, он, схватившись за голову, вдруг тихо забормотал что-то ему самому непонятное, какой-то звукоряд, который в его досознательном детстве произносила его еврейская бабушка…
Виноватых искали, но не нашли. Его оторопь длилась несколько дней. А потом он решил, что все к лучшему. Возиться со свечками, получая за это юродивые копейки – разве это может стать делом всей жизни? Конечно, нет! А теперь он найдет какой-нибудь фонд, возьмет денег на основательную реконструкцию и устроит в церкви что-нибудь по-настоящему грандиозное!
Поиски средств оказались долгими и утомительными. Но оптимизма и настойчивости он не терял и в конце концов оказался в Варшаве, у потомков графа Пшздецкого, того самого аристократа, который три века назад построил костел. Там ему наконец повезло – его обходительность, фотографии, архивные справки и относительно скромная смета реставрационных работ произвели на семидесятипятилетнюю пани Пшздецкую весьма выгодное впечатление. Собственных денег у ее не было, но благодаря кое-каким полезным связям, ей удалось найти нужную сумму через какой-то европейский фонд поддержки культурных проектов.
"Я обязательно приеду на церемонию открытия, – пообещала она ему на прощанье. И, помолчав немного, добавила: Если, конечно, буду к тому времени жива"…
Он снова собой гордился. На счету кооператива, срочно переименованного в совместное российско-польское предприятие, лежала вполне солидная сумма. Ну не миллион долларов, конечно, но на ремонт должно было хватить. Правда, получив деньги, он вдруг засомневался – а стоит ли восстанавливать костел в качестве культового объекта. Может, лучше устроить здесь что-нибудь вроде элитного клуба для тех, кто успел разбогатеть? В Варшаве он как-то заглянул случайно в такое заведение. Там было очень круто – в темноте зала, покачивая бедрами, ходили полуголые официантки, за барной стойкой жонглировали бутылками высокомерные бармены, а афиша обещала, что в 24:00 начнется тайское эротическое шоу…
"Может, что-нибудь в этом духе? – рассуждал он. – С легким церковным уклоном?.. Ресторан, бар и развлекательная программа "Игривые монашки"… А что? Это раньше все притворялись, что секса вообще нет, а сейчас он есть. Его теперь даже днем по телевизору иногда показывают!.."
Он осторожно поделился новыми планами со своим партнером. Директор ПТУ в ответ испуганно замахал руками и даже перекрестился. Он разозлился. Ведь всю работу выполняет он! Он в свое время договорился с попом! Он достал денег на ремонт после пожара! Он теперь сидит здесь с утра до ночи, контролируя этот бестолковый стройбат! А директор палец о палец не ударил, а еще смеет при этом возражать! Однако решительности устраивать стрип-клуб у него поубавилось. Внедрять в обществе нечто новое, будучи в полном одиночестве, все-таки было боязно. Даже с учетом того, что в этом обществе уже признали существование секса.
Примерно через год церковь отреставрировали. Фасад снова стал белым, окна удивленными, крыша рыжей, колокольня стройной. С крестом он, правда, решил повременить, поскольку идея на предмет развлекательного заведения, хоть и была заморожена, но окончательно не умерла. "Жизнь сама подскажет, что здесь можно устроить", – думал он.
За качеством работ во время ремонта он следил самым тщательным образом и столь же тщательно при этом экономил – в результате у него остались кое-какие наличные деньги. Воспоминания о поездке в Польшу дразнили память, и он решил снова отправиться за границу – за новыми впечатлениями в какую-нибудь еще более интересную страну: "Может, там и определюсь, каким бизнесом заняться". В областном бюро путешествий ему предложили автобусный тур в Голландию. Стоила поездка недорого, даже на эротическое шоу кое-что оставалось. Он был уверен, что заслужил этот отдых.
Вечером, накануне долгожданного отъезда, заглянув в ближайшую от дома булочную, он встретил там Володьку Юрченко. Года четыре назад тот учился в ПТУ на шофера и слыл самым отпетым хулиганом. Сейчас бывший пэтэушник был в ярком спортивном костюме, а на запястье у него болтался толстый золотой браслет.
– Ну, как оно, товарищ? – насмешливо произнес Володька, увидев бывшего идеолога. – Все политинформации проводишь или теперь другую нычку нашел?
Возле булочной стояла иномарка. Володька бросил на машину равнодушно-хозяйский взгляд. Экс-комсомольскому вожаку вдруг страсть как захотелось перебить Володькино ленивое самодовольство и он рассказал о совместном предприятии, о зарубежном финансировании, о разворачиваемой на базе костела коммерческой деятельности, которая скоро охватит весь Жаславль, а, может быть, и областной центр.
– Та ты чё, в натуре? – удивился Володька. – Ну дела… А я ведь, как от вас уехал, так ничего и не знаю, что тут теперь происходит. А посмотреть-то на все это можно?
– Запросто, – ответил он, – хоть сейчас, у меня как раз и ключи с собой.
Ездить в иномарке было намного приятнее, чем в отцовских "Жигулях". Особенно под громкие голоса вчерашних пионерок, которые разрывали динамики песней про "три кусочи-ика колбаски". До группы "Smokie" им было, конечно, далеко, но качество звука все-таки подкупало.
По дороге Володька почему-то то и дело оглядывался по сторонам. "Впечатление от своей тачки ловит", – подумал он.
Сторожа на месте не оказалось. Открыв тяжелую дверь костела, он начал демонстрацию собственных достижений. Похвастаться было чем. В здание протянули водопровод, канализацию и отопление, провели газ, из износостойкой плитки настелили полы, а внутренние стены выкрасили белым. Все было чистым и свежим.
– Тут бы такой, знаешь, центр досуга устроить! – авторитетно заявил Володька. – Ну там сауна, бассейн, бильярд, девочки… А чё, в Москве таких уже полным полно!
Не успел он обрадоваться появлению нежданного единомышленника, как вдруг свежепокрашенные двери распахнулись, и на пороге возник незнакомый человек в таком же, как у Володьки, спортивном костюме. Увидев его, Володька побелел и жалобно заблеял:
– Шмук, ну я прошу тебя, Шмук, ну ты же знаешь, не брал я у них ничего… И не подставлял… Это люди Вартана сделали…
Не обращая внимания на его слова, Шмук быстро вытащил из кармана пистолет и несколько раз выстрелил в Володьку. Потом резко повернулся, навел курок на него и сказал:
– Вякнешь кому, на такую легкую смерть не рассчитывай! Понял?.. – Он судорожно кивнул, и уже через секунду во дворе взвизгнула отъезжающая машина.
"Как хорошо, что я никому не рассказал про Голландию", – думал он, спустя какое-то время, когда к нему вернулась способность соображать, и он понял, что каким-то образом оказался дома и теперь бросает в дорожную сумку свои вещи.
"И хорошо, что родители уже месяц, как у бабушки в Минске, и тоже ничего не знают! На последний автобус я вроде успеваю… Завтра вечером перееду границу, за это время они вряд ли что-нибудь выяснят…"
Бодрая гидесса в автобусе говорила без умолку. Туристы шутили, смеялись и пили пиво. Он готов был их всех убить. За окном бежали разнокалиберные деревья, автобус останавливался в каких-то городах и поселках. В его воображении снова и снова возникал вид грузного тела, лежащего в темной луже на светлом полу. А то, как он потом закрывал дверь и как добирался домой, он так никогда и не вспомнил.
На границе его никто не задержал.
В Амстердаме их привезли в небольшой аккуратный домик с черепичной крышей, похожей на крышу его церкви, и разместили в комнатах по двое. Он боялся, что у руководительницы группы есть какой-нибудь старый кагэбэшный канал связи с родиной, и оттуда вот-вот придет сообщение о розыске подозреваемого в совершении тяжкого преступления. Поэтому, как только им предложили "отдохнуть с дороги", он, не распаковывая сумку, направился к выходу.
– У меня здесь подарки друзьям, мы договорились, что первым делом я приеду к ним, – сообщил он молодому человеку, с которым его поселили. Вообще-то новые свободные времена уже успели окрепнуть, и никто больше не требовал, чтобы советские люди за границей держались кучно и отчитывались друг перед другом о каждом предпринятом шаге, но он решил оправдаться. Сосед в ответ равнодушно пожал плечами.