– Ладно, мои юные славянские друзья, – мягко произнес он, – не буду вас больше напрягать. Мне просто очень хотелось бы, чтобы вы не дали одурачить себя тем, кто делит людей на динамовцев и спартаковцев. И не присягали фантомам. А думали о том, как откупиться от этого гнусного мира и прожить свои жизни в счастье, красивой свободе и любви. К сожалению, – он со вздохом поднялся со стула, – пока что я в этом смысле могу быть относительно спокоен лишь за Харалдая… А сейчас, как говорится, разрешите вас оставить. Только давай без обид, Шон, ладно? Устал я что-то. А о Копейкине ты мне уже раз восемь рассказывала…
– Так я ж того… слайды сделала… – вяло возразила Шон.
– Да хоть кино о нем сними, мне безразлично… Нет его, понимаешь? Выдумка он. Спокойной ночи…
И Марик Циммершлюз беззвучно исчез на лестнице.
– Вот паразит! – с обидой выдохнула Шон после паузы. – Все настроение пересрал…
– Да ладно тебе, – Витек, как ни странно, сказал это мягко и, Никите показалось, даже виновато. – Циммершлюз, он хоть и жид, а мужик вообще нормальный. А в твоего Копейкина я и сам не верю.
– Да? А хули тогда здесь расселся?
– А что, нельзя? Может, мне просто интересно…
– А если интересно – так не гавкай!
Шон клацнула выключателем, и кухня погрузилась в полумрак. Но, в отличие от прошлого раза, в нем не было ничего романтического. Лишь экран над мойкой засиял ярким желтым квадратом.
Допотопный аппарат клацнул, и в луче света возникла фигура худого человека в брезентовом рыбацком дождевике.
– Первое упоминание о старике Копейкине появилось в газете "Weekle Gerald" в 1904 году, – уверенным лекторским голосом начала Шон, и Никита вдруг вспомнил, что она училась в каком-то педучилище, – вот они откуда, эти интонации! – Газета издавалась в городке Стиллуотер, население которого состояло в основном из переселенцев с восточного побережья, людей религиозных и консервативных. Поэтому власти обвинили Джошуа Манипенни – так его имя звучит на английском – в том, что он смущает жителей недостойными разговорами, и попросту выгнали его, запретив возвращаться в городок когда бы то ни было. И на всякий случай поместили в газетке его фотографию, чтобы каждый мог опознать изгнанника. Сейчас я увеличу изображение…
Проектор снова клацнул, и теперь лицо человека на коричневатом от времени фото можно было рассмотреть лучше.
У него было худое обветренное лицо и длинная узкая борода. Внимательные глазки смотрели на неизвестного фотографа хитро и насмешливо.
– Типичный чортяка… – мрачно буркнул из угла Харалдай.
– На этого… дядю Сэма похож! – оживился Витек. – С америкосовских плакатов!
– А я, кажется, эту фамилию уже слышал, – неуверенно произнес Никита. – Да, точно, так звали секретаршу Джеймса Бонда. Вернее, не его секретаршу, а…
Шон довольно кивнула.
– Молодцы, врубаетесь. Существует версия, что для известных американских плакатов 1917 года позировал именно Джошуа Манипенни. А фамилия в Бондиане говорит о его связях с Ми-6. Или с производителями самих фильмов. Я лично думаю – и с тем, и с другим…
– Что-то уж больно крутой старикашка вырисовывается, – ухмыльнулся Витек. Но было видно, что ему тоже интересно.
– Так вот, жители городка осудили и выгнали его, – продолжила Шон. – А через месяц в Оклахоме началась нефтяная лихорадка, туда хлынул поток авантюристов, нефтяников и просто бандитов. И Стиллуотер за полгода оброс салунами, публичными домами и оружейными лавками. От прежнего целомудрия там не осталось и следа, но… – Шон подняла крупный палец, – интересно другое! Шериф, выдворявший Манипенни из городка, и главный редактор "Weekly Gerald" Джек Уоллес, то есть те двое, которые непосредственно общались со стариком, обогатились в рекордно быстрые сроки и сразу же переехали в Нью-Йорк, где оба стали видными и успешными финансистами… Теперь смотрим сюда, – картинка на экране со щелчком поменялась, – качество плохое, мне пацаны делали компьютерное увеличение…
Одна из фигурок, копошащихся в огромном зале с высоким потолком и узкими окнами, была обведена кружком, иначе выделить ее среди остальных было бы просто невозможно.
– Нью-Йорк, помещение Нью-Йоркской фондовой биржи. 23 октября 1929 года, ровно за сутки до первого обвала рынка перед Великой депрессией… Смотрите внимательней… – Проектор снова клацнул, и фигурки на снимке стали намного крупнее. Старик с козлиной бородкой, стоявший в окружении нескольких человек в котелках, действительно казался похожим на этого самого Манипенни, хотя из-за увеличения картинка была зернистой и невыразительной. – Видите людей вокруг старика? Назовите это случайностью, но именно эти четыре человека неслыханно обогатились в первые дни кризиса, заранее продав дорогие активы и переведя их за океан, во Францию и Швейцарию. Фамилий я сейчас не помню, но у меня где-то записано, я проверяла…
– Погоди, Шур, не гони… – Витек выглядел задумчивым. – Я что-то со временем запутался. Это сколько же лет прошло от нефтяного бума до Великой депрессии?
– Неважно, – пожала крепкими плечами Шон. – Лет двадцать. Может, больше… Копейкин не меняется и не стареет.
– Да ладно тебе… – Витек с хрустом потянулся на стуле. – Жидомасонская мистификация, я с самого начала говорил…
– Это не мистификация, – твердо возразила Шон. – Я еще не все показала. Вот, смотрите…
Слайды на экране стали меняться быстро – Шон включила автоматический режим. А сама продолжила комментировать, стоя рядом.
– Узнаете? Рядом с Манипенни – Генри Форд. Еще совсем молодой и никому не известный… А это уже Россия, Волжское торговое товарищество, Яков Копейкин с купцами Шамовым и Юнусовым, главными нуворишами того времени. А эта уже новее, с Фредом Трампом…
На снимке рядом с козлоподобным стариком в дождевике сидел бледный невыразительный парень.
– Это который Дональд? – поправил Витек.
– Это который Фред, отец Дональда, тогда еще не миллионер, а сын бедных немецких эмигрантов… – Шон явно была довольна произведенным эффектом. – Ну, и наконец, для самых недоверчивых. Тех, кто много пиздит… – добавила она для ясности и дважды клацнула переключателем.
На первом снимке тощий хитроглазый старик стоял рядом с молодым и почти не лысым Борисом Березовским, на втором – разговаривал с человеком, которого Никита узнал не сразу, лишь через минуту сообразив, что это не кто иной, как Билл Гейтс.
– Одни жиды… – сокрушенно вздохнул Витек.
Харалдай произнес бурятское заклинание и сделал руками сложное ритуальное движение.
Шон такая реакция явно вдохновила.
– Так вот, – твердо произнесла она и закурила прикушенную уголком рта папиросу. – Я заказала экспертизу в экспертно-криминалистическом центре Москвы. Помнишь, я у тебя еще денег просила?..
– Я думал, тебе на что-то бабское, – ответил Витек. – Знал бы, что на эту фигню, в жизни б не дал…
– На всех этих снимках – лицо одного и того же человека! Поняли, блядь?.. – Шон триумфально оглядела сидящих вокруг стола мужчин. – Так что теперь прошу относиться к моей мечте серьезно, без разных смехуечков…
Шаман произнес еще одно заклинание – почему-то с сильным украинским акцентом и уже тише, себе под нос.
– А что за мечта, Шон? Я так и не понял… – решился спросить Никита. Снимки загадочного старика, честно говоря, произвели на него впечатление.
– Копейкин постоянно перемещается по миру, – уверенно начала Шон. Чувствовалось, что она все это уже рассказывала много раз, но с удовольствием повторит. – Но чаще всего появляется в странах, где набирает обороты финансовый бум. С девяностых годов это конечно же прежде всего Россия. И даже не просто Россия, а Москва, я потому сюда из Иваново и переехала… Он – Дух Денег, с большой буквы, врубаешься?.. Бродит по улицам городов и высматривает тех, кто жаждет встречи с ним. Как я, например…
Витек иронично хмыкнул, но Шон никак на это не отреагировала.
– Его внешний вид не меняется: длинный бесформенный плащ, узкая борода, а главное – глаза! Ты видел, как он смотрит?!
– А дальше что? – Никита так ничего и не понял.
– А дальше, – у Шон от волнения заслезились глаза. – Он подходит и спрашивает: "Wonna money-penny?"… Это – как пароль, понимаешь? Или как ритуал… Короче, я знаю, я чувствую, что он сейчас здесь, я имею в виду – в городе! Он бродит совсем рядом! И я его совсем скоро встречу, что бы эти мудаки ни говорили…
– Ой, Шура, доця, храни тебя Боже… – очень не по-шамански произнес Харалдай.
– Выбранному старик Копейкин открывает тайну быстрого обогащения и, говорят, дает специальный талисман…
– Какой талисман?.. – Никите передалось волнение англичанки. И еще на него повеяло близостью чуда, а он уже знал это странное ощущение.
– О, Никит, и ты туда же!.. – засмеялся Витек. – Что, довольна, дура-лошадь? Задурила нормальному человеку голову?..
– Хайло закрой! – огрызнулась Шон и повернулась к Никите. – Я точно не знаю. Большинство источников – хотя их вообще в мире очень мало, сам понимаешь, – говорят, что маленькую монетку, ну, типа копейку… Но это не точно. Точно известно другое – на человека почти сразу обрушивается огромное, несметное богатство…
– Это сколько же денег эксперты Мирового Куратора потратили на то, чтобы внедрить эту поганку в умы народных масс! Подумать страшно… – покачал головой Витек.
– А скажите… – начал Никита и тут же пожалел, что раскрыл рот.
– Ну чего? – уставилась на него Шон. – Говори уж, раз начал! Только не "выкай" мне, заебал уже…
– Я тогда не понял, – сказал Никита, мучительно покраснев. – Так ты приехала в Россию ради свободы духа или чтобы встретить… Ну, чтобы разбогатеть?..
– Так это ж одно и то же! – Шон смотрела на него, как на дурачка. – Ты что – мальчик, сам не понимаешь? Деньги, большие деньги – это и есть окончательная, полная свобода! И почувствовать это можно, только живя среди свободы, без всяких пиздоватых финансовых законов, традиций и условностей!..
– Да зачем тебе большие деньги, телка ты! – Витек сокрушенно хлопнул ладонями по коленям. – Думаешь, они тебя что – умнее сделают? Или счастливей?!
– Ты больше с Циммершлюзом общайся… – угрюмо ответила Шон.
– А что? – насторожился Витек.
– Ничего. Скоро его словами заговоришь и не заметишь!
Никита конечно же сразу вспомнил недавние разговоры в баре, но говорить ничего не стал. Потому что заодно вспомнил, что заработал сорок тысяч долларов, а во дворе стоит "его "бентли"". И все это случилось сегодня.
"Господи, какой же он длинный, этот день, – подумал он, чувствуя наваливающуюся усталость. – Наверное, самый длинный в моей жизни…"
– Во всяком случае, с большими деньгами мне все будет похуй, – твердо произнесла Шон, продолжая дискуссию.
– Что, и я? – спросил Витек.
При этом он улыбался, но как-то не очень уверенно.
На лице англичанки заиграла совершенно похабная ухмылка:
– Не дождешься. Пошли спать, кобелина…
И она уверенным мужским движением выключила проектор.
* * *
К хорошему привыкаешь быстро. А у Никиты, как ни крути, в последнее время все было хорошо. Если за первые две недели ему пришлось играть лишь дважды – на дне рождения одного министра и по случаю освобождения из тюрьмы худого человека с волевым лицом, который отсидел 12 лет, но украденные миллионы так и не отдал, – то теперь расписание "концертов", как торжественно и чуть издевательски называл их Циммершлюз, постоянно висело, придавленное сувенирным магнитом, на металлическом боку холодильника в огромной кухне-гостиной под стеклянным куполом и то и дело пополнялось новыми записями, сделанными четким, как у бухгалтера, почерком "продюсера".
С того дня, как Марик подобрал его, продрогшего, злобного и прококаиненного, на осенней улице, прошло три месяца, но Никите казалось – два года, не меньше, столько всего успело произойти.
Совсем недавние страхи и сомнения куда-то попросту исчезли. Сами собой. Никита привычно просыпался в огромной квартире, обязательно простаивал несколько минут у панорамного окна – Москва далеко внизу теперь была зимней, заснеженной и оттого невыразимо прекрасной, – затем бежал купаться в бассейн, с которым Харалдай постоянно творил разные чудеса ("…Вода – штука волшебна… – скромно потупясь, говорил он. – Там и робыть ничего особенного не треба…"), накинув халат, пил заваренный растрепанной Шон чай и готовился к новому дню.
Выступления давались ему все легче – сказался опыт гастрольных поездок с Бакланом. Теперь Никита, кладя пальцы на клавиши, уже не думал о тех, для кого играл, а привычно писал свое собственное письмо миру, как всегда делал раньше. Но толпа все равно каждый раз восторженно цепенела, и ощущение собственной власти – мимолетной, фантомной и даже частично подневольной – оказалось неожиданно приятным.
Кроме того, Марик относился к своим продюсерским обязанностям добросовестно и даже с энтузиазмом. Однажды в пентхаусе появились невероятно энергичная женщина-журналист и огромный очкастый фотограф с печатью усталого презрения на лице. Никита отвечал на вопросы сбивчиво и тупо, то и дело мучительно краснея, а фотографа и вовсе боялся, но через три недели в очень модном "глянце" появилась статья "Музыка для богатых", в которой все было очень даже красиво и гладко.
– Молодцы. Могут, продажные твари, когда захотят, – удовлетворенно улыбнулся Циммершлюз, прочитав статью. – Все, как я заказывал, – модно, в меру эпатажно, и – ни слова так называемой правды…
Потом было еще несколько заметок и даже съемка на телевидении, в программе самой Нюши Барчук. Нюшу Никита боялся до икоты. Но известная ведущая, которую он знал по снимкам в Интернете, где она обязательно либо показывала всем голую грудь, либо стояла раком, оказалась на удивление милой и дружелюбной девушкой. Когда она через полтора месяца бросилась с моста (ходили слухи, что ее убили), Никита искренне расстроился и даже, сидя за "Ямахой" у окна гостиной, выпустил в мир пронзительную мелодию, надеясь, что Нюшина душа, пролетая над безжалостной Москвой, услышит ее и улыбнется…
Наверное, следует сказать несколько слов о деньгах. Они появились у Никиты слишком быстро и в слишком большом количестве, чтобы он успел почувствовать что-нибудь, похожее на радость. Стянутые бумажными банковскими ленточками пачки долларов в беспорядке валялись на мраморном подоконнике, пока Шон во время очередной уборки не сложила их в несколько ровных стопок. За все время Никита разорвал ленту лишь на одной пачке. Зато часто, сидя перед окном в наушниках и перебирая клавиши, говорил бабушке, как бы он хотел купить ей что-нибудь по-настоящему дорогое и хорошее. Бабушка была рядом. Ее улыбка говорила, что ей конечно же ничего такого не нужно. И Никита грустил, вдруг осознав, что самое страшное сиротство – это не тогда, когда тебя не балуют, а тогда, когда ты сам уже не сможешь купить секунду радости тому, кого любишь…
"Бентли" сиротливо зимовал во дворе, покрытый тяжелой шапкой снега. Никита катался на нем лишь три раза, да и то потому, что его заставил Циммершлюз. Машина, конечно, была роскошной. Правда, неимоверно ревела при разгоне, но рев был не надрывным, а мягким и богатым и дарил ощущение уверенного могущества, которого Никите никогда прежде не приходилось испытывать.
Как и того, что принято называть известностью. А после телеинтервью с Барчук на него то и дело оглядывались на улице. Конечно, к нему не бросалась с визгом толпа фанатов, как к какому-нибудь Киркорову или Боре Моисееву. Скорее всего, люди просто понимали, что где-то видели его лицо, и начинали вспоминать, где именно и по какому поводу. Но все же один раз, когда он подошел к "бентли", три румяные от мороза студенточки попросили у него автограф. С Никитой это случилось впервые в жизни, и он в радостном смущении долго копался в карманах в поисках ручки, прежде чем вспомнил, что ее у него не было…
Многое он узнал и о соседях по пентхаусу.
Его поразило, что Витек работал не грузчиком или охранником в ближайшем супермаркете, а делал карьеру в солидной финансовой фирме, и за ним, одетым в хороший костюм и продуманного цвета галстук, каждое утро заезжала служебная машина.
Шон, как выяснилось, нигде не работала. В ожидании встречи со сказочным богом денег в рыбацком дождевике англичанка "занималась домом" – покупала продукты, готовила, убирала все комнаты и стирала в двух дорогих машинах, притаившихся в спрятанном от глаз специальном помещении, не только постельное белье, но и одежду мужчин. К последнему стеснительный Никита привыкал долго и даже пытался сопротивляться, но Шон сразу пресекла эти попытки дружелюбной матерной тирадой, и он смирился.
Загадочный малороссийский шаман Анатолий Макарович был симпатичен Никите с самого начала. Он днями уютно расхаживал по пентхаусу в спортивном костюме и войлочных шлепанцах, довольно часто колдовал на кухне, когда там никого не было, но, даже бормоча заклинания над плитой, был похож на положительного пролетария, решившего в выходной день сварить кастрюлю борща.
Менялся он, лишь когда к нему приводили очередного клиента.
Придавленные железобетонной реальностью миллиардеры в сопровождении охраны выходили из их лифта раз или два в неделю, пряча хмурые лица, исчезали за дверью харалдаевской квартиры, и оттуда долго – иногда по три часа кряду – доносился звон бубна и резкие горловые выкрики шамана. (Никита уже знал, что эти вопли называются "камланием" и являются чем-то вроде пропуска в пограничную зону духа.)
Но спросить о Харалдае он решился только у Марика, когда они пили виски с соком перед одним из выступлений.
– Харалдай у нас – мужчина с биографией, – уважительно отозвался еврей. – А что именно тебя интересует?
– Ну как?.. – Никита даже немного растерялся. – Разве это не странно – полтавский автослесарь становится шаманом. Да еще почему-то бурятским…
– Подумаешь… – Марик элегантно передернул худыми плечами. – А не странно, когда испуганный тверской мальчик, похоронивший бабушку, становится звездой столичной элитарной культуры? Жизнь…
Возразить по существу было нечего, но ответа на Никитины вопросы это не давало.
– Впрочем, если тебе действительно интересно, – словно подслушав его мысли, продолжил Марик, – то Харалдай стал шаманом в тюрьме…
– Кстати, а за что он сидел? – не удержался Никита.
– В приличном обществе такие вопросы вообще-то задавать не принято. Но поскольку тобой движет не низкое злорадство, отвечу. По секрету, само собой… Если не ошибаюсь, он проломил голову одному из товарищей по работе. Тот, неумело похмелившись, назвал его рогоносцем. Не так грубо, конечно, на полтавский манер, но сути это не меняет… А Харалдай тогда на удивление остро переживал измену близкой женщины, да и монтировка случайно оказалась под рукой…
– Все равно не понимаю, – признался Никита. – Как можно стать шаманом в тюрьме?..
– Да очень просто, – ответил Марик, с наслаждением отпивая из высокого стакана. – Знание ему передал настоящий шаман. В смысле – наследственный, из этнических бурятов… Они сидели вместе.
Никите показалось, что Циммершлюз над ним издевается.
– Настоящий шаман сидел в тюрьме, вы хотите сказать?
– Ну да, а что такого?
– А за что, вы, конечно, не знаете…
– Случайно знаю, – признался Циммершлюз. – Харалдай как-то проговорился. Только это – тоже сугубо между нами, я тебя прошу… Он – шаман в смысле – принес в ритуальную жертву экскаваторщика…