– Какого экскаваторщика?.. – оторопел Никита.
– Из строительной бригады. Те на берегу Байкала что-то не то рыли, не то укрепляли… Экскаваторщик, разумеется, на самом деле был не экскаваторщик, а фантомная инкарнация злого духа Ямды, но адвокаты недоработали, вот шаману пожизненку и припаяли. За доброе дело, если разобраться. Просто судья была женщина, на нее подробности процедуры очень сильное впечатление произвели… Вот… – Марик беззаботно закурил. – А поскольку он знал, что из тюрьмы не выйдет, то ему следовало кому-то передать знание. Тут-то наш Харалдай ему и подвернулся. А что? Человек вдумчивый, положительный, без вредных привычек. Так что, сам видишь, – ничего сверхъестественного…
Больше Никита ни о чем расспрашивать не стал. Хотя детали смерти экскаваторщика и будоражили фантазию…
Он продолжал вежливо здороваться с Харалдаем, но тот однажды сам заговорил с ним, заканчивая приготовление субботнего бурхун-тэге.
– Чуеш, Никита, – он говорил, опустив глаза и немного стесняясь. – Я тут подумав… Можэ, уже время шось из твоим цым… проклятием сделать? Ну, снять его, у смысле… Шоб ты соби жил дальше, як уси люди…
– Вы… – Никита замер, чувствуя, как горит огнем его калечное сердце. – Вы думаете, что у вас получится?..
– Та, конечно, получится… – Харалдай продолжал смущенно прятать глаза. – Там ничого такого особенного нету…
Он произнес это так, словно речь шла о ремонте выключателя или утюга.
– Главное, шоб ты был ну… готовый…
– Я пока не готов… Извините… – пробормотал покрасневший Никита и поспешил уйти к себе.
Больше Харалдай никогда не пытался говорить с ним на эту тему.
Так, постепенно и понемногу, Никита узнавал все больше о своих новых друзьях, с которыми делил кров и пищу в центре укутанной снежным одеялом столицы.
Что же касается самого Марика Циммершлюза, то он так часто бывал рядом, что начинало казаться – он был рядом всегда.
Поначалу он упорно пытался научить Никиту буржуазности. Началось с гардероба.
– Слушай, так нельзя выглядеть, – с кривой полуулыбкой настаивал Марик. – Это неприлично, в конце концов! Ты похож на абитуриента из Могилева…
– Почему именно из Могилева? – спрашивал измученный спором Никита.
– Ну, из поселка Мухоедово Белгородской области, если тебе легче… Так у них хоть оправдание есть – бедность. Хотя, конечно, это не оправдание… Но ты! Ты же модный московский композитор! Звезда бомонда! Почитай, что о тебе пресса пишет!.. А ты одеваешься, как филателист-неудачник. Тебя в приличные дома пускают только потому, что ты – со мной…
– Но почему, почему я не могу одеваться так, как мне хочется?!
– То есть?.. – элегантно пожимал плечами Марик. – Да потому, что это неприлично! Ты же считаешь себя верующим человеком, в конце концов…
– А вера тут при чем? – обалдел Никита.
– Как это – при чем? Сам, что ли, не понимаешь? Свинство получается – Бог тебе столько дал, а ты – в турецких джинсах!..
Спорить с ним было тяжело, но мысль о том, чтобы оставить в каком-нибудь бутике час времени и тысячу долларов ради новых штанов, казалась Никите дикой.
– Ладно, хрен с тобой… – горестно сдался Циммершлюз. – Будем косить под творческое презрение к условностям. Хотя лично я бы за такое в помоях топил…
С идеей записать музыку дело обстояло сложнее. Об этом Марик говорил часто и без своей обычной улыбочки.
– Не будь идиотом, виртуоз-любитель, – настаивал он. – Далеко не факт, что золотой дождь Божьей Милости будет вечным… И в кого ты превратишься без него? В низкорослого параноика на морально устаревшем "бентли"?.. В конце концов, я лицо заинтересованное, ты мне за квартиру платишь…
Никита был непреклонен. Хотя и сам не мог объяснить, почему. Почти каждый вечер, перед сном, он представлял, что бабушка сидит на краешке его кровати, и вел с ней долгие разговоры именно об этом. Но говорил он один – от невидимой бабушки исходили не рецепты выживания в мире либерального капитализма, а лишь теплые дуновения, сотканные из вечности и доброй любви…
А Циммершлюз не сдавался.
– Надеюсь, ты согласен, что твоя музыка – дар Божий?
Никита неуверенно кивал.
– А если так, то кто сказал тебе, что ты имеешь право скрывать его от миллионов людей? Что это за богемное чистоплюйство?! Или ты думаешь, что пачки иностранных денег, которые ты, как пациент дурдома, складываешь стопочкой на подоконнике, сами по себе являются гарантией жизненного успеха?
– А разве нет? – удивлялся Никита. – То есть я, конечно, так не формулировал, но… я же за три месяца заработал больше, чем средний человек за десять лет…
– Тебе, наверное, неприятно будет это узнать, но мертвые деньги имеют свойство таять, как снег на московских тротуарах… – негромко произнес Марик, словно открыл Никите заветную тайну.
– Что значит – мертвые?..
– Те, которые не превращаются в радость для себя и тех, кого любишь, не становятся деревом и камнем в стене твоего дома, золотым ожерельем на шее твоей любимой… Да ладно, я тебе это уже сто раз говорил!.. А вот что я забыл сказать, так это то, что молодость человека тает так же быстро. Даже еще быстрее. Серьезно… Оглянуться не успеешь, как превратишься в ворчливого старикашку с плохими зубами, который будет рассказывать попутчику в электричке, что когда-то давно был богатым и знаменитым…
От такого прогноза Никита поежился. И даже не сообразил, как возразить.
– Ладно, дам тебе еще месяц-другой. На то, чтобы поумнеть… – улыбнулся Циммершлюз.
Вообще-то Никите было с ним легко, и он даже часто думал, какое это редкое счастье – иметь такого понимающего и заботливого друга. Но все равно от еврея, несмотря на его ироничную легкомысленность, веяло темной тайной, и это ощущение порой заставляло сердце сжиматься в испуганной тревоге…
Никита поначалу принимал его за паранойю, но оказалось, что если даже это и так, то он не единственный параноик в пентхаусе.
В один из вечеров он привычно поднялся на "таблетку", где уже сидели невеселые Витек, Шон и Харалдай. Пахло вкусно до головокружения – англичанка приготовила расстегаи с семгой. По куполу в вышине с отвратительным шорохом сползали мутные и рыхлые глыбы последнего снега – март уже месяц топил столицу в грязной воде, не желая превращаться в пахнущий молодой надеждой апрель.
– О, привет, Никита Иваныч, – бодро приветствовал его Витек. – Шурка сегодня расстаралась. Налетай, пока не остыло. И обязательно – с водочкой, а то от этой погоды на душе параша полная…
Никита не заставил себя долго уговаривать. После согревшей душу стопки расстегай таял во рту.
– Я вот ребятам рассказывал, – заговорил Витек. – Помнишь, Циммершлюз нам втирал насчет преимущества бытовой культуры над культурой духовной? Ну, туалетами во дворах попрекал и все такое…
Никита неопределенно кивнул – говорить на серьезные темы ему не хотелось.
– Так вот, – продолжил Иконников. – К нам сегодня на семинар человек приехал – наш региональный представитель "в странах Балтии". – "Страны Балтии" он произнес с чисто русской недоброй иронией. – Так, с виду – нормальный парень, в бизнесе рубит, ничего не скажу, аккуратный… Эдгаром зовут. Так вот, закончился семинар, разбрелись мы, как говорится, для неофициального общения, я его и спрашиваю: "Эдгар, дружище, ты, вообще, как – по-эстонски того, разговариваешь?" Он минут пять помолчал… "Та, раскофарифаю", – отвечает…
Витек так хорошо имитировал прибалтийский говор, что Никита не выдержал, улыбнулся.
– Я тогда говорю: "А скажи что-нибудь!" Мне просто интересно было, ну, для общего развития. Он опять помолчал. "Што скасать?" – "Да откуда я знаю, – говорю. – Что угодно. Что-нибудь из разговорной лексики…" Он так равнодушно, знаешь, плечами пожал и выдал что-то вроде "раги-фраги-тенус-мяги", я не запомнил, конечно… "А что это значит?" – спрашиваю. А он просто так, спокойно, без улыбки отвечает: "Хфатит срать, медфеть идьет…" Ну не придурок, скажи?! – выплеснул праведное возмущение Витек. – И я что – должен считать его высшим существом только потому, что он подмышки бреет чаще меня?! Извините, что за столом говорю…
Тут уж рассмеялись все, даже шаман, который до этого сидел в невеселой задумчивости.
– Вообще-то о другом говорили, – угрюмо напомнила Шон, когда все отсмеялись и снова стало тихо.
Никита насторожился.
– Верно, о другом… – Витек заговорил совсем по-другому, с невеселой задумчивостью. – Никит, слушай, вот ты сейчас с Циммером часто контачишь, скажи: тебя в нем ничего не настораживает?
– В каком смысле? – спросил Никита, хотя отлично понимал, в каком. Слово было подобрано идеально – "настораживает".
– Ну вот, смотри… – Виктор Иконников с готовностью пустился в разъяснения. – Если так посмотреть, то Циммершлюз – золото, а не человек, да? Для нас всех – так точно. Меня на перспективную работу устроил, Харалдаю клиентуру подогнал, из тебя, можно сказать, звезду сделал… Шурке на хозяйство тоже не скаредничает. Верно я говорю? – Он посмотрел на Шон, и та увесисто кивнула. – Вот… А вот все равно что-то меня в нем напрягает – и точка! Стараюсь понять, что именно, – не могу!.. А оно напрягает! – Витек задумчиво налил водки всем, кроме шамана (тот в последнее время вообще не пил). – Я, конечно, поначалу думал, что все дело в его жидовстве. Так нет же! Вот главбух моего отдела Витя Коган… Жид Жидович!.. А мы с ним чуть ли не приятели – кофе вместе пьем, о футболе разговариваем… И при этом – никаких напрягов!..
– Говорю вам, Циммершлюз что-то затевает, – угрюмо заговорила англичанка, опрокинув стопку и занюхав тыльной стороной ладони. – Какую-то поганку. Я нутром чую… И Никита тогда был прав. Ну, помните, когда говорил, что он нас выбрал не просто так. Я об этом дофига думаю…
– И чего надумала? – хмыкнул Витек.
– Ничего пока, – угрюмо призналась Шон и закурила "беломорину".
– А ты что молчишь, Харалдай? – не унимался Витек. – Где оно, твое знаменитое сверхзнание, а?!
– Знание при мне, не переживай, Витя, – негромко, но твердо ответил шаман. – А разговоры оци мени зовсим не нравляться…
– Это почему же? – зло прищурился Витек. – Может, ты с ним в доле?
– Глупости усякие говоришь, – Харалдай поднял спокойные глаза. – И сам про то знаешь… А из Аронычем мы усе у доле…
– Это верно, – неохотно согласился Витек. – Но что-то здесь все равно нечисто… Как думаешь, Никита?
Никита пожал плечами.
– Не знаю даже… Что-то такое я чувствую, это правда. А с другой стороны – Марик нам действительно как родной, ты сам сказал…
– Все, пошли сопли!.. – сердито поморщилась Шон. – Вы мужики или кто?!
– Ну ты, дура-лошадь, не хами! – одернул подружку Витек. – Имеешь что сказать – вперед, а нет – помолчи лучше… – Он нагнулся ниже к Никите: – Помнишь, у тебя версия была? Ну, насчет того, что мы – сироты?..
– Проехали, – грубо перебила Шон. – Сироты они! Мои-то папка-мамка живы, хоть и говноеды редкие…
– Я извиняюсь, мои тоже ще живуть, слава Богу… – застенчиво отозвался шаман. – Стареньки вже, конечно, но живуть. Полтавська область, село Вышеньки… Я их поддерживаю, ясное дело, гроши посылаю…
– Да, это отпадает, – тоном вдумчивого киношного следователя произнес Иконников. – А что тогда? Может, даты рождения?
– Тоже мимо. – Шон выдохнула ядовитое облако и раздавила окурок в пепельнице. – Мне как-то нехуй делать было, я сопоставила. И даты разные, и места, и даже знаки зодиака… В другом нужно разгадку искать.
– Это в чем, например? – иронично хмыкнул Витек.
– Еще не знаю, – угрюмо призналась Шон. – Например, у него в ванной зеркала нет…
– И что?
– А как он бреется? Нет, вот как он бреется?!
– Как бреется, как бреется, – ухмыльнулся Иконников. – Электробритвой! Сидя в кресле перед телевизором, я сам как-то видел… И вообще – зеркало зачем-то приплела…
– И дверь у него одна всегда закрыта! Наглухо!.. – не сдавалась англичанка.
– Какая дверь?! Это выход на технический балкон! Вот же дура-баба…
– Вообще-то… – неуверенно начал Никита, – я немного расслабился, когда начал деньги зарабатывать. Нет, серьезно – половину получаю я, половину – Марик, а это вполне серьезные деньги…
– Верно, тут не подкопаешься, – серьезно согласился Витек. – Паразитировать на чужом труде – у еврейцев любимое дело! Я ему тоже отстегиваю, только по-другому. Зарплата моя, а бонусы по дивидендам – я же на фирме уже партнер – пополам. Выходит нехило… А ты, Шурка, даже не начинай! С тобой тоже все ясно!.. Четверых мужиков кормишь-обстирываешь! Да еще и помещение на тебе, а тут квадратов сколько? Тыщи три? Больше? Так что с тобой Циммершлюз тоже не в накладе…
– Так, ну усе… – чуть хлопнув себя ладонями по коленям, шаман неторопливо и уверенно поднялся. – Вы як хотите, а я пишов. Спасибо за пирожки, Шура…
– Ты чего, Харалдай, обиделся, что ли? – не понял Витек. – Кончай! Мы же не только о себе – о тебе тоже думаем!
– Глупости вы ото думаете… – укоризненно выдохнул шаман. – А я за спиною в Ароныча таки разговоры вести не буду…
И он медленно пошел к лестнице.
– Утэ-Бабай не велит? – шутливо крикнул Витек ему в спину.
– Не велит! – вдруг прогремел обернувшийся Харалдай совсем другим, не своим голосом, и воздух вокруг словно наполнился странным электрическим дрожанием. Перед друзьями стоял не полтавский автослесарь в спортивном костюме, а грозный проводник неведомых сил, живущих добром, но способных уничтожить.
У Никиты по спине пробежало несколько невидимых испуганных мурашек.
Улыбка Вити Иконникова застыла у него на физиономии, превратившись в глупую гримасу. Шон замерла, не поднимая глаз.
Постояв несколько секунд в абсолютной тишине, Харалдай повернулся и ушел, уютно хлопая задниками домашних шлепанцев.
…А Марик в тот день явился поздно, и Шон пришлось разогревать для него расстегаи в микроволновке…
…Так пролетела и теперь никак не могла прорваться к весне та московская зима – самая странная в недолгой жизни Никиты Бугрова.
Но в мелькании похожих дней и маленьких домашних открытий ярко, как кровинка на снегу, выделялось одно-единственное событие.
Дней десять назад Никита играл на роскошном корпоративе, посвященном не то снижению каких-то непонятных квот, не то увеличению еще более загадочных тарифов. Одним из главных персонажей действа был предприниматель Коржов – огромный шумный мужик с грубым, словно выструганным небесным рубанком, лицом и тяжелым, как свинцовое грузило, взглядом. На Коржове был очень дорогой, но мятый костюм, отчего сразу становилось ясно, что он ходит в одной и той же одежде и в офис, и на вечеринки. Говорил он мало, но громче всех, двигался стремительно, и Никите показалось, что даже партнеры его немного побаиваются. В этом не было бы ничего особенного – за время выступлений Никите пришлось повидать немало жутковатых московских персонажей, и он научился забывать о них, как только отзвучит музыка и довольный Марик клацнет замками заветного кейса, но…
В этом месте воспоминаний в Никитиной душе всегда радостной болью начинало пульсировать невидимое многоточие.
Рядом с Коржовым то и дело появлялась девушка – хрупкий русоволосый ангел в облаке синего шелка. И каждое ее появление вызывало в душе Никиты жаркую, ни на что не похожую судорогу. Он, как маньяк, весь вечер выискивал в толпе гостей ее легкую фигуру, не понимая и даже не стараясь понять, что с ним происходит. Сладкая мука длилась долго, бесконечно долго, а потом девушка вдруг оказалась совсем рядом, и их взгляды встретились…
И мир исчез. Нет, наоборот – появился… Нет, даже не так – он просто состоял теперь только из них двоих, и еще – из Никитиного сумасшествия, не имеющего ни имени, ни меры…
У нее были черные, с золотым отливом глаза… На виске пульсировала жилка… Губы чуть приоткрылись, словно выдохнув короткую тайну… Русая прядь упала на лицо… Шелк платья дрогнул под порывом волшебного ветра…
– Что, на молодую коржовскую супругу засмотрелся? – Вынырнувший из толпы Циммершлюз взял Никиту за локоть. – Как художник художника – понимаю. Но не советую. Он мужчина серьезный и, говорят, с очень дурным характером. Думаю, не врут… К тому же нам – на манеж, на манеж, музыку – в массу, денежки – в кассу…
Еврей потянул его за руку сквозь толпу, но Никита знал, чувствовал – она смотрит вслед, смотрит не отрываясь, и жилка на ее виске подрагивает в такт его сердцу…
Он не помнит, что и как играл в тот вечер, но все прошло хорошо. А сразу после выступления Марик, как назло, начал в суетливой спешке тащить его домой, хотя обычно поступал наоборот, советуя побродить среди чужих полупьяных людей в дорогой одежде (он называл это "приобщиться к цивилизованной жизни").
Никита не спорил, но двигался, как под гипнозом, то и дело вскидывая голову в надежде разглядеть ее…
У него получилось. Она была далеко, но стояла неподвижно посреди колышущегося моря спин и физиономий. Она смотрела на него. Она не улыбалась. Она не мигала. Она…
Всю дорогу домой Никита просидел молча, откинув голову на кожаный мерседесовский подголовник и не слыша ни слова из бодрой болтовни Марика. Но главное понял, лишь когда они вышли из машины в промозглую зимне-весеннюю ночь. И застыл, потрясенный…
Все. Это. Время. Он. Не чувствовал. Проклятия.
Оно – ненадолго исчезнувшее и оттого втройне болючее – с хрустом врезалось в сердце только здесь, на парковке, словно рожденное механическим звуком захлопнувшейся дверцы…
* * *
На следующем выступлении ее не было. Никита даже не шарил глазами по большому, тонущему в уютном полумраке залу, потому что чувствовал: она где-то далеко, за сотни километров, за семью электронными замками и печатями, которые на удивление быстро освоили и научились продавать русские охранные агентства.
Он не расстроился, так было даже легче. Как было легче не думать о том, что она – жена олигарха Коржова, неприятного властного человека с бугристой спиной. Как было легче не знать ее имени, один звук которого, казалось, мог разрушить его, Никиты, робкую тайну…
Без этого все было, как обычно – тупая боль проклятия в груди, подключенная к сложной звуковой системе "Ямаха", неунывающий Циммершлюз с пока еще пустым кейсом в руке, заполненный солидными гостями зал…
Сегодня Никита выступал не в начале праздника, а ближе к концу. К тому же его попросили поиграть дольше, чем обычно (после яростного торга с организаторами Марик согласился и дал отмашку), так как отмечали какую-то эпохальную сделку с могущественным японским мегасиндикатом.
– Сделай милость, Никита Иваныч, – веселился Циммершлюз, – доведи янычаров до слез праведных. Гонорар – не скажу, что двойной, но где-то близко…
Когда к ним подошла Полина, Никита не удивился. Они уже встречались на мероприятиях три или четыре раза – девочка явно вытоптала себе устойчивое место под жестоким рыночным солнцем.
Сегодня она выглядела не так, как всегда, – очень уж строгий, почти мужской костюм, ненужные очки, волосы туго стянуты на затылке.
– Добрый вечер, – радостно улыбнулась девушка, обращаясь вроде бы сразу к ним двоим, но при этом глядя только на Никиту. – Знаете, я так рада вас видеть… Честное слово…
Никита пробормотал что-то похожее на приветствие и чуть смущенно поправил тумблеры инструмента, которые совсем не нужно было поправлять.