- И еще! - Ротный наполнил лицо противоестественной шаловливостью. - Вечером плановый выезд в бордель! Надеюсь, никто ничего не имеет против?
- Никто, - сказал я.
- Ничего! - согласились товарищи по оружию.
Глава седьмая
Как пьяного качает лишняя рюмка, так и нас трясет под тентом грузовика. Но скоро "Урал" выруливает на шоссейку и катит в тыл. Так ротный реализует план психологической реабилитации и нравственной адаптации. Бойцов следовало филигранно провести между Сциллой ритуального убийства и Харибдой осознания собственной неумолимой гибели. Только я не понимаю проблемы. Расстрелять Колюню и Дрочилу? Расстреляем со стопроцентным попаданием! Смерть получится быстрой и щадящей. Затем засранцев зароют в землю возле крепости и установят кресты с пятиконечными красноармейскими звездами…
Костя Забейда начинает кемарить, сползает на меня тяжелым боком.
- Эй, - говорю и стараюсь отодвинуть засыпающее тело, - скоро навалишься на что-нибудь подходящее.
- Что? - Он вздрагивает и приходит в себя. - Где? Которая?
Бойцы посмеиваются над Костиными вопросами, и так, со смешками, проходит время. Теперь вечер. И темнота, наступившая вокруг, была живой и мирной. В ней присутствовали оттенки: то встречная машина вырезала фарой желтый сырный круг, то еще какие всполохи возникали в районе неба…
Вот я и говорю, то есть думаю, вспоминаю, точнее, как ходил с сыном в планетарий. Там, между станцией метро "Горьковская" и зоопарком, мы сидели в зале и смотрели, как в темноте на потолке крутились планеты и струился Млечный Путь. После в музейнообразном коридорчике моложавый и веселый работник рассказал детям и их родителям то, что я уже знал из популярной литературы. Теперь ученые считают, что когда-то давно не было ничего - ни материи, ни времени. Существовала некая точка, в которой произошел первоначальный взрыв, потекло то, называемое временем, полетело в разные стороны то, называемое нами материей, образовались по мере разлетания пространство, звезды, галактики, мы. Так и живет Бытие. На этом объяснение заканчивалось. И оно составляло лишь одну часть правды. Вторая иногда вспыхивала ни с того ни с сего. Так чиркают спичками в чулане - не успеваешь по контурам узнать предметы. Стоило попасть на войну, чтобы от ужаса понять все до конца. Совершенно ясно, что Бытие живет наподобие дыхания, туда-сюда, вдох-выдох - живое Бытие полового акта высшей материи доказывает мою теорию… Перед взрывом-выдохом обязан был случиться вдох, когда все устремилось и слилось в единой точке. И вот что получается, господа хорошие, - нахождение в первоначальной точке, в нуле, в полном выдохе, и есть Смерть, а Жизнь - когда время-материя летит. Но летит она не навсегда, а в определенный момент разлетается до степени Бесконечности, до лежащей восьмерки. И тогда, после полного выдоха, опять случается Смерть. Затем следует взрыв-вдох, и все полетело от восьмерки к нулю. Это общая схема, но у каждого человека Смерти-Жизни, вдохов-выдохов, бессчетное множество, никаких мозгов понять все не хватит. Но даже малого ума хватит понять мой спасительный ужас… Смерть и Жизнь замешаны на летальности. Обратимы они. И отличаются друг от друга, как куколка от бабочки…
Мы заканчиваем путь. Вот он, желанный тыл. Тут темно не от отсутствия событий, а от светомаскировки. На поселковой площади во мраке перемещаются человеческие массы. В невидимых динамиках орет Земфира песню про то, какой "он, мол, мой - не мой". Наш грузовик останавливается, и тут же через полминуты в кузове возникает голова ротного.
- Ну что, молодчики! - В его голосе слышна не свойственная ему игривость на грани похабности. - Пошевелим телами? Вздрогнем духом? Я достал талоны в кабаре-клуб "Страх и ужас".
- А на выпивку? - спросили из недр кузова.
- Тут, парни, деньги не действуют! А выпивка входит в стоимость талона.
Взбодренные обещанием, мужики со вздохами стали выкарабкиваться из грузовика на землю. Светомаскировка оказалась не абсолютной - везде выскальзывали лучики, вспыхивали фары, светили зажигалки. Название тылового поселка было засекречено, но, по всей видимости, он находился на сплетении железнодорожных и шоссейных путей. Чуть в сторонке ухали паровозы-тепловозы, а по площади на прицепах прокатили несколько длинношеих гаубиц.
В ротной массе чувствовалась анемичность, приобретенная за время сидения в Копорской крепости. Но вице-диктатор полка пресек гибельную застенчивость, крикнув:
- Глядеть молодцом! Подбородок вверх! Навести шороху от имени Адмиралтейского полка! Это приказ! Приказ военного времени! Ясно я говорю?
- Так точно! - неожиданно вместе выдохнула рота.
Казалось, Рабинович-Березовский не бывал тут никогда, но знал все входы и выходы, стопроцентно ориентируясь даже в темноте. Обогнув смелой дугой автостоянку и группы ждущих приказа рядовых, мы прогарцевали по рыхлой темноте и скоро приблизились к стандартной "стекляшке" двухэтажного продовольственного магазина.
Чувствовалось, как внутри "стекляшки" вздрагивает, булькает и кипит жизнь. От приглушенных басов прогибались стекла витрин, казалось, биологический жар разгоряченных тел подогревал пространство. Возле дверей стояли унылые группы солдат неизвестных родов войск. Ротный по-хозяйски провел нас к дверям, протянул билетики спецназовцу, загораживающему путь, и пятидесятилетних в среднем дядек пропустили в клуб-казино "Страх и ужас", словно школьников на детский утренник.
Внутри кипели тропики. Точнее сказать, тропический лес - все тут росло, колыхалось и воняло. В нос ударил запах человеческих тел, перегоревшего алкоголя, сортиров и выпрыснутого семени. На первом этаже находилась длиннющая стойка бара. По ней бармен пулял сидящим перед ней полные стаканчики. Остальное пространство оказалось разбитым хитроумным лабиринтом на закутки со столами и стульями. В противоположном от бара углу в красных лучах женщина без штанов вертелась вокруг металлической стойки. Она терлась о железо эрогенными зонами, и неумелость движений компенсировалась искренностью. Мужики возбуждались, как могли, более нажимая на выпивку. Мест не хватало, и многие сидели на полу. Некоторые уже лежали. На второй этаж вела лестница, подсвечиваемая разноцветными лампочками и охраняемая спецназовцами в камуфляже. Поп-рок в динамиках вдруг оборвался, и заиграл Гимн России. Народ вскочил и стал мычать вместе. Затем все сели обратно, а кое-кто обратно упал. Ротный, вихляя бедрами, провальсировал вдоль стойки. Было не ясно, что делать, и каждый начал по-своему. Отправлявшимся утром в дозор полагался "двойной" билет. То ли двойная выпивка, то ли двойная баба. Пить не хотелось, а баб где трахать, никто не объяснил. И как? На полу, что ли? В разноцветной темноте я успел разглядеть нечто похожее на любовь: в одном из закутков перед мужчинами на карачках стояли женщины с членами в зубах и мешали пить… Но тут уже был важен не факт и качество фрикции, а состояние пространства, излучавшего само по себе, несмотря на возраст прибывавших бойцов, энергетику случайной случки.
- Основные терапевтические услуги наверху! - кричит мне в лицо бармен, видя мою неуверенность. - А здесь химические! Давай налью коктейль номер пять!
- Что это? - спрашиваю.
- Это настойка овса, смешанная со слезами ибиса.
- С чем?
- Со слезами! Но не только. Плюс щепотка протертых земляных яблок и кагор.
Срываться в пьянство не имело смысла. Я только, что понял формулу мира, а спьяну можно и забыть. А идти трахаться как-то так ни с того ни с сего… Да и с кем? Ради каких идеалов?…
Ход рассуждений прерывает знакомый вопль. Это кричат мне из глубины лабиринта. Надоевшие до чертиков, такие необходимые сейчас, оказавшиеся в нужное время и нужном месте мудаки. Ужо они поймут мои искания смыслов!
Я продираюсь сквозь рыхлую солдатскую массу и протискиваюсь за стол.
- Вот и свиделись, - говорю. - Сидите классно.
- Твоими молитвами, - отвечает Женя Злягин и чуть сдвигает толстое тело. - Присаживайся.
Паша- Есаул поднимается из-за стола под углом в сорок пять градусов и лезет через Злягина обниматься.
- Владимир! Молодец, что живой появился.
- Молодец, - соглашаюсь и тяну руку в сторону Саши Секи.
- Да! Привет! - Саша жмет, а за ним и Серега Ухов.
Поспевают бодрые слова, под которые поднимаются рюмки. Я тоже хватаю пустой стакан и влезаю с ним в круг. Затем вскрики сквозь солдатский гул. Лишь Серега молчит в русую бородку, улыбается, посмеивается, прикрывая растительность ладошкой.
- Нас завтра сбросят в тыл на парашютах, - объясняет Паша. - Наконец я сделаю это.
Злягин обвешан странного вида мешочками с оранжевыми шнурами. И так огромный, он теперь похож на отрицательный персонаж из битловского мультфильма "Yellow submarine".
- Что это ты за Рэмбо такой? - интересуюсь, а Женя:
- Суки, - говорит, но Паша не соглашается:
- Его, как мы тогда и решили, превратили в ловушку-приманку.
- И в бомбу одновременно, - добавляет Сека.
- В какую бомбу? - не понимаю.
- Он же заминирован, - вставляет Серега и улыбается.
- Каким образом?
- Элементарным! Можно сбросить, как на Хиросиму. Можно отправить в плен и ужастиков поубивать до фига хитростью.
- Если надоедите своими разговорами, то я вас сам всех здесь и взорву, - мрачно проговаривает Женя.
Похоже, ему положение нравится. Нравится быть угрозой и центром внимания. За соседним столом пожилая матросня срывает бушлаты и роняет стаканы на пол. Двое устраиваются бороться на руках, и на стол летят бумажные деньги ставок. Матюги летают в таком количестве, что это уже вовсе и не брань, а лишь элементы молекул здешней атмосферы. Мат-Менделеев, мать-перемать…
- …Нет, представьте! Гостиная в ясновельможном царскосельском особнячке с двумя колоннами и фронтоном, в шандалах горят дорогие белые свечи, огоньки которых лоснятся на расчехленной по случаю родственного обеда мебели красного дерева. Вот я и говорю… Звенит и сверкает столовое серебро. Громко тикают недавно выписанные из Англии напольные часы с боем, - что-то долгое втолковывает Женя, но никто не понимает о чем.
- Это ты про свое детство? - сдержанно интересуется Сека, хотя в глазах интереса нет и в помине, только холодная пустота и пьяный ум без дна.
- Какое там! Вы слушайте фразу!… Ужасного вида змеи явили удивленным, забывшим о сдержанности дворянам свои черные раздвоенные жала, обвивши мускулистые, покрытые рубцами и шрамами, заработанными в сражениях и поединках, оголенные руки. А что за звериные признаки первобытности расчерчены по местам, запретным для дамских взоров, - и представить-то боязно! - У Жени круглое лицо с тройным подбородком, поросшим щетиной, а на носу толстые линзы очков, за которыми добродушие и свирепость одновременно.
- Теперешние женские взоры ничем не устрашить, - пытаюсь я вставить фразу, но заминированный перебивает:
- Ты, спортсмен, ничего не понимаешь! Тебе бы только прыг-прыг, прыг-прыг!
- Что-то ты, дружок, многословен и, я бы сказал, гегемоничен, - заступается Паша-Есаул.
- Молчать! - взрывается нежно Женя. - А не то всех сейчас разнесу на мелкие клочья!
- Не разнесешь, - Секу не запугаешь. Он смотрит, как гиперболоид инженера Гарина. Говорит: - Чтобы выиграть сражение, нужно смотреть сквозь и дальше сражения.
- Надо смотреть сквозь пальцы на то, что не понимаешь, и давать привычные имена. - Паша склоняет бутылку над рюмками, и у него получается. - Когда эскадрон казаков покорил Персию в шестнадцатом году, то они не знали, как называется дыня, и дали ей привычное имя "ягода"!
- Какая в жопу "ягода"! - уже вяло сопротивляется Злягин. - Я сейчас вас взорву.
- Ну и взрывай. - Сека тянется к рюмке, и Паша тянется, и даже Ухов.
- Не взорвет, - говорит Серега. - Пока не выпьет, не взорвет.
- Пока не выпью, не взорву, - тянется Женя. - А когда выпью, тогда, может быть, и дерну за веревочку…
Хочется им рассказать про ноль и лежащую восьмерку, о том, что не все безнадежно, если понять или хотя бы поверить, что все обратимо, и наша глупость, и наша юность, что близость ужаса только приближает к повторению всего, что было, что наше пространство не оторвать от нашего времени, все только - вдох-выдох, вдох-выдох…
Я пододвигаюсь к улыбающемуся и кашляющему коротким смешком Сереге. Тот наклоняется ко мне и проговаривает заговорщицким шепотом:
- Наши действия зависят от половой конституции.
- А от российской не зависят?
- Российская Конституция зависит от суммы половых конституций индивидуумов государства. Простые антропометрические показатели - отношение тотального роста к длине ноги. Что такое половая конституция? Упрощенно говоря, это совокупность специфических особенностей организма, определяющих его сексуальные потребности. След гормональных бурь, Владимир, имевших быть в организме в период его роста, запечатляется на всю жизнь так называемым трохантерным индексом. Надо рост человека поделить на длину его ноги. Среднее значение для мужчин что-то вроде 1,92-1,98.
- А у тебя какой? - спрашиваю неожиданно для себя.
- У меня самый что ни на есть средний… Для воинственных, имперских проявлений нужен индекс высокий. Такой был у Петра Первого, например.
- Что такое про Пашу? - Есаулу показалось свое имя, и он обращается к нам.
- Какой у тебя трохантерный индекс? - спрашиваю его.
- А! Серега просвещает! - Паша расправляет грудь и воинственно заявляет: - Высочайший!
- У меня, несомненно, выше высокого, - картонным, но похожим на человеческий голосом подхватывает Сека.
- Ты их не слушай, - перебивает Женя, - какой у них на хер индекс. У меня индекс так индекс. Захочу - взорву, захочу - нет.
Серега приближает лицо, чтобы было возможным услышать его голос на грани шепота:
- Мужчины находятся во власти стереотипов престижности. Каждый хочет иметь то, что всем иметь невозможно. Пониженный индекс никого не прельщает, хотя под его сенью взросло множество ученых, философов и писателей.
- Так это мы философы и писатели…
В углу я разглядел телевизор. Его привинтили к стене на высоте человека со средним ростом, но повышенным трохантерным индексом. Сквозь чад и дым видно, как доблестный русский спецназ расправляется с ужастиками, лобковыми вшами, кидает-бросает вверх тормашками, вяжет, унижает, тащит в клетку. Рекламная видеокассета показывала генералов в белых кителях, стоящих вокруг президента. Тот читал текст по бумажке и казался умным, выдержанным парнем. В баре стоял гул ватт на пятьсот, и генералов с президентом не слушали.
Серега замечает, куда я смотрю, и начинает высмеивать и выхихикивать:
- У нас в дивизионе ходят слухи, будто президент, генералитет и олигархи погрузились на подводную лодку и теперь скрываются подо льдами Арктики.
- Они пробьют лед, - включается Сека, - и полетят на баллистической ракете встречаться с Бушем и Блэйром.
- Вся "восьмерка" соберется на орбитальной станции, и они решатся.
- На что?
- На массированную атаку малыми радиациями. И на лазерный прицел из космоса!
Продолжают пить.
Я протискиваюсь в бар и приношу бутылку слез ибиса с этикеткой Ливиза. Друзья попробовали слезы и одобрили, хотя и вязали лыко уже еле-еле. Я тоже собираюсь выпить горько-сладкой настойки, но тут возникает справедливый вопрос, вытекавший из нашего высокого индекса: идти ли к женщинам наверх?
- А знаете ли, кто они такие? - делает зверское лицо Злягин. - Это в основном старые, как и мы, женщины, отбывающие воинскую повинность. За мужей, которые по каким-либо причинам не смогли.
- Не только! - Секе не нравится речь о старухах. - Там есть и волонтеры. Волонтерши то есть! Самые нежные, говорят, самые девственные и изощренные. Настоящие лилии, бутоны и лепестки. Это своеобразная храмовая проституция высшего пошиба!
- Не пошиба, а почина! - поправляет Паша. - Ты, дружок, пожалуйста, поаккуратней обращайся со словами. Это не просто смакование созвучий и приапова игра фонетических соответствий, доводящая до обморока пуританку семантика…
Серега тихо хихикает, а Звягин срывает очки и кричит:
- Сейчас пойдем трахаться со страшной силой!
Но ему уже без помощи не подняться.
Иногда в толпе возле стойки мелькают лица солдат моей роты. Они красные, потные и по-своему счастливые. Завтра утром мне идти на расстрел. Прав Рабинович-Березовский: в этой воспаленной людской свалке про убийство думаешь безразлично.
За соседним столом трохантерный морячок всех завалил и теперь одной рукой грабастал выигранные деньги, а другой делал победные взмахи. Женя предпринял титанические усилия и оторвался от скамейки, встал, выпятив чудовищное брюхо, опутанное к тому же мешочками с пластидом, не знаю, с чем точно, с чем-то ужасно взрывчатым, чудовищно взрывающимся, способным разорвать ужас…
Он делает шаг вперед, роняет Серегу и сидевшего ближе всего к нам моряка. Паша говорит в восторге:
- А почему, собственно, стремление каждое дело решать как последнее дело своей жизни есть исключительный удел императора?
- Как идет! - подключается Сека из последних сил. - В нем маловато Блеска, зато сколько Ярости, несмотря на простолюдинский Пот!
И тогда я понимаю, что драки не миновать. Она логически вытекает из тысячелетней почти истории Московского царства, начавшейся в феодальной междоусобице, перед татарщиной, породившей в свою очередь самоистребительное холуйство. Потом так и пошло-поехало, лучше всего мы били сами себя, калечили в застенках, Сибири, дешевым мужичьим пушечным мясом выигрывали всякие войны, затем отдавали выигранное за просто так…
Надо понимать, Женя лез к морячкам показать в борьбе на руках свою трохантерную мощь. Но уронил морячка, который проигрался. Морячок, не дождавшись объяснений и галантных расшаркиваний, схватил Злягина за грудки в том месте, где того заминировали.
- Убьете сейчас, суки! - взвивается Сека и накрывает морячка стулом, ловко вырванным из-под собственной задницы. Атакованный превращается в студень и соскальзывает на пол, не отпуская, однако, желтого шнура-взрывателя. Женя смекает о взрыве и тоже клонится долу, дабы шнур ненароком морячок не дернул. Они почти ложатся на пол, когда неожиданную прыть проявляет тихоня Серега. Он прыгает, как вратарь сборной, хватает голову морячка, крутит штопором, а не достигнув успеха, впивается зубами в руку, держащую Злягина за шнурок…
Когда- то я умел биться руками и ногами. В сердце даже вспыхивает красный шар адреналиновый радости -не надо идти наверх и ебаться с незнакомыми людьми! зато драться - быстрая и правильная радость в теле! ведь не ебаться мы поехали на войну, а драться! вот и дерись!…
Не успел красный шар превратиться в жаркую пелену победной атаки, как я получаю справа приличный хук по носу, от которого хотя и больно, но не страшно, поскольку подобными хуками мне нос уже два раза ломали, можно и третий, четвертый, пятый, уродство теперь не угрожает, угрожает скука, да и скука прошла, поскольку ужас много чем плох и опасен, но вот соскучиться не даст - это точно…