Едва представление закончилось, меня подозвали к карете. Я подошла, кланяясь на каждом шагу. Луи-Шарль высунулся из окна и протянул мне золотую монету. Я поблагодарила его и поклонилась снова. Памятуя о том, что к коронованным особам нельзя поворачиваться спиной, я сделала шаг назад, оставаясь к ним лицом. И, как только я опустила ногу на землю, раздался оглушительный пук. Я сделала еще шаг - звук повторился. Это был мой жадный дядя, черт бы его побрал! За пару лишних монет в кармане он охотно отправил бы меня на виселицу.
Глаза короля расширились. Королева приложила руку к груди. Толпа притихла. Никто не смел рассмеяться. Я сделала еще один шаг назад и задержала ногу в воздухе, вынуждая всех предвкушать продолжение - ибо никогда, даже под страхом смерти, я не могла устоять перед публикой. Я опустила ногу - и снова раздался неприличный звук, а следом за ним - смех дофина. Это все, чего я добивалась. Я стала неистово метаться из стороны в сторону, дядя со своим звуковым сопровождением едва поспевал за мной. Я носилась между зрителями, крутилась и скакала на месте, потом запрыгнула на руки какому-то толстяку и напоследок сплясала под аккомпанемент чудовищного пердежа.
Толпа бурно аплодировала. К моим ногам летели монеты, но я не знала, доживу ли до возможности их потратить. Я перевела взгляд на карету. Мадам Елизавета возмущенно обмахивалась веером. Королева тоже, но я заметила, что она прячет за веером улыбку. Я взглянула на короля, ожидая увидеть в его глазах гром и молнии, но он смотрел не на меня. Он улыбался, глядя на своего сына, который высунулся из окна и безудержно хохотал.
Итак, грустный принц рассмеялся, а его безутешные родители улыбнулись. Я знала, что это моя заслуга, и больше ничья. Думаете, только у монархов есть власть? Поднимитесь на сцену - и сердца всех зрителей окажутся в ваших руках. Можно жестом вызвать смех, словом - слезы. Заставить людей вас обожать. Вот это - настоящая власть.
Вскоре к нам прибыл посыльный с мешочком монет и с повелением явиться в дворцовую конюшню завтра утром. Четвертый помощник распорядителя королевских увеселений подыщет для нас комнаты. К полудню мы должны быть готовы.
- К чему? - уточнил мой дядя.
- К представлению, разумеется, - ответил посыльный. - Для дофина, принцесс и детей придворных. Это просьба ее величества.
В кои-то веки у дяди не нашлось слов. В отличие от моей матери, которая кинулась целовать посыльному руку и горячо благодарить его, королеву и Господа Бога.
Мы решили, что удача наконец повернулась к нам лицом - о лучшей участи никто и не мечтал. Тем же вечером мы отпраздновали королевское приглашение - сняли у Левека приличную комнату, помылись и наелись досыта. Когда стемнело, мы все еще танцевали и пели от радости.
Мы были так благодарны судьбе! Мы были так счастливы!
Мы были так глупы…
25 апреля 1795
Я просто играла роль, как и положено актрисе.
Но играла слишком хорошо и зашла слишком далеко. К моменту, когда я захотела остановиться, отвесить поклон и покинуть сцену, было уже поздно.
Мы приближались к дворцу со своей кособокой тележкой. Бернар, когда увидел, куда его ведут, остановился как вкопанный. Уперся всеми копытами и отказывался идти дальше.
Отец тоже был потрясен.
- Все вот это, - произнес он, - вот это все… для одного человека? - Гэлос его дрожал от злости.
- Господи, - причитала тетка Лиз. - Ох, Пресвятая Дева, это же уму непостижимо!
- Ромовая баба, - бормотала Бетт, облизываясь. - Сливочные пирожные. Тортики с вишней и кремом.
- Пошел, Бернар, пошел! - прикрикнул дядя. И мы двинулись дальше.
Я хорошо помню дворец. Если закрыть глаза, я вижу его, словно это было вчера. Сейчас я его опишу. Он был великолепен и поражал воображение своими размерами: больше любой церкви, даже больше собора. Наверное, сам Гэсподь испытывал зависть, глядя на него.
Закройте же и вы глаза и представьте: дивный летний вечер. Воздух теплый и ласковый: В небе сгущаются сумерки. Вы стоите в начале королевской аллеи - длинной дорожки из бархатистой травы. Апельсиновые деревья, розы и жасмин источают пленительные ароматы. С тысячи ветвей свисают мерцающие светильники. Если посмотреть на запад - взгляд теряется в бесконечности. На востоке в сумерках переливаются огни Версаля.
И вот наконец по ступеням террасы нисходят король и королева, ослепительные даже в скорби. Следом за ними движется живой сад: придворные в нарядах из сиреневого шелка с серебряным шитьем. В розовом атласе, усеянном жемчугами. В абрикосовом, бордовом, мареновом и лиловом. Казалось бы, в такие дни им следовало облачиться в невзрачные пастели, но ведь тогда невозможно блистать, а они не могут не блистать, поскольку зачем еще нужны придворные? Женщины - с уложенными сахарной водой прическами и с открытыми плечами, напудренными до белизны. Мужчины - в узких камзолах, стесняющих дыхание. Из-под кружева манжет виднеются пальцы, унизанные драгоценными перстнями.
Король кивает. Его взгляд - как длань Господня, под которой все вокруг оживает и приходит в движение. Один взмах руки - и сто музыкантов начинают играть Генделя. Эти звуки не похожи ни на какую иную музыку. Они пронзают насквозь, проникают в плоть и кровь и переиначивают само биение твоего сердца.
Появляется целая армия слуг с шампанским. За кустами суетятся четыре дюжины садовников. Они поворачивают краны и дергают рычаги, и внезапно из пены золоченого фонтана вздымается огромный Аполлон. В деревьях вдоль аллеи каменные сатиры как будто потягиваются и перемигиваются, а неподвижные богини оживают.
Окажись вы подле нас в ту минуту, клянусь, все ваши революционные идеи, если таковые у вас имеются, растаяли бы, как воск на жаре. Невозможно пожелать, чтобы такой красоты - не стало.
Спустя несколько дней после нашего приезда отец рассказал мне, что в свое время Людовик XIV, король-солнце, три десятка лет пускал треть всех налогов на возведение этого дворца, и три десятка лет строившие его бедняки умирали от истощения - все ради того, чтобы его величество мог роскошествовать. Но я не слушала отца. Я видела залы из зеркал и бриллианты размером с виноградину. Видела, как собак кормят шоколадом, видела туфли, усыпанные рубинами. Я не хотела больше слышать про бедняков. Я устала от бедности с ее вечными слезами, нытьем и вонью.
Мы давали кукольные представления во дворце. Собирались все дети придворных, а также их благородные родители и гувернеры с гувернантками. Трудно вообразить более странное зрелище: вся голубая кровь Франции перед убогим балаганом. Впрочем, в том сезоне убогость была в моде.
После спектаклей я играла детям на гитаре и учила их петь и танцевать. Устраивала веселые походы по дворцовым садам. Но усерднее всего я старалась рассмешить печального принца. Потому что, когда мне это удавалось, королева меня вознаграждала.
Я дурачилась при нем как одержимая. Нарядившись в бриджи и подобрав свои длинные волосы, я загадывала ему загадки и рассказывала анекдоты. Я кувыркалась и ходила колесом. Я выскакивала из-за деревьев, чтобы застигнуть врасплох придворных дам. Бросала в фонтаны камешки, чтобы обрызгать кавалеров. Пускала шутихи, отчего слуги роняли подносы. Луи-Шарль поначалу пугался шутих, но вскоре привык. Он обожал всякие шалости.
Старую герцогиню Ноайскую возмущало, что наследник французского престола ведет себя как цыганенок, и она говорила об этом королеве, но та пожимала плечами. Она видела, что сын ее повеселел, - лишь это ее заботило по-настоящему, а отнюдь не пирожные, что бы там люди ни говорили.
Все было хорошо. Я спала в тепле и сухости, и у меня уже скопился мешочек денег, о котором дядя не догадывался. Я пила вино и закусывала засахаренными вишнями.
Потом дела пошли еще лучше: однажды нас навестила одна из фрейлин королевы и сообщила, что ее величество предлагает Александрине переселиться во дворец и стать компаньонкой дофина. Я чуть не поперхнулась гвоздикой, которую жевала. Я не успела ответить "да" или "нет" - мой дядя тотчас выпалил, что для Александрины большая честь исполнить волю ее величества. А также это большая честь для всей нашей семьи. Фрейлина улыбнулась и предупредила, что королева будет ждать меня в своих покоях через час.
Как только она ушла, я повернулась к дяде.
- Я сама способна отвечать за себя, - сердито начала я. - Это мой выбор, а не твой. Во дворце слишком душно. Там нужно соблюдать кучу правил. Со всех сторон за тобой следят. У стен есть уши. Я не желаю там жить…
Он рассмеялся.
- Твои желания не имеют никакого значения. Ты приобретаешь положение при дворе - вот что важно.
- А если я откажусь? - спросила я дерзко.
В ответ я получила пощечину.
- Ты не откажешься, Алекс, - процедил дядя, - иначе я сделаю из тебя отбивную. Если королева перестанет к тебе благоволить - мы потеряем все.
Королева благоволит ко мне. Эти слова мигом успокоили мою злость и боль от пощечины.
Дядя продолжал:
- Ты пойдешь к ее величеству. И сыграешь роль компаньонки дофина - причем сыграешь хорошо. Только попробуй ослушаться! Ты будешь…
- Да-да, дядя, ты прав, - сказала я.
- И предупреждаю тебя… Постой, что-о? - Он опешил от моей нежданной покорности.
- Ты прав. Я все сделаю. От этого зависит судьба нашей семьи.
Дядя сощурился. Он чуял неладное. И был прав, поскольку меня не волновала судьба моей семьи. Только моя собственная.
Я умылась, начистила башмаки и покинула нашу комнату. К черту дурацких марионеток, думала я, пересекая Мраморный двор. К черту дядю с его прихотями. Я буду компаньонкой французского принца. А через год-другой, когда мальчик подрастет, я попрошу королеву о протекции. И она не откажет, она ведь ко мне благоволит. И уж тогда меня ничто не остановит. Одно ее слово - и я начну блистать на парижской сцене. Мне к тому времени исполнится четырнадцать. Я буду Офелией и Марианной. Сюзанной, Заирой и Розалиндой. Разве Каролина Ванхов не покорила весь Париж, сыграв Ифигению в четырнадцать лет?
Фрейлина, ожидавшая у покоев королевы, окинула меня взглядом и спросила:
- Что это за наряд? Неужели у вас нет платья?
Я ответила, что у меня всего одно платье, которое выглядит еще хуже этих штанов. Тогда она потребовала, чтобы слуга отдал мне свой камзол, и сама помогла мне его надеть. Затем мне было велено ждать в коридоре. И я ждала - час, два… Передо мной сидели другие люди, они ждали гораздо дольше. Министры. Послы. Дряхлая маркиза с четырьмя спаниелями, невозмутимо смотревшая, как ее собаки грызут ножки стульев и гадят на ковер.
Наконец я вошла в кабинет несказанной красоты. Потолок был расписан ангелами и облаками. Вся мебель словно сделана из золота, а ковер под ногами - соткан из живых цветов. В вазах стояли розы всех мыслимых оттенков, благоухание наполняло воздух. Королева сидела за мраморным столом и писала письмо.
Она выглядела совсем иначе, чем в предыдущие наши встречи. На ней было скромное платье из муслина, и я впервые видела ее без парика. В ее волосах, собранных в низкий узел на затылке, виднелись белые пряди. Ее лоб оказался исчерчен морщинами. Издалека я этого не замечала. Когда она подняла на меня взгляд, я увидела в ее глазах усталость и печаль и вспомнила, что она потеряла сына. Об этом легко забыть, когда она блистает на балах и одаряет улыбками жирных боровов в расшитых камзолах.
Я изобразила реверанс, хотя это непросто в штанах, и замерла, потупив взор. Она велела мне подойти ближе и какое-то время разглядывала меня, словно собиралась с мыслями. Наконец она сказала:
- Мой сын полюбил тебя. Он был веселым мальчиком, пока не умер его брат. Теперь он проводит слишком много времени в мрачных раздумьях, подолгу предается печали и оттого теряет здоровье. Я хочу, чтобы ты стала его компаньонкой. Развлекай его. Пой и танцуй для него. Пусть в его бедное сердце вернется веселье. Возьмешься ли ты за это?
Я ответила, что о большей чести не смела и мечтать. Что люблю дофина больше собственной жизни. При этом я пустила слезу и говорила с прочувствованной хрипотцой, хотя мальчишка был мне безразличен, я видела в нем всего лишь средство для достижения моей цели.
Королева, поверив в мое лицедейство, улыбнулась. Она протянула мне мешочек с деньгами и сказала, что я могу идти. Ее фрейлина велела мне собрать вещи и поскорее возвращаться во дворец, где отныне я буду жить. У меня будет комната по соседству с покоями дофина.
Я рассовала половину денег по карманам штанов. Мешочек с оставшимися монетами предстояло отдать дяде: он не поверит, что я ушла из дворца с пустыми руками. Затем я побежала прочь из королевских покоев, вниз по лестнице, к огромным входным дверям и дальше по ступеням.
"Дофин меня любит! - радовалась я. - А однажды меня будет любить весь Париж. Я стану величайшей актрисой Франции!"
Иногда я вспоминаю ее - ту девчонку, какой была тогда. Вижу, как она бежит по Мраморному двору, в потрепанных штанах до колена и камзоле с чужого плеча, и смеется. Как она танцует от радости, и радужные ожидания кружат ей голову.
Я помню ее, но я ее больше не знаю.
Опустив дневник, я на несколько секунд закрываю глаза.
Да, я тоже вижу эту девчонку. Слышу ее голос. И хочу, чтобы она рассказала свою историю до конца. Но в этот момент в дверном замке поворачивается ключ. Отец вернулся. Это плохо. Наверняка Минна уже сообщила ему, что я вчера потратила триста евро. Он, конечно же, спросит, на что, а я не хочу отвечать правду. Не хочу сейчас выяснять с ним отношения.
Я хватаю рюкзак и засовываю туда дневник. Мчусь в свою комнату, стаскиваю джинсы и залезаю в постель. Слышу, как отец ходит и ставит портфель на пол. Потом снимает ботинок. Второй. Потом идет к моей двери, заглядывает и зовет меня шепотом:
- Анди!
Я мерно дышу, лежа к нему спиной, чтобы он не мог разглядеть мое лицо. Он приоткрывает дверь чуть шире. Свет из коридора ложится на стену, и я вцжу его тень.
- Анди, ты спишь?
Когда мы с Труменом были маленькими, он возвращался с работы и целовал нас перед сном. Сейчас он даже не переступает порог комнаты. Пара секунд, он закрывает дверь и уходит.
Я вздыхаю с облегчением.
И с грустью.
27
Утро. До меня доносится колокольный звон и ржание лошадей в конюшне. Запах сена и навоза.
- Алекс, просыпайся, - шепчет мне чей-то голос. - Папа говорит, надо помочь с марионетками. Вставай, соня, вставай…
Я открываю глаза. Над моей кроватью нависает огромная марионетка из папье-маше. У нее крючковатый нос, острый подбородок и маленький перекошенный рот. На меня таращатся безумные стеклянные глаза.
- ПРОСЫПАЙСЯ! - кричит чудовище.
Я тоже кричу и подскакиваю на постели. В ужасе оглядываюсь. Никого. Никаких исполинских марионеток, никаких лошадей и коров. Я не в конюшне. Я дома у Джи и Лили, в гостевой комнате. Мне все приснилось. Так, хорошо, нужно успокоиться. Я делаю глубокий вдох, стараясь унять колотящееся сердце и дрожь в руках.
Это опять из-за таблеток. Надо все-таки снизить дозу. Тоска - это ужасно, но двухметровая говорящая марионетка - тоже не шутки.
В окно сочится серый утренний свет. Я пытаюсь понять, который час. Сколько я проспала? Нашариваю часы. Ого, девять утра. Нехорошо. Я надеялась к этому времени быть в библиотеке. Уже четверг, а мне надо переделать уйму дел, если я хочу свалить отсюда в воскресенье. Я принимаю таблетки - на этот раз всего две - и тянусь за джинсами, которые вчера бросила на пол. Надевать их приходится под одеялом. В комнате не просто нет отопления, тут настоящий дубак.
Когда я собираюсь вылезать из постели, звонит мобильник. Номер незнакомый.
- Алло, - произношу я, стараясь звучать не слишком сонно.
- Привет. Это Виржиль.
- Виржиль?.. - переспрашиваю я.
Неожиданно. Я даже побаиваюсь, что меня снова глючит.
- Ага. Ты еще в Париже?
- Да.
- Чудеса. Я думал, тебя уже след простыл.
Я морщусь, вспоминая вчерашнее.
- Слушай, прости. Я не всегда веду себя как засранка, - говорю я. - То есть почти всегда. Но все-таки не совсем.
Я слышу смешок, потом снова голос:
- Я звоню, потому что у меня твой айпод. Забыл тебе его вчера вернуть. Ты небось решила, что он пропал? Короче, я набрал номер, который на нем написан. Так и подумал, что это твой мобильник.
- Прикольно. Я даже не успела заметить, что айпода нет. Спасибо тебе. Правда. На этой штуке вся моя жизнь.
Там полная подборка всех моих любимых групп, а также бесценный сборник всех композиторов, которых Натан хоть раз упоминал на уроках.
- Да, я заметил, - отзывается Виржиль. - Я всю вчерашнюю смену его слушал. Надеюсь, ты не против. По радио часто крутят фигню, а все, что на моем айподе, мне уже надоело.
- Да ради бога, - отвечаю я, но на самом деле очень надеюсь, что одну вещь оттуда он все-таки не слушал, а именно…
- "Гипсовый замок", - говорит он. - Просто отвал башки!
Черт.
- Это, реально, вещь.
- Ты серьезно? - переспрашиваю я, стараясь не выдать волнение. - Мой учитель музыки сказал, что это шумовая каша.
Виржиль смеется.
- Он прав.
- Вот спасибо!
- Ну, ты явно увлеклась спецэффектами, и можно было не так усердствовать с тактовыми размерами, особенно в "Девушке в башне" и "Никого не впускай".
Я чувствую, как растерянность уступает место раздражению.
- Что-то не помню, чтобы я интересовалась твоим…
Он меня перебивает:
- Но там есть один грек - акустический, "Стальной обруч", - и вот это полный отпад, от начала до конца. Очень красиво. Я бы даже сказал, это почти совершенство.
Секунду мы молчим, потом он спрашивает:
- Так что это вообще за тема? "Время остановилось" и "Маленький принц" - явно о чем-то одном.
О да. Та и другая вещь - про Трумена. И я не хочу об этом разговаривать. Ни с Виржилем, ни с кем-то еще.
- Анди, ты там?
- Да… Слушай, мне надо бежать. Куча дел в библиотеке и все такое. А я еще даже не оделась.
Снова пауза, потом он произносит:
- Извини. Видно, моя очередь быть засранцем.
Мне почему-то становится смешно.
- Спасибо, что сравнял счет, - улыбаюсь я. - Теперь мне полегчало.
Мы договариваемся о встрече, чтобы он вернул мне айпод. Он предлагает пересечься у Реми в воскресенье. Приходится напомнить, что я улетаю.
- Понял, - вздыхает он. - Ладно, что-нибудь придумаем. Может, завезу его в следующую смену. Ну что, пока?
Из трубки доносятся какие-то странные звуки. Я спрашиваю:
- Что там у тебя происходит?
- Без понятия. Тут какой-то фиолетовый чудик с жирной жопой.
- Чего?.. Какой чудик?
- Фиолетовый. Вот, прямо передо мной.
- Ты пьяный, что ли?
- Да нет, он по телеку. Мой братец обожает эту передачу. Он, кстати, американец. Может, ты его даже знаешь.
Я окончательно сбита с толку.
- Твой брат американец?
- Да нет же! Хмырь этот. У него маленькие такие ручонки и здоровенные белые зубищи.
- А, так это детская передача?