В сборник вошли повести и рассказы современной писательницы, бесхитростно описывающей окружающих нас простых людей - врачей и больных, военных и штатских, их горести, радости, ошибки, и духовные искания. И почти в каждом из персонажей читатель может узнать самого себя…
Содержание:
Дыханье ровного огня 1
Пора писать дневник, или Правнуки святого 13
Место у реки 25
Вариации на тему бабочки, стучащей по стеклу 26
Татьяна Шипошина
ДЫХАНЬЕ РОВНОГО ОГНЯ
Дыханье ровного огня
Часть I
Начнем, благословись! Мединститут, четвёртый курс, общага… Да, ещё до перестройки. До рыночной экономики.
Однако то, о чём я собираюсь рассказать, не имеет принципиальной зависимости от времени. Любовь и ненависть, дружба и предательство…
Это ведь нюансы, право: кринолин или мини-юбка, котелок или кепка…
В сущности - какая разница?
Глава 1
Комната в общежитии была рассчитана на четырех человек, но вот уже год, как жили в ней пятеро. Просто очень попросили девчонок потесниться, и - внесли в начале учебного года пятую кровать.
Девчонку подселили - младше на курс. Четверо были на четвёртом курсе, а Раиса - новенькая - на третьем.
Все девчонки хорошие были, все умницы, все - по призванию пришли в мединститут. Все хорошие, да все разные.
На лбу у Наташки Поливиной было написано крупными, отчётливыми буквами: "Я буду главврачом больницы, в крайнем случае - завотделением".
По всем статьям была хороша Наташка Поливина. Ни снаружи, ни внутри не была Наташка Богом обижена.
Статная, не худая. Высокая - в меру. Светлые и пушистые волосы - при карих глазах. Чудо!
Приятное, круглое и неглупое лицо, с выражением сознания собственной ценности, или даже - собственной исключительности.
Только так, и не иначе!
Скажет Наташка пару слов тихим голосом, или попросит у вас что-нибудь - и сразу хочется бежать, и бегом её просьбу выполнять.
Или скажет Наташка что-нибудь, даже ерунду какую-нибудь, явную, причём, ерунду, а собеседник молчит, и даже возразить ей не может. Удивительные способности.
Может, у кого-то подобные способности появляются с опытом, или в результате длительных тренировок. А у Наташки - от рождения такие способности были. С молоком матери впитала, так сказать…
У Наташки мама была зав неврологическим отделением, а папа был главврачом санэпидемстанции в небольшом городке на севере России.
Ничего, что курс был четвёртый - птицу видно по полёту, даже если она ещё птенец. В отношении Наташкиной карьеры ни у кого не было сомнений.
Мало того, что она отличалась от всех, живущих в комнате, как бы сама по себе, так она ещё - единственная из всех - была замужем!
Летом прошедшего года, дома, на родине, была у Наташки свадьба с парнем, который раньше учился с ней в одной школе, на один класс старше.
Здесь, в Ленинграде, заканчивал этот парень морское военное училище. Серёга Поливин. Это Наташка только на четвёртом курсе стала Поливиной.
А до этого - Березиной была. Тоже красивая фамилия.
Так и жили после свадьбы - Серёга - в своей казарме, а Наташка - в общежитии. Вот романтика, представляете?
Если на лбу у Наташки Поливиной было написано: "Главврач", то у Таньки Макаровой на лбу были совсем другие слова написаны.
Было написано там: "Участковый врач", и ничего более.
Да-да, хронический участковый, которому "ни в жисть" не выбиться даже в заведующие какого-нибудь захудалого инфекционного кабинета, какой-нибудь захудалой районной поликлиники.
Хотя Макарова - совсем не была дурой. Нет! Наоборот, Танька Макарова обладала умом живым, пожалуй, и училась даже легче, чем Поливина. И характер у Макаровой был ясный, весёлый.
Но написано на лбу у неё было именно это. И тут уж - ничего не поделаешь.
И приписка ещё была, маленькими буковками. "Как повезёт больным какого-то неизвестного участка!" - было написано там.
Была Танька Макарова худа и костиста. Тёмно-русые волосы, прямые, как пакля, почти не поддавались причёсыванию и укладыванию, и висели, спадая на лоб прямой чёлкой. Картину завершали очки, с приличными диоптриями.
Была у Таньки Макаровой одна замечательная черта, которая притягивала к ней людей, несмотря на её совершенно непритязательную внешность. Была Танька добра. Да-да, просто добра. Способна попереживать, а то - и поплакать вместе с тем, кому было плохо.
С Танькой Макаровой всегда все и всем делились. Все ей душу открывали - в любое время суток. И она - всегда всех выслушивала. И всех успокаивала.
Хоть в два часа ночи, хоть в шесть утра. Хоть натощак, хоть после обеда.
Такая вот она была, Танька Макарова.
Вообще, читать то, что у людей написано на лбу, занятие неблагодарное. Иногда кажется, что буквы ясно видны, высечены, как в граните. А посмотришь повнимательнее - и поплыли письмена, и замелькали, и вот уже не разобрать ничего. Совершенно ничего!
И вдруг, сквозь это "ничего", откуда-то, из неизведанных глубин, как начнёт пробиваться содержание! Да такое!
Или так ещё бывает - мелькает, мелькает перед тобой лицо - не разберёшь ничего. Сегодня одно на лице мелькает, завтра - другое.
Наверное не стоит их читать, эти письмена. Не стоит пытаться делать скоропалительные выводы. Только оно как-то само получается.
Вот, например, у третьего жителя, вернее, жительницы, этой комнаты, у Насти Кулешовой, практически нельзя было прочитать на лбу ничего определенного.
Хотя, казалось бы, Настя занималась вполне определенным делом.
Настя бредила хирургией. Причём давно бредила, ещё до поступления в институт.
Бредила, в основном, начитавшись книг, насмотревшись фильмов о хирургах. О полных мужества и романтики женщинах-хирургах военных лет.
Так и поступила в институт - с желанием быть только хирургом.
Слово "бредила" тут совершенно не случайно, ибо её увлечение, действительно, иногда напоминало бред.
Эдак балансировала эта увлечённость - на тонкой грани между нормой и патологи ей, как уже вполне можно было выразиться на четвёртом курсе мединститута.
Со второго курса записалась Настя в студенческое научное общество, на кафедре госпитальной хирургии, и устроилась работать санитаркой туда же, в клинику при кафедре, в хирургическое отделение.
С третьего курса начала Настя дежурить ночами, вместе со всеми экстренными бригадами хирургов, по очереди, без разбору. Пропадала в своём хирургическом отделении - иногда по нескольку ночей подряд.
В приёмном отделении госпитальной хирургии Настя выполняла самую грязную и тяжёлую хирургическую работу.
Без устали вставала к столу - ассистентом на аппендэктомии, прободные язвы, ущемлённые грыжи.
Без устали вскрывала мелкие гнойники.
Без устали "шила" пациентов, попадавших в хирургию в пьяном виде, с пробитыми головами, с рваными, колотыми, ушибленными и укушенными ранами.
Времени на прочую учёбу и, тем более, на личную жизнь, у неё почти не оставалось. В общежитии она в основном спала, как убитая, отсыпаясь за все свои бессонные ночи. Спала она также в трамваях, в троллейбусах, в метро, на лекциях и на семинарах. Поэтому на нежном личике Насти отражалось скорее вечное страдание от недосыпания, чем вечное мужество госпитального хирурга.
За решимостью положить свою жизнь на хирургическую ниву иногда читалась такая нерешительность, такая внутренняя бесприютность, что становилось страшновато читать на этом лице всё.
И внешность Насти была под стать выше изложенному. Вроде бы нежная, вроде бы стройная. Да руки великоваты, и размер обуви - не маленький. Волосы вьются, а она их всё распрямляет и распрямляет.
И одеваться не умеет: то - что-нибудь на ней мешковатое, то - что-нибудь маловатое. Плоховатое что-нибудь. Цвета одежды - тоже подстать выше изложенному. Или черный, или серый. Без вариантов.
Девчонки любили Настю, хотя считали немножко "с приветом". Старались общие посиделки подгонять так, чтобы они не совпадали с Настиными многочисленными дежурствами.
Потому что в компании, выпив чуть-чуть вина, Настя как бы "отходила", расцветала, начинала рассказывать всякие истории, и петь песни красивым голоском.
Песен она знала великое множество, причём самых разных. Романсы любила. Это от бабушки перешла к ней любовь к песням.
Что-что, а уж эта любовь у неё на лице отражалась безоговорочно. Но такое отражение появлялось редко.
Глава 2
Четвёртую жительницу комнаты звали Зина Ипатьева. Была она…
Не хотелось бы прямо так писать, однако - не выкинешь слов из песни.
Вот и приходится писать именно так, как оно было.
За всем множеством информации, которое было написано на лице у Зинки, прочитывалась чёткая, мучительная, выжженная как бы по живому надпись: "Я завидую".
Были они с Наташкой Поливиной из одного города, из одного дома, и из одного класса. Учились в школе они вместе, и вместе поехали в мединститут поступать. И, представьте себе, поступили, вместе поступили, с первой попытки.
Теперь вот и жили вместе. Только надо было бы поискать столь разных людей.
Ипатьева - худенькая была, невысокая. Лицо… как бы это сказать получше… Если бы не поджатые губы, не постоянно обиженное выражение - совершенно нормальное было бы лицо, даже симпатичное.
Волосы темно-русые, длинные. То уложенные в затейливую причёску, то собранные в хвост.
Хвост длинный, а если ещё Зинка завьёт его, то очень красиво всё это у неё получается - не у каждой такие длинные да густые волосы.
И вообще, всё было бы хорошо у Зины Ипатьевой, если бы не было рядом Наташки Поливиной.
Всё у Зинки было хуже, чем у Наташки! Всё, всё, всё! Всё…
Бедная Зинка! И отца у неё - не было, и мама у неё была - скромная учительница начальных классов. И рост был - ниже, чем у Наташки, и лицо - не такое красивое, и волосы - не светлые, и глаза - не карие.
И так - всю жизнь! Представляете?
Бедная, бедная Зинка! Зинка - девчонка-то неплохая. Сама по себе. Но рядом с Наташкой…
Наташка, к тому же - лучшая её подруга, наперсница, как раньше это называлось. Никаких нет секретов между ними.
Мало того, что Зинка завидует - Зинка ещё и ревнует! Ревнует Наташку ко всем, даже к девчонкам в комнате! Даже к Насте, которой, в основном, вообще ни до кого дела нет!
Начнёт Настя что-нибудь про свою хирургию рассказывать. Наташка слушает, бывало, пытаясь ситуацию оценить, с точки зрения будущего врача. Или просто так слушает. Настя умеет рассказывать интересно. Хочешь- не хочешь, а слушать начнёшь.
Бывало, и увлекутся, и хохочут, или спорить начинают - а Зинка тут как тут: что это Наташка слушает без неё? Не претендует ли Настя на место лучшей Наташкиной подруги?
А если заподозрит Зинка что-нибудь - обижается сразу! Наташка идёт к ней, обнимает, потом мирятся они…
Не всегда всё так на виду, не всегда всё так просто - нет, не детский тут сад, а всё-таки мединститут. Это так - как бы в принципе. Реакция у Зинки такая.
Учится Зинка хорошо. Учит, учит. Не на красный диплом, но хорошо учится. Пожалуй, в комнате она учится лучше всех.
Ну, а Раиска Никитенко, пятая, так сказать, вплелась в коллектив почти сразу, как только поселилась. Наверное, потому, что была она совершенно не похожей на всех остальных, и ни на чьё место под солнцем не претендовала.
А на лбу, вернее, на лице её - написано было: "Замужество, семья, дети, дом. Возможно - физиотерапия, возможно - курортология, диетология, а на крайний случай - врач-лаборант".
Раиска - родом из-под Одессы. Высокая - повыше, чем Поливина, тонкая талия и широкие, "домовитые" бёдра.
Вот уж - рожать- не перерожать… И томные, большие-пребольшие зелёные глаза. Вот она и Раиска, вся налицо.
Как засмеётся - как будто серебряные колокольчики зазвенят. А как борща сварит - за уши от тарелки не оттянешь.
Даже Настя - в Раискино дежурство по кухне - норовит пораньше домой прийти. А в своё дежурство - ничего, кроме магазинных пельменей, или варёной картошки - ничего другого придумать не может.
Ну, разве что подвиг совершить - пожарить эту самую картошку, а не сварить.
Глава 3
Наташка Поливина с мужем встречались по выходным. Серега в общежитие приезжал, или Наташка ездила куда-то. Куда - это знала только Ипатьева, как лучшая подруга.
Серёжку девчонки в комнате любили. А Ипатьева знала Серёжку ещё со школьных лет.
Долго добивался Серёжка Наташкиной любви. Заприметил её ещё в школе, класса с девятого. А в Ленинграде - нашёл, и начал ухаживать.
Красиво ухаживал, как в романе. Без цветов в общежитие не приезжал. Частенько - и с тортом приезжал, или с конфетами.
И вся комната чинно усаживалась за чай. А Наташка делала красивую причёску, подкрашивалась, и выглядела королевой.
Наташка выходить за Серёжку сначала не хотела, и долго-долго держала его при себе на положении "друга". Потом сдалась.
Фотокарточка Серёжки висела у Поливиной над тумбочкой. А так как тумбочка занимала центральное место в комнате, получалось, что лицо Серёжки смотрело на всех жительниц комнаты поровну.
Так и называлась эта фотка - "муж нашей комнаты".
Если для всех "муж нашей комнаты" было просто шуткой, то для Ипатьевой - глубокой, кровоточащей и незаживающей раной.
Тут даже и не надо особой догадливости проявлять. Конечно, Ипатьева была давно, мучительно и безнадёжно влюблена в Серёжку.
Надо честно сказать, что Наташка Поливина пыталась исправить положение. Несколько раз ездили они вместе с Зинкой на танцы, в Серёжкино училище.
Жениха для Зинки ездили искать. Искали-искали, да не нашли. Ни один из курсантов не понравился Зинке.
Да и она не особенно… Не понравилась Зинка - никому. Никто не бросился свидания Зинке назначать.
Потанцует Зинка пару раз с Серёжкины-ми приятелями, по Серёжкиной же просьбе, да простоит в углу танцевального зала - бука-букой. И так - каждый раз.
Потом уже, после свадьбы, Наташке неинтересны стали эти танцы, но всё равно - съездили ещё пару раз. С тем же результатом.
А ночами, после этих походов, рыдала, рыдала на своей постели в углу комнаты бедная худенькая Ипатьева. Рыдала о своей несчастной судьбе, о своей безнадёжной и несчастной любви к чужому мужу.
И не видела выхода из своего тяжёлого положения, и кусала подушку, и вставала с утра с опухшими глазами.
И каждый день, снова и снова, они шли на занятия - Ипатьева вместе с Поливиной. Шли по тёмному общежитскому коридору, а потом спускались по ступенькам широкой общежитской лестницы.
Они выходили из дверей общежития и шли по знакомым ленинградским улочкам, потом тряслись в задумчивом ленинградском трамвае, или ехали в светлом, похожем на чистый и прозрачный дом, ленинградском троллейбусе.
Они спускались в глубокое, как недра души, ленинградское метро, без страха сбегая по длинному эскалатору.
Потом ступали они в одни и те же аудитории, в одни и те же больничные палаты. Ведь и учились Поливина и Ипатьева в одной группе.
Глава 4
Весной, в конце четвёртого курса, в жизни Насти произошло важное событие. Прямо в день её рождения.
Хотя девчонки и обзывали Настю по-всякому, но упрямая Настя направилась на очередное дежурство именно в день своего рождения!
- Нет, ну как я у Юрия Юрьевича дежурство пропущу? - сказала она девчонкам. - Тем более что праздновать всё равно будем в субботу.
Натянула свою огромную чёрную кофту, и пошла.
И Настя была вознаграждена за верность. Юрий Юрьевич Розанов преподнёс ей подарок, о котором можно было только мечтать.
Поступил аппендицит, вернее, худенькая девушка с воспалённым аппендиксом. Настя готовилась ассистировать на операции, как всегда. Со вторым хирургом, с Толей.
И тут Юрий Юрьевич в операционную спустился, и Толю отпустил:
- Отдохни, - и смотрит на Настю, да так хитро!
А потом и говорит:
- Неправильно встаёшь! - и показал ей на место хирурга, а не на место ассистента.
Сердце Насти чуть из груди не выпрыгнуло: "Дождалась! Доверили!!"
И Настя впервые в жизни встала на место хирурга.
- Так, рассказывай. Всё что делаешь, рассказывай, - голос Юрия Юрьевича звучал спокойно, и Настя тоже стала успокаиваться.
Она взяла палочку с йодом и наметила место будущего разреза.
- Намечаю, - сказала она.
- Так.
Настя взяла шприц, набрала новокаин. Руки чуть-чуть подрагивали.
- "Лимонную корочку" делаю… вглубь продвигаюсь…
- Новокаина не жалей. Теперь скальпель бери.
Сколько раз Настя видела всё это! Но самой сделать разрез… Дыхание остановилось, и скальпель никак, никак не шёл…
- Ещё раз. Одним движением… Получилось.
- Сосуды зажимаю.
- Зажимай, зажимай, а я тебе повяжу, - и Юрий Юрьевич стал перевязывать мелкие сосуды, выполняя работу ассистента.
- Фасции… Мышцы… Брюшина…
- Новокаина добавь.
Операция шла своим чередом. Настя не сразу нашла отросток, а примерно с третьей попытки. Но нашла. Отросток был отёчным и красным.
- Флегмонозно изменён, - сказала Настя.
- Согласен.
Насте казалось, что она стоит возле стола невозможно долго. Она вся взмокла. И когда увидела воспалённый отросток перед собой, со страхом поняла, что не знает, что делать дальше.
- Зажимай! Перевязывай. Перевязывай! Всё, вспомнила.
- Перевязываю…
- Пониже. Дай-ка, я проверю, - и Юрий Юрьевич прошёлся ещё раз. - Продолжай.
- Кисет.
Настя довольно удачно наложила на кишку кисетный шов.
- Хорошо, - сказал Юрий Юрьевич.
- Хорошо, заканчивай.
Дальше уже всё было несложно. Заканчивать операцию Насте доверяли и раньше.
- Ну, молодец. Ну, с боевым крещением тебя. - сказал Юрий Юрьевич, сбрасывая грязный халат, когда операция была уже закончена.
Спасибо, Юрий Юрьевич… - только и могла произнести Настя.
Она, пожалуй, не могла бы объяснить, что она чувствовала, даже самой себе.
Радость? Гордость? Сожаление? Страх?