"Я попрошу вас взять себя в руки, – произнес человек авторитетно и веско. – Я попрошу одного или нескольких представителей от митинга проследовать в здание и внятно изложить причины вашего недовольства. Руководство телевидения и радио в недоумении. На наш взгляд, за последние несколько дней в эфир не давался ни один материал, способный вызвать такую бурю. Но вам придется осознать, что вы ничего не добьетесь бессвязными выкриками и беспочвенными оскорблениями".
"Армию! – послышались голоса. – Давай сюда Армию!"
"Власти захотели? – вторили другие. – Не бойтесь, нас не проведешь!"
Человек в окне смешался.
"Армию? – спросил он ошарашенно. – Какую армию? Командующий военным округом…" – конец фразы потонул в галдеже, набравшем прежнюю силу.
"Не забивайте баки! – кричали. – Спасения! "Армию Спасения!" Пусть покажутся! В отставку командующего! Долой округ!"
"Ничего не понимаю, – сказал уважаемый человек кому-то, стоявшему сзади. Он снова поднял мегафон: – Граждане! Соотечественники! Руководство не знает, о какой "Армии Спасения" идет речь. Мы не сможем удовлетворить ваше любопытство, если наш диалог будет и дальше вестись в подобном ключе. Прошу представителей войти в здание телецентра, мы готовы их выслушать. Все".
Спикер, подтверждая свое "все", решительно рубанул рукой воздух и отступил вглубь. Сразу сомкнулись шторы. Толпа волновалась, начались жаркие дискуссии. Различные группировки стремились выдвинуть своих кандидатов в представители, последним пришлось нелегко, двоим даже досталось чем-то тяжелым. Серьезных увечий, впрочем, не было. Наконец, пять человек, яростно подталкиваемые в спины, с отблесками пламени костра на лицах поднялись по ступеням и, отдав на ходу последние распоряжения провожающим, скрылись внутри здания. Воцарилась напряженная тишина. В той тишине уже витал дух грядущего разочарования, ибо многим давно хотелось бить и крушить, а побоище откладывалось.
Время шло. Кто-то распустил слух, будто представители коварно захвачены врагом и теперь, люто замордованные, готовятся расстаться с жизнью. Но власти не дремали. Не успел слух исполниться убедительности, как один из делегатов на мгновение возник в окне и успокаивающе помахал народу. Эта малость переломила ситуацию. Напряжение спало, прозвучали первые негромкие шутки, умолкли и в недоверчивом молчании расхаживали взад-вперед неистовые священнослужители. Когда двери телецентра вновь распахнулись и делегаты, живые и обласканные, появились на пороге – да не одни, весь цвет телерадиокомпании вышел следом за ними к общественности, – люди обступили крыльцо и затихли. "Все в порядке", – шепотом бросил правому флангу один из представителей, упреждая речи более солидных лиц, и развел руками, как бы извиняясь. Городской авторитет тем временем уверенно шагнул вперед.
"Граждане! – возвестил он весело и дружелюбно. – Произошло непонятное недоразумение. Руководство телевидения никогда не давало эфирное время пресловутой "Армии Спасения". Мы сами в растерянности и не можем взять в толк, каким образом на экранах отдельных – подчеркиваю, отдельных! – телезрителей оказались люди, столь безответственно вас взволновавшие. Более того, телевидение готово всеми имеющимися средствами доказать вам, что в указанные часы транслировался повтор развлекательной программы "Найди меня". Мое личное мнение таково: группа злоумышленников, не выявленных пока хулиганов, изыскала каким-то способом возможность прорваться в эфир и дестабилизировать обстановку. Мы тем более в недоумении, что действия их носят характер примитивной, глупой шутки. Если вас не убедили мои слова – что ж, мы готовы пригласить в здание телецентра всех желающих. Пусть они сами убедятся: все структурные подразделения функционируют нормально, никакой "Армии Спасения" на телевидении нет, обстановка в городе и стране контролируется".
Толпа удивленно бухтела. Многие в раздражении шли уже прочь, сплевывая на ходу и посылая всех к черту. Кто-то от нечего делать пинал тлеющие доски, разоряя костер. Другие, не желавшие верить, что дело окончилось пшиком, бестолково стояли возле крыльца и бездумно прислушивались к обрывкам высокой беседы, принимавшей все более задушевный характер. Желающих обыскать здание не нашлось, уходили восвояси священники, каждый – в сопровождении небольшой группки людей, и продолжали что-то говорить, а преданное стадо внимательно слушало. Тем, кто слишком разгорелся от собственной удали, пришлось очнуться от дурмана, и теперь они мерзли вдвойне. Улица пустела на глазах, погасли прожекторы, захлопнулись двери. Далекое монотонное гудение слилось с неподвижной стужей, сковавшей город.
7
"Этого не может быть", – медленно проговорил отец Борис, глядя в землю. Они притаились в темном закоулке, за телефонной будкой и наблюдали за притихшим телецентром.
Гриша Ф. согласно кивнул.
"Нас проверяют, – сказал отец Борис. – Господи, о чем я. Какая самоуверенность, будь она неладна".
Гриша сверлил глазами темный прямоугольник двери.
Отец Борис сорвал перчатки и принялся дышать на застывшие кулаки. Налетел ветер, начали слезиться глаза. Он поднес руки горстями ко рту, и от горячего пара растаяли на миг мелкие льдинки в бороде и усах.
Гриша крадучись двинулся вперед. Он не оглядывался на отца Бориса, словно потеряв уже всякий интерес к другу и не волнуясь, идет ли тот следом или задал стрекача. Отец Борис догнал его и зашагал рядом.
"Как ты думаешь, что там внутри?" – спросил Гриша. Это были первые слова, произнесенные им с минуты появления у телецентра.
"Неправомочный вопрос", – возразил отец Борис, отдуваясь, хотя шли они медленно.
"Ну а все-таки? – настаивал Гриша. – Ты же сам рассказывал про склонность. Только верой и тому подобное?"
Отец Борис ничего на это не ответил.
Они замешкались у двери, не смея сделать последний шаг. Вдалеке с воем раскрутилась спираль сирены и быстро угасла, спеша кому-то на помощь или на погибель. Взглянув друг на друга, они вдруг – оба одинаково криво – усмехнулись и положили пальцы на дверную ручку.
Дверь отворилась бесшумно.
В вестибюле было сумрачно. Никем не остановленные, они, посовещавшись шепотом, отправились в правое крыло. Вытертая ковровая дорожка гасила и без того чуть слышный звук их шагов. Людей не было; Гриша толкнул одну из дверей, но та оказалась запертой. Создавалось впечатление, что в здании не просто пусто, в нем никогда никого больше не будет. Тускло отсвечивали застекленные стенды, сквозь стекла слепо глядели неразличимые, почерневшие групповые портреты. В конце коридора обнаружился узкий проход налево. Темнота не позволяла рассмотреть, что там делается, в этом проходе. Гриша и отец Борис продолжили путь на цыпочках и шли удивительно долго, держа руки вытянутыми вперед. Когда вспыхнул свет, Гриша чуть не упал, споткнувшись о крепившую дорожку стальную скобу. Отец Борис налетел на него, отпрянул, жмурясь и прикрывая глаза ладонью.
Они дошли до самого конца длинного коридорчика, коридорчик заканчивался слепо, тупиком. В тупике стоял неказистый стол со сложенной вчетверо и подсунутой под одну из ножек бумажкой. За столом сидел плотник, сосед Гриши, необычно трезвый и сосредоточенный.
"Не просто плотник", – подумал Гриша зачем-то.
"Все-таки пришли, – сказал плотник, вставая. – Добре. Александр!" – позвал он.
Сбоку распахнулась дверь, на которую они поначалу не обратили внимания. Вышел молодой человек Александр, подтянутый и серьезный. Он был одет в спортивный костюм и кроссовки. Живот исчез. Краем уха Гриша уловил, что откуда-то издалека еле слышно доносится детское мяуканье.
"Я, признаться, этого ждал, – сказал Александр приветливо. – Позвольте вас поздравить. Прошу минутку подождать, – он снова ненадолго скрылся в комнате, а когда вернулся, в руках у него были две конторские тетради. Гриша успел заметить, что на обложке одной из них синим фломастером было выведено слово "действие". – Распишитесь тут скоренько", – предложил Александр, разворачивая сперва одну, а потом вторую тетрадь на чистой странице.
Гриша Ф. медленно приблизился к столу, поискал глазами ручку. "Надеюсь, не кровью?" – оскалился он тоскливо. "Чушь какая", – поморщился Александр и вручил ему карандаш. Гриша неуклюже расписался. Отец Борис последовал его примеру, сжимая другой, вспотевшей рукой нагревшийся крест.
"Все, порядок, – довольно сказал Александр. – Можете идти. Хотя постойте. Сувенир на память", – он порылся за пазухой, достал какую-то бумагу и подал Грише. Гриша расправил листок, прочел. Патент на право торговли пивом. Трехмесячный.
"Продолжайте ваше путешествие, – Александр ступил вперед и сделал приглашающий жест. – Я вас провожу".
Они покорно прошли за ним в помещение, оказавшееся проходным, перебрались в незнакомый коридор.
"И долго нам путешествовать?" – осведомился отец Борис.
"Ну не знаю, – удивленно вскинул брови Александр, продолжая идти. – Может быть, сорок лет. Может – сорок дней".
Они остановились. Перед ними была очередная – последняя на их пути – запертая дверь.
"Вы – Бог?" – спросил отец Борис.
Александр ответил:
"Ага. А ты – дурак".
"Что там, за дверью?" – подал голос Гриша.
"О! – закатил глаза Александр. – Реки – вот такой ширины! Горы – вот такой глубины! Крокодилы, бегемоты. Обезьяны, кашалоты. Библейские пустыни с барханами, верблюдами и бедуинами. Выметайтесь".
Он наподдал дверь. Гриша и отец Борис очутились снаружи, и дверь глухо стукнула позади.
Они стояли по другую сторону здания. Пустынная улица лежала перед ними, наполненная ледяной ночью. Слева – замороженный садик, правее – светофор, бредивший желтым светом. Короче – город как город.
(с) март-май 1993
Любой дурак
Посвящается Марку Хьюзу,
Дику Маркони, Дэвиду Катцину,
Исраэлю Кляйну, бабушке Мими
и Валерию Гаврилихину
От автора
Публикуемое ниже произведение не подлежит прочтению дистрибьюторами компании "Гербалайф". Ввиду своей потенциальной опасности для компании оно также не рекомендуется лицам, которые в компании "Гербалайф" не числятся, так как может повлиять на их выбор и удержать от подписания контракта. Поскольку население земного шара делится на тех, кто сотрудничает с "Гербалайф", и тех, кто этого еще не делает, круг возможных читателей резко сужается. Если учесть, что сам автор неизбежно должен находиться в одной из этих групп, то и написание подобной вещи как таковое является поступком предосудительным.
1
Тим опаздывал, но удержаться не мог и остановился: страсти на набережной бушевали вовсю. Несколько православных священников с оскорбленным видом о чем-то переговаривались, их окружала небольшая толпа, там и сям торчали знамена, хоругви, штандарты, а то и просто шесты с фанерными щитами, наподобие дворницких лопат. Преобладали черные и желтые краски. Верховодил невзрачный мужичок с черепашьим лицом, в очках. Прохожие, ставшие свидетелями его святого гнева, невольно замедляли шаг и в недоумении останавливались. Он буквально бросался на тяжелую безразличную цепь, словно она и только она мешала ему пуститься вплавь, сипел в мегафон, сорвав уже голос совершенно, проклятья и угрозы. В любую секунду он рисковал умереть. Толпа напряженно шумела, иногда кто-то взлаивал, и силы мужичка умножались. В общем, большому, чистенькому теплоходу крупно повезло. Ему нечасто оказывали подобный прием, и пассажиры наслаждались экзотикой. "Евангелисты прибыли, – сообразил Тим. – Миссионеры". Мужичка душили ругательства. Нечистая сила выползла на палубу и, ощущая себя в полной безопасности, с интересом следила за бесплатным спектаклем. Вдруг самый матерый из попов вострубил что-то грозное, и бесновавшуюся моську утянули за рукав в толпу, где она сгинула без следа. Началась служба. "Наш бронепоезд, – пробормотал Тим себе под нос. – Демонстрация мощи, растудыть". На палубе оживленно щебетали, кое-кто прицелился в матушку-Русь объективами фото и видеокамер. Тим очнулся и поспешил прочь, ибо консерваторы уже бросали косые взгляды на его гербалайфный значок. Он не подозревал, что в доме, куда он направлялся, ему приготовили сюрприз.
Теплая компания, поджидавшая Тима, тоже не упустила случая поглазеть на хлеб-соль в честь вражеского десанта. Все, как ни были пьяны, прильнули к окнам, выходившим на набережную. Впрочем, зрелище быстро наскучило, и возобновились разговоры.
– Как вши какие-то, ей-богу! – негодовал Румянцев. – И лезут, и лезут… медом тут намазано, что ли?
– Ну уж и медом, – сказал Осетров. – Нет, не медом… Это все одно к одному. Еще одна шобла легко копируемых лидеров. Очередная разновидность. И у наших лидер нашелся – видал? Тоже нехитрый пример для подражания…
– Тима надо в их компанию…
Толстый Копосов, не однажды оскорбленный бессердечными гербалайфщиками, начал кричать:
– Не говорите мне о нем! Он совсем рехнулся! Он же поехал! Он все время жрет эту дрянь – худеет! Его невозможно слушать, у него изо рта слюна летит! И еще хочет, чтобы его копировали.
– Дурное дело нехитрое…
– Точно, любой дурак слижет. Только нет дураков.
– Чтобы заработать миллион, надо создать религию, – изрек Румянцев, разливая водку. – Кто-то сказал, не помню…
– Чудо, а не религия, – отозвался Осетров. – Все едят, худеют, другие тоже хотят, им продают, все богатеют… Делай с нами, делай как мы…
– Лидеров развелось, однако…
– Социальный заказ, – кивнул Осетров. – Вон, еще один! – он мотнул головой в сторону телевизора. Слегка сомлевший Президент удивленно бурчал что-то не вполне грамотное. – Легко копируемый лидер.
– Куда легче! – Румянцев опрокинул рюмку. – Оп! И вся копия!
…Тем временем Тим, не чуя беды, поднимался по лестнице через две, а то и через три ступеньки. В сей негостеприимный, как в дальнейшем выяснилось, дом его привела оригинальная затея с любовными письмами. Тим выискивал в газетах брачные объявления, помещенные полными, истосковавшимися по любви женщинами ("беляночка-пухляночка ждет морячка"), и рассылал им предложения купить продукты "Гербалайф" и похудеть. Торговля не шла. Объявления давались анонимно, и в один прекрасный день Тим нарвался на их общую с Осетровым знакомую – неприлично толстую и нервную особу. Обиженная невеста нажаловалась Осетрову, и тот, облегченно вздохнув, расцвел.
– Попался, – изрек он разнеженно. – Что ж, звони ему и приглашай в гости. Вот по этому адресу. Только обмотай трубку платком, чтоб голос не узнал. Дальше – моя забота…
…Тим остановился перед дверью, прочистил нос, пригладил ладонью волосы, смахнул с пиджака перхоть. После этого глубоко вздохнул, расплылся в бодрой улыбке и позвонил.
Через несколько минут агент, задыхаясь от ярости, вылетел из квартиры и устремился вниз по лестнице. Лютая обида сочилась первыми пока еще скудными, вымученными каплями. "Сука какая!" – изумленно выкашливал Тим. Позади, за дверью, гоготали и рыкали на все лады. Когда вероломный жених добежал до первого этажа, дверь наверху снова распахнулась. Невеста – бородатый пьяный Осетров в подвенечном платье – с восторженным ревом запустила в Тима туго набитым мешком. "1 миллион СКВ" – таково было содержание корявой надписи, украшавшей мешок, но Тим, хорошо зная Осетрова, не рискнул заглядывать внутрь. Он выскочил на набережную и быстро зашагал куда подальше от проклятого дома. Солнечное утро померкло, мир прикинулся майей, и Тим, воплощенный хаос, продвигался, ничуть ему не вредя. Когда же Тим немного остыл, город начал осторожно, с опаской, материализоваться обратно. Гроза прошла стороной. Тим принялся тихонько костерить Городихина, так как именно Городихин соблазнил в свое время Тима столь неблагодарной работенкой. Городихин производил впечатление человека, твердо стоящего на земле. Он, конечно, считался легко копируемым лидером. "Кто хочет изменить свою жизнь? – гремел Городихин со сцены. – Кто считает, что он стоит дороже? Кто хочет узнать, как войти в нашу компанию?" Подмастерья дружно ревели. Ведущая, перебивая Городихина, тыкала в него трясущимся пальцем и вопила: "Этот человек точно знает, что нужно делать и как войти!" Тим, заурядный киномеханик без средств к существованию, остался после презентации и спросил. А потом и вошел.
И сейчас, злой и обиженный, Тим не сознавал, что ноги несут его опять же к Городихину в поисках защиты и справедливости. Спонсор, каким бы ни был прохвостом, оставался спонсором, с которого предстояло еще многое и многое скопировать.
По пути в офис Тиму встретилось множество других легко копируемых лидеров. Таковыми считали себя продавцы канадских игрушечных пианино, несгибаемые мормоны, понурые сайентологи Церкви Хаббарда, бритые солнечные кришнаиты. Евангелисты, пресытившись радушием православных ополченцев, тоже поплевали на руки и взялись за работу. В руках у Тима оказалась тощая брошюрка "Иисус и твой организм". Книжица отправилась в помойку. Тим рассеянно шагал вперед и думал уже о другом: утренние неприятности вызвали к жизни целый поток печальных ассоциаций. Особенно огорчали страшные сны, припомнившиеся вдруг почему-то все сразу. Эти сны превратились в последнее время в настоящее бедствие. Тим и так уже всерьез подумывал бросить работу в кинобудке, потому что здорово устал от созерцания бесконечной вереницы страшилищ и гадов на широком экране. Но к галактическим монстрам все чаще стали примешиваться политические и религиозные деятели, а то и вообще неизвестные, но чем-то неуловимым претендующие на значительность типы, – все это посещало Тима в сновидениях. Тут подоспел и нынешний сон – казалось, забытый, но надо же! вполне жизнеспособный. В этом сне Тим стоял возле памятника Кирову и вручал ему листовку с приглашением отведать напитков "Гербалайф" в коктейль-холле. Сразу после этого Тим увидел себя в прихожей собственной квартиры. "Ты звал меня на ужин", – сообщил ему Каменный гость, перетаптываясь на пороге. Широко улыбаясь, Киров вышиб косяк, шагнул в коридор и протянул ладонь, зеленую от птичьего помета… дальнейшего Тим не помнил.
"Сон-то вещий, с четверга на пятницу", – ужаснулся Тим. Склонный к депрессиям и суевериям, он окончательно раскис. Отцепился значок с призывом "Хочешь быть о’кей – спроси меня, как", и Тим долго, злобно возился с иглой, оттопыривая губу и роняя на пряжку ремня капельки слюны. Мимо прошла неприступного вида девица в длинной зеленой куртке-балахоне. Тим проводил ее взглядом. На спине по-английски было написано: "Сволочь, не спрашивай меня ни о чем".
2
Городихин сидел за столом с видом праведника, смиренно ждущего чуть запаздывающих ангелов с похвальной грамотой от Творца. Назойливый, верткий, в цепкости своей подобный клещу, имел он с последним и какое-то внешнее, скорее ощущаемое, чем распознаваемое глазом сходство. Особая втянутость черт его лица сочеталась с готовностью укусить и насосаться.
В углу, в кресле развалился возмущенный Гия. Отчаянно взмахивая рукой, он подавался вперед и кричал в телефонную трубку:
– Ты жить хочэшь, или нэт? У тэбя палтара сантымэтра злых падкожных шлаков!
Настроение у Тима тотчас улучшилось. Он громко шмыгнул носом и поздоровался с Городихиным за руку.
– Нет проблем, – бодро сообщил Городихин. Этой фразой он пользовался в любой жизненной ситуации. Самый тучный клиент мгновенно умалялся до приличествующих уровню беседы размеров.