Радость? Гордость? Сожаление? Страх?
Радость? Гордость? Сожаление? Страх?
Чувства остановились и застыли.
В ординаторскую Настя поднималась на автопилоте.
- Настя! Проснись! Оторопела, бедная! Просыпайся, а то больше не дам у стола постоять! Смотри, теперь грыжи учи - в следующий раз на грыжу со мной пойдёшь! - Юрий Юрьевич полез в карман пиджака, висящего в шкафу, достал кошелёк.
- Толя, давай два рубля. Иди, Настя, в магазин, а то чай закончился, да и сахару мало.
- И колбасы мало, - добавил Толя. - И вообще - коньяк с тебя, Настька. Первую аппендэктомию обмыть.
Обмыть - обмоем, - сказал Юрий Юрьевич, доставая из тумбочки начатую бутылку коньяка. - Ты колбасы там, сыру купи… булок каких-нибудь.
Настя взяла деньги, и вывалилась из ординаторской.
Глава 5
Настя спустилась по широкой лестнице и вышла на больничный двор, постепенно переходя с автопилота на самостоятельное управление собой.
Большая была больница, старинной постройки. С богатой дореволюционной историей. Многочисленные корпуса были разбросаны по территории. Несколько хирургии, кардиология, неврология, и много других отделений.
Старые, видавшие виды деревья, лавочки. Весна… Почки уже начали набухать.
Был поздний вечер, на удивление тёплый, без привычного ленинградского дождя. Деревья призывно покачивали ветками, как будто разговаривали. Как будто хотели сказать Насте что-то исключительно важное, что-то жизненно необходимое.
В воздухе был разлит неуловимый аромат ранней весны.
Что-то пыталось родиться в Настиной душе, пробивалось, стучало изнутри и никак не могло пробиться наружу, никак не могло превратиться в осознанную мысль, или в четкое, осознаваемое чувство. Да-с…
Больница находилась на Литейном проспекте. Два шага - и Невский. Вечерний, почти ночной, сияющий огнями Невский проспект…
Сколько раз, сколько уже вечеров подряд, выходила Настя на Невский, чтобы купить "чаю, сахару, колбасы, и каких-нибудь булок"!
Почти на каждом дежурстве посылали Настю, как самую молодую, за покупками к общему столу. И Настя ходила за этими покупками с удовольствием. Даже - с гордостью!
Ну хоть как-то быть полезной, хоть как-то быть нужной этим прекрасным людям, этим хирургам! Тем, кто принял её, кто не гнал её от себя, такую непутёвую и такую несуразную девушку Настю, которой, наверно, никогда, ни при каких обстоятельствах не стать такой, как они…
Эх, какая неуверенность сидела в душе у Насти! Да как давно! Давно, давно. Сколько помнила себя Настя, столько помнила и свою неуверенность.
Ох, уж эти арии Гадкого Утёнка! Вечные песни сереньких птенцов! Никогда, и никому Настя не спела бы их вслух! А внутри себя никак не могла она заглушить эти песни, и повторяла их снова и снова.
Если честно говорить, то Настя уже не знала, что она делала с большим удовольствием - возле операционного стола стояла, или за колбасой для хирургов ходила?
Что любила она больше - зашивать раны, или сидеть ночью за чаем, почти на равных ведя тихие, откровенные разговоры с хирургами дежурных бригад?
Что любила она больше - освоение профессии, или невыразимое ночное хирургическое братство?
И своё участие в нём, конечно. Пусть на правах ученика, пусть на правах младшего. На большее претендовать Настя и не решалась. Не могла.
Даже влюбиться в кого-нибудь из хирургов Настя не могла себе позволить, потому что боялась лишиться того, что было для неё таким важным, и таким непререкаемым. Того лишиться, что в данное время было для Насти главнее всего.
Братство. Вот, что было главным. Братство, в которое она была принята.
И никто здесь не знал, и предположить не мог того что твориться в душе у Насти.
Только здесь, на этих изнуряющих дежурствах, среди этих чудесных людей, Настя переставала мучиться своей неуверенностью. Она хотела быть нужной, и она готова была служить.
Она была нужной, и от этого обретала уверенность.
И сбегать в магазин - было для неё радостью. Не меньшей, чем ассистентом на операции постоять. И она приходила сюда - снова и снова…
Но даже себе она боялась признаться в том, зачем приходит сюда…
Трудно было Насте.
Настя так привыкла к своей неуверенности. Так привыкла, за всю свою жизнь, что, пожалуй, и не знала - а может ли быть как-то иначе? С самого раннего детства жила она с бабкой. Отец бросил их с матерью, когда Насте ещё и года не было.
А мать проживала свою жизнь в глухой и тяжёлой тоске. Так и спилась окончательно, размазывая по щекам слёзы.
И кому могла Настя об этом рассказать? Даже Макаровой - и то не могла.
Правда, была в Настиной жизни одна тайна. Была - одна форточка, через которую в Настину жизнь поступал кислород спокойствия и уверенности.
Бабушка милая… Хотя выучить Настю музыке и пению она не могла, но песни любить - научила.
Да, было это в Настиной жизни. Когда пела, Настя чувствовала себя хорошо, очень хорошо. Уверенно, и спокойно.
И, выйдя на сияющий ночными огнями Невский, маленькая, хрупкая Настя потихоньку запела.
Она пела романс. Мужской, конечно. Романс - для сильного мужчины. А как иначе, скажите вы мне?
Курится волною кипучею Кур, - пела хрупкая, усталая Настя,
Восходит дневное светило.
Как весело сердцу!
Душе моей светло.
О, если б навеки так было…
Шаляпинские интонации зазвучали в её голосе, басовые ноты вибрировали, как орган.
О-о, - пела Настя. - О, если б навеки так было…
Глава 6
У Таньки Макаровой были в Ленинграде дальние родственники. Родители же её жили Новгороде, и были людьми простыми и непритязательными.
Пироги-то какие мама пекла! Со смородиной, с черникой!
А вот дальние родственники… Когда Макарова к ним в дом попала, так думала, что попала в музей. Огромная, с высокими потолками, прекрасно обставленная "петербургская" квартира произвела на провинциальную Макарову впечатление… даже трудно сказать, какое.
Дальние родственники Макаровой были музыкантами во втором, а, может, и в третьем поколении.
В общем, играла в оркестре, на скрипке, только мать семейства, а отец - концерты организовывал, и вовсю вращался в артистических кругах.
Трудно сказать, каков был источник такого достатка в семье. Что-то такое было связано с наследством, или ещё с чем-то.
Богатство родственников образовалось после войны, после блокады. Дед семейства сколачивал. Точно Танька не знала, да и знать-то ей - особенно не хотелось.
Достаточно было в гости раз в неделю приходить. А то - и в месяц раз. Да принять в дар - абонемент в филармонию.
Сидела Танька в прохладной гостиной, на почти музейной мебели, листала альбомы с фотографиями, где на каждой странице мелькали известные лица… Потом чай пила из музейной чашки, такой тоненькой, что, казалось, она просвечивала. Замирало сердце Таньки. Если бы была Танька человеком недобрым, была бы способна на зависть - трудно было бы ей. Но Танька просто отдавала должное тому, что видела. А жить к ним не просилась, не навязывалась ни в чём.
И поэтому щепетильные родственники принимали её уже четвёртый год подряд. Не думали, не гадали родственники, чем всё обернётся. Не могли они и предположить, что невзрачная, серенькая Танька может заинтересовать их искушенного в столичной жизни, их экзальтированного и выдающегося сына.
Их сына, их - особенного сына. Тонкого, интеллигентного, образованного…
Сын у них был, сын! Был он старше Таньки, лет на пять. К музыке способностей у него не было. Вообще, у него большие способности были, но… Никак было не понять, в какой же области были эти способности.
И поэтому носило Святослава, или Светика, как его мама называла - носило его по всем ленинградским вузам, начиная от филфака ленинградского университета, до оптико-механического института. И всё ему было - "не то", и всё - "не так".
От армии у него было освобождение, по болезни. Правда, по какой - не знала Танька.
В настоящее время учился он на третьем курсе, на экономическом факультете.
В своём теперешнем обучении подходил Светик к такому критическому сроку, с которого уходил он из всех своих прежних вузов. Примерно с третьего курса он вузы бросал или выгоняли его. Какая разница, впрочем? А случилось вот что. Примерно год назад Святослав провёл Таньку на органный концерт. В порядке шефской помощи бедным родственникам, так сказать.
Погуляли, побродили они после концерта…
И влюбилась Танька, влюбилась по уши. Честно говоря, Танька была влюблена уже давно. Только она боялась даже намекнуть! об этом Святославу.
А тут… Святослав сам вдруг проявил интерес к Таньке…
Нельзя сказать, что Святослав был в своей жизни обделён женским вниманием. В каждом институте была у него девушка, а то и две. Причём девушек он всегда выбирал красивых, высоких, статных. И почти всех девушек бросал Светик вместе с вузом, а то и раньше.
Да, такие были у Святослава девушки, что Таньке - не чета. Но характер у Таньки был… Может, и то сыграло роль, что Танька не навязывалась Святославу, не покушалась на его независимость.
Танька умела сочувствовать, умела понимать, умела слушать. А ему было что paсказать.
Они не вмешивали родителей Святослава в свои отношения. То есть - визиты Танька наносила, как и раньше. Так же смотрела альбомы. Так же пила чай.
Они стали без устали гулять по Ленинграду. Святослав рассказывал, а Танька слушала и удивлялась.
А потом она стала отвечать, и пришла очередь удивляться Святославу. Спокойный, простой взгляд на вещи, ничем столичным не замутнённое мнение Таньки о разных вещах иногда просто ставило Святослава в тупик.
Оказалось, что Танька неплохо разбирается и в живописи, и в поэзии. Ведь она это всё сама изучала, читала обо всём - с могучим рвением провинциалки, знающей, что никто ничего ей не расскажет, никто не принесёт ей знаний на тарелочке, как некоторым столичным детям.
И ещё - мечтала Танька о путешествиях. Она могла рассказывать о далёких странах и морях, как будто сама побывала там. Она читала книги о путешествиях и путешественниках.
Никто не знал, что в десятом классе Танька всерьёз решала, в какой институт ей поступать - или в медицинский, или на геофак ЛГУ.
И даже непритязательная её внешность, не мешала Святославу. Кажется, впервые в жизни он сумел полюбить - так, как только мог. Во всю свою силу.
Любовь сделала Таньку Макарову милой и симпатичной. Девчонки же в общаге были в курсе, и тоже прилагали старания к улучшению Танькиного внешнего вида.
Таньке давались на свидания лучшие платья и туфли, Таньке подкручивали непослушные волосы, и "душили" Таньку - лучшими духами.
Но в общежитие Святослав не приходил ни разу. Не хотел. Его и не видел никто из девчонок, только Настя. Один раз, случайно.
Танька взяла ей билет в филармонию, на Штоколова. Там и встретились.
Святослав был высок, строен, худощав, и просто - красив. И похожи были они с Танькой на принца с Золушкой.
Только с Золушкой, как бы не пошедшей до конца всех превращений в принцессу. Золушкой в процессе, так сказать.
Эх, любовь-любовь. Может, и получилось бы что-нибудь хорошее из этих отношений, если бы родители Святослава узнали бы об этом попозже, да если бы сам Святослав был бы характером покрепче.
Или Танька была бы характером понапористей, понаглее, что ли.
Да нет, всё получилось так, как и должно было получиться.
Глава 7
А пока - все собирались Настин день рождения праздновать.
Жили девчонки дружно, и хозяйство вели плановое. Со стипендии скидывались, и по очереди дежурили, по два дня. В обязанности дежурной входило - покупка продуктов, приготовление еды (ужина и завтрака), мытьё посуды и текущая уборка комнаты.
В праздники же дежурство отменялось, и в подготовке участвовали все. На общие деньги покупали всё, что надо к столу. Старались накрывать стол, как дома.
В гости ждали Серёжку с другом, с Костиком. Костик приходил как-то раз уже. Но в прошлый раз - не повезло Костику.
Ипатьева сидела с грустной физиономией, Насти не было, а Раиска посидела пять минут, да на отработку убежала.
Костик чаю попил, и ушёл. А сейчас снова позвал его Серёжка - день рождения всё-таки. Никто не сбежит.
Всё уже было почти готово, когда Раиска… Мялась-мялась, и говорит:
- Девчонки, а что, если я… парня одного приглашу? Из параллельной группы?
- Ну, Раиска! Что за парень? Рассказывай!
- Да что рассказывать? У нас с ним ничего… ничего пока…
- Пока! Значит, в перспективе?
Давай, тащи парня своего! - сказала Настя. - Еды на всех хватит.
- Что за парень-то? - переспросила Наташка. - Стоящий хоть?
- Такой… красивый. И умный. Сами увидите.
- Ну, если красивый… Да ещё и умный…
- Таких не бывает! - сказала Настя.
- Раиска отыскала - значит, бывают.
- Посмотрим, посмотрим.
Добро было получено, и Раиска побежала парня звать.
Прибежала назад через пять минут.
- Придёт!
- Где ты познакомилась-то с ним?
- Да он в общаге нашей живёт, только на втором этаже, - как бы оправдывалась Раиска.
- Что-то я там не видела - ни красивых, ни умных, - тянула своё Настя.
- Да ладно тебе! Он только вселился, а до этого на квартире жил. А тут - мы на лекции рядом сидели. Я ему рассказала, как мы живём… какие девчонки… как мы дежурим, как скидываемся. Он и говорит - "надо в гости к вам напроситься". Ну, я и говорю: "Приходи".
- А, значит, опять "накорми голодного!" - вступила в разговор Ипатьева.
- Да брось ты. Ему Раиска наша понравилась. Да, Раиска? - Макарова подступила к Раиске вплотную.
- Раиска, признавайся!
- Не знаю, как я ему…
- А он тебе…
- Нет, только чур, без несчастных любвей! - категорически заявила Поливина. - Не робей, Раиска, мы его сразу раскусим!
- Всё это прекрасно, но мы забыли о самом главном, - сказала Макарова.
- О чём это? - поинтересовалась Настя.
- Мы забыли снять с именинницы чёрную кофту! Вперёд!
- Ура! Ура! - и девчонки чуть не свалили Настю на кровать.
Подарок у них был. Они купили Насте блузку - чудесного, светлого цвета, что-то между голубым и морской волны.
Настю защекотали, задёргали, и всё-таки заставили надеть новую блузку. И едва встрёпанная Настя поднялась с кровати, чтобы подойти к зеркалу, как раздался стук в дверь.
- Всё, теперь не снимешь, - шепнула ей Поливина.
Пути назад не было.
Как же шла Насте новая блузка! Нежное её личико как будто засветилось изнутри. К тому же от возни с переодеванием Настя разрумянилась, и пронзительно красивыми стали глаза, почти такого же цвета, как блузка.
Растрёпанные волосы приняли свой естественный, природный вид, расположившись по плечам крупными завитками.
Костик был сражён, едва переступив порог.
Глава 8
Первыми гостями были Серёжка и Костик.
Серёжка, со своей открытой, широкой улыбкой, ввалился в комнату первым. Эх, ленты-якоря! Серёжка обнял Настю, потом отодвинул её от себя, и сказал одно слово:
- О!
- Вот тебе и "О!" - откликнулась Поливина, вперёд.
Серёжка, кряжистый, плотный, как медведь, закружил Наташку по комнате, что-то шепча ей на ухо, от чего они засмеялись оба.
Ипатьева же расставляла тарелки, с весьма сосредоточенным видом.
Костик протянул Насте букет.
- Поздравляю.
- Спасибо.
Они стояли друг против друга, не зная, что делать дальше. Пожалуй, Костику хотелось сделать так, как Серёжка. Сразу, сразу захотелось - закружить её, закружить, забрать, унести с собой.
Настя же просто вросла в пол.
И тут раздался стук в дверь, и Раиска, в своём лучшем, светлом платье с открытыми плечами, оттеснила Настю и Костика от двери.
Вошедший был и высок, и красив. И он был в костюме! И в сорочке! И в галстуке!
- Девочки, это Дима! - провозгласила сияющая Раиска.
- Ура! - сказали девочки.
Знакомство, рукопожатия. И Дима сразил наповал всех, когда поцеловал руку имениннице. Настя не знала, куда смотреть, как ответить, и вообще, куда себя деть…
- К столу! - выручила всех Макарова.
Была Макарова, как всегда, весела и спокойна. И виду не показывала, как хотелось ей видеть Святослава среди своих друзей, и себя рядом с ним - за этим столом.
Да и не рассказывала никому Макарова своих тайн, ни с кем ими не делилась.
А было что рассказать, и было чем поделиться.
Застолье набирало силу. Уже и за именинницу выпили, и за её родителей, и за первый аппендицит, и за всех её друзей, всех вместе. И приступили - за каждого сидящего пить по отдельности, по очереди.
Костик сидел с Настей рядом, и напряжение между ними не уменьшалось. Только один раз склонился к Насте Костик, и спросил:
- Неужели сама аппендицит вырезала?
- Угу, - ответила Настя.
- Не страшно было?
- Нет. А вообще - страшно. Потом было страшно тоже - вдруг загноится?
- Не загноился?
- Нет.
На другие вопросы у Костика фантазии не хватило. Так и сидели, едва касаясь друг друга, и каждое прикосновение отзывалось в обоих, как эхо.
- Товарищи! Надо выпить! - Димка: уверенно распоряжался за столом. - Нельзя останавливаться на достигнутом.
- А давайте - за кого пьём, пусть стишок рассказывает, или песенку поёт! - сказала Настя.
- Желание именинницы - закон! Сейчас! - и Димка поднялся, и выпорхнул из комнаты.
И он вернулся через некоторое время, неся гитару. Красивую, большую, недешёвую гитару.
Тут уж не только Раискино сердце дрогнуло.
- За Димку!
- За Димку!
Димка тронул струны гитары, и запел приятным голосом. Песня была о любви. Неизвестная песня, откровенная и красивая.
Видно было, что Димка привык ко всеобщему вниманию, и к лидерству за столом - привык. Наверное, к лидерству - не только за столом.
Красив был Димка! И играл он хорошо, уверенно перебирая струны.
Сначала Димка смотрел в сторону Раиски, которая раскраснелась, ну, уж извините за сравнение - как роза.
Потом Димка перевёл томный взгляд на Ипатьеву, затем, очень быстро - на Макарову. Затем - на Настю.
Настя сидела, глаза прикрыв, и Димкиного взгляда не заметила.
И тогда Димка остановил свой взгляд на Поливиной, которая сидела в обнимку с мужем.
Хороша была Поливина, ух, хороша! Не девчоночьей, а женской уже красой хороша была Поливина. Молодка!
Песня закончилась, и все на минутку остались в тишине. Потом захлопали в ладоши.
- Ух ты! Здорово!
- Димка! Какой ты молодец! Ты учился?
- Учился, учился! За кого следующего пьём?
- За меня давайте! А то тут тоску развели некоторые! Дай-ка гитару! - Серёжка тоже немного умел играть. Не так хорошо, как Димка - но умел.
И Серёжка завёл песню весёлую, петую-перепетую, которую уже больше года пели девчонки на всех своих скромных посиделках. И все подпевали с удовольствием: