И унёс он штаны мои в воду,
Мировые, в полоску, штаны.
- Всё! Хватит пьянствовать! - сказал Серёжка, закончив песню. - Танцевать давайте!
Магнитофончик был маленький, звук - никудышний. Но мелодия зазвучала…
- Именинница! - подошёл Серёжка к Насте. - Позвольте пригласить вас.
Настя доверяла Серёжке, и танцевала с ним без напряжения, без смущения.
- Кажется, ты Костику понравилась, - сказал Серёжка на ухо Насте.
- Да брось ты…
- Точно, точно. Костик - хороший парень. Он из Вологды, а с детства о море мечтал. К морю бегал. Его тоже, как и тебя, бабка растила.
- А родители?
- Отец - погиб, а мать - вроде бы от болезни умерла. Не знаю точно. Так что смотри, Настя. Парень хороший. Я его с Зинкой всё хотел познакомить, а она - ни в какую.
- Я отбивать никого не хочу.
Как можно отбить того, кто не прибился? - сказал Серёжка.
"Неужели не знаешь, куда Зинка прибилась, и сама отбиться не может", - подумала про себя Настя.
Раиска танцевала со своим кавалером, а Костик пригласил Наташку Поливину.
Дальше танец был быстрым, и плясали все. Плясали до изнеможения.
А следующий медленный танец Настя танцевала с Костиком. Костик был роста не очень высокого, и плотным, как Серёжка, не был. Скорее - худеньким был.
Настя боялась поднять глаза. Чужой запах, шершавая ткань тёмно-синей форменной рубахи. Почему-то чьи-то руки обняли её. И вот уже её голова лежит на чьей-то груди, и нет сил у неё - ни подвинуть, ни поднять свою голову.
И Настя поддалась. Она уже и не пыталась голову поднять. И обнимающим её рукам покорилась. И окончание музыки услышала не сразу.
- Так, не спать! Не спать! Все к столу! За именинницу давно не пили! - Димка; уже наливал.
День рождения продолжался.
Глава 9
- Настя, с тебя романс, - сказала Наташка, когда все выпили.
- Давай, Настя! - поддержала и Макарова. - Димка, а ты, может, подыграешь?
- Давай я, - сказал Костик.
- Ого, сколько гитаристов у нас! - всплеснула руками Раиска.
- Какой спеть-то? - спросила Настя.
- "Дыханье ровного огня", - заказала Зинка.
- Давайте. Подпевайте только.
Романс был старый, и не очень известный. От бабушки к Насте перешёл.
А девчонки подпевали тихонько. Подпевали так, как от Насти слышали.
Дыханье ровного огня,
И кисти старенького пледа,
Ещё - неспешная беседа
Под краски гаснущего дня.
Дыханье ровного огня,
Тепло сердец, тепло камина.
И будет ночи - половина
Спускаться, звёздами звеня.
Дыханье ровного огня -
Живого пламени венчанье!
И лишь такое окончанье,
В котором - нечего менять.
Дыханье ровного огня!
Души неугасимо пламя,
И да пребудет Бог меж нами -
В дыханъи ровного огня…
Не всё было понятно девчонкам в этом романсе. Но именно это - и завораживало. И Костик сумел подыграть. И даже подтянул тихонько, почти шепотом:
И да пребудет Бог меж нами -
В дыханьи ровного огня!
Есть особая прелесть в песнях прошлых лет. В интонациях голосов, сохранённых пластинками. А как иначе?
Как иначе нам их понять - их, ушедших в неохватную, необъяснимую даль? Как понять тех, кто жил до нас?
И как нам вообще - друг друга понять?
Как нам понять, что там, в глубине, в человеческой душе?
Скажи мне, что ты поёшь, и я скажу, кто ты. Что, что рвётся из тебя наружу, преображаясь в звуки твоей песни?
Мы сами выбираем, что нам петь, и какие песни нам слушать.
Чему нам внимать.
И попробуйте оспорить свободу этого выбора!
Вы можете лгать своими словами, движениями, поступками. Вы можете унижаться, и даже хамить. Вас можно заставить силой сказать, на виду у всех, что-нибудь непотребное, или что-нибудь лживое.
Но кто же скомандует вам, что вам мурлыкать по утрам, в ванной!
Было уже поздно. Белые ночи ещё не начались, и сумерки определённо указывали на то, что курсантам пора уходить.
Вот уже и девчонки собрались курсантов провожать: Наташка, Настя, Зина, Татьяна. В комнате оставались только Раиска и Димка.
- Я… это… Я посуду уберу пока… - Раиска усиленно переставляла тарелки.
Удивительная вещь, всё-таки, эти тарелки. Как они выручают в некоторых ситуациях!
- Да! - откликнулся Димка. - А я помогу.
- Мойте, мойте. Только не перепутайте ничего!
- Не волнуйтесь, не перепутаем.
- Дима, мы за вас спокойны, - Наташка Поливина многозначительно посмотрела на Димку и захлопнула дверь.
Вечер был окончен.
И только у самого трамвая Костик сказал Насте:
- Я к тебе приду. Как только отпустят. Не прогонишь?
- Нет.
- Я приду.
- Да.
"Боже мой! - думала Настя, возвращаясь в общежитие. - Вот оно, вот оно и пришло. Неужели и я могу понравиться кому-то? И у меня может быть любовь, семья, дети?"
Сердце пело: "Да! Да! Да!" Щека ещё чувствовала шершавую ткань морской форменной рубахи.
Настя приложила руку к своей щеке.
"Нет! Нет! Ишь, как размечталась! Куда тебе? Разве что-нибудь хорошее может случиться с тобой?" - всплывала изнутри противная, упорная и навязчивая мысль.
Такая обычная, такая узнаваемая мысль…
"Да!" "Нет!" "Да!" "Нет!"
- Настя! Проснись! Мы пришли уже! - толкнула Настю Поливина.
Настя действительно не видела ничего вокруг. Девчонки уже стояли перед дверью в свою комнату.
День рождения был окончен.
Глава 10
Эх, Макарова-Макарова. Пропала твоя бедная головушка! Вот уже несколько раз прогуливала Макарова занятия, чтобы остаться, в дневное время, наедине со своим Святославом. Наедине - в большой старинной квартире, похожей на музей.
Думала ли Танька Макарова, чем всё закончится? Думала, конечно. Думать-то думала, да так ни до чего и не додумалась.
Представить себя хозяйкой, хоть и молодой, в музее этом - Танька не могла, как ни пыталась.
А представить, что Святослав сможет покинуть всё это ради неё, ради Таньки…
Нет, это тоже в её голове не укладывалось.
Но некая мучительная нежность, которую испытывала Танька к Светику, была несравнима ни с чем.
Ни со страхом, ни со стыдом, ни с мыслями о будущем.
Танька приняла решение, и следовала ему.
Недолгим было Танькино счастье. Мать Светика застала их дома вдвоём.
Мать Светика кипела от унижения и негодования.
- Ты! Нищенка! Как ты посмела! - мать Светика, вроде бы, начала говорить спокойно, но быстро перешла на крик.
Кажется, ещё немного, и она бы вцепилась Таньке в волосы.
- Ма, перестань… - пытался что-то сказать Светик. - Перестань, ма…
- Перестать? Перестать? Мы тебя принимали! Мы тебя как свою… А ты - змея! Змея! К сыну моему подбираешься?
- Я Святослава люблю, - как могла, спокойно сказала Танька.
Ей не было стыдно, да и злости на мать Светика у неё, честно сказать, не было.
Ей было - просто жаль. Очень жаль, что всё кончается. Не было у Макаровой никаких иллюзий, не было.
- Любишь? - продолжала бушевать мать Святослава. - Да что ты можешь понимать в любви? Ты разве можешь любить? Ты денег наших хочешь, да прописку ленинградскую!
- Ма…
Может, ты ещё и на квартиру нашу рот свой поганый раскрываешь?
- Мне не нужна ваша квартира.
- Что тогда ты хочешь?
- Сына я вашего… люблю.
Танька оделась уже полностью, и стояла в прихожей. В прихожей, отделанной темным деревом, возле вешалки из такого же дерева, в таких же тёмных, резных дверях.
Пожалуй, она и не ждала, что Святослав заступится за неё, начнёт отстаивать её перед матерью. Она не ждала, что Святослав заступится за их любовь.
Нет, не правда. Ждала, ждала. Где-то в глубине души теплилась надежда, что Святослав сделает что-нибудь. Что-то важное скажет матери. И встанет рядом с ней, с Танькой… И выйдет с нею вместе из этих невозможных дверей…
И Танька помедлила в прихожей. Чуть заметно помедлила.
- Вон! Вон из нашего дома! Шлюха! Чтобы ноги твоей не было у нас!
- Мама, да ничего же не было!
Святослав стоял рядом с матерью, и не сделал ни шагу в сторону Таньки.
- Очень хорошо, что не было! - продолжала мать. - Я очень рада, что ничего не было. А чтобы вообще ничего больше не было, я тебе повторяю - вон отсюда. Вон из дома моего!
Теперь уже - вышла Макарова, и даже дверью не хлопнула.
А у них невозможно было дверью хлопнуть. Дом-то был интеллигентным, и двери были обиты чем-то мягким. И захочешь хлопнуть, да не получится.
Глава 11
Учебный год очень быстро катился к концу. Начиналась сессия.
Серёжка и Костик сдавали выпускные экзамены. Предстояло им ехать куда-нибудь в сторону Североморска. А может быть - Мурманска. Трудно было вырваться из училища, даже для короткого свидания.
Предстоял лейтенантский бал. И Настя была уже приглашена.
После Настиного дня рождения, Костик успел прийти в общежитие только один раз.
Девчонки напоили его чаем, и они отправились с Настей гулять. Они бродили по Невскому, потом вдоль Фонтанки, до Летнего сада.
Бродили, бродили, взахлёб рассказывая друг другу о своей немудрёной жизни. И там, в Летнем саду, впервые поцеловались. Скорее - как брат с сестрой.
- Жаль, что мы раньше не встретились! - сокрушался Костик.
- Жаль.
- И погулять-то не успели. Выпуск скоро. А тебе - два года учиться ещё.
- Да.
А что могла ответить Настя? Сердечко её замирало, стоило только вспомнить, как они танцевали с Костиком. Но вся их недолгая любовь состояла из одних сплошных вопросов.
- А ты смогла бы ждать меня? - спросил Костик.
- А ты?
И Костик промолчал, только обнял Настю за плечи.
Как хотелось Насте крепко обнять Костика, и не отпускать его от себя!
Сердце рвалось к нему, но вечная неуверенность вцепилась в Настю обеими когтистыми своими лапами, и держала Настю, не позволяя ей даже двинуться с места.
Что-то и Костику мешало - с места сдвинуться.
Так прогулка и закончилась.
В остальном же, в жизни Насти практически ничего не изменилось. Всё так же ходила она на свои дежурства, всё так же "шила" своих пьяниц, вскрывала гнойники, ассистировала на операциях.
И даже начала делать ещё одну аппен-дэктомию.
Правда, на этот раз операция оказалась сложной, и всё закончилось совершенно иначе, чем в первый раз.
Но Настя запомнила свою вторую операцию не хуже, чем первую.
Настя не смогла найти отросток в брюшной полости. Юрий Юрьевич поменялся с Настей местами, и сам долго искал отросток, который оказался расположен атипично, под самой печенью.
Юрий Юрьевич продолжил операцию сам. Потом, не удовлетворённый внешним видом отростка, который был чистеньким и розовым, Юрий Юрьевич продлил разрез и стал делать ревизию кишечника.
Нашли изменённый участок кишки. Послали частичку на срочную биопсию. А потом и Толя подключился к операции. Резекция кишечника, по поводу обнаруженной опухоли, продолжалась часа три. Настя тянула крючки в разные стороны, забыв обо всём.
О времени, об усталости, о себе.
Операцию закончили поздно ночью. В приёмном был ещё один пациент с аппендицитом.
- Нет, Настя! - на немой Настин вопрос сказал Юрий Юрьевич. - Пусть уж Толя делает, а ты - зашивай. Поздно уже. Ты уже ни на что не похожа.
Настя смотрела вслед усталому Юрию Юрьевичу. "Что было бы, если бы его не было рядом?" - подумала она.
Толя дал ей сделать разрез, зажать сосуды, а потом - зашить, начиная с мышц. Руки слушались Настю, несмотря на усталость, а, может быть, благодаря ей.
Аппендэктомию закончили в пять утра.
Второй хирург Толя задержался в приёмном отделении, и Настя в одиночестве поднялась в пустую, сумеречную ординаторскую.
Она опустилась на маленький, жёсткий диванчик, и застыла, откинувшись на его продавленную спинку.
Физическая усталость охватила, и как бы подхватила Настю. Она сидела, не двигаясь.
Казалось, что даже мысли её остановились.
Даже мысль о Костике была где-то далеко, в какой-то другой жизни, в какой-то другой части бытия.
Серый рассвет вставал за окнами ординаторской. И только он оставался реальным для маленькой Насти. Только этот серовато-розовый рассвет - был единственной реальностью во всём окружающем Настю пространстве.
Рассвет был огромен. Рассвет был огромен - он был так огромен, что занимал целую Вселенную.
В самом центре рассвета находилась тёмная ординаторская, маленький, жёсткий диванчик, и на нём - она, Настя.
"Это я, - подумала Настя. - Это я, и я счастлива. Я счастлива - да, я счастлива… Слава Богу. Слава Богу…"
Откуда-то, из глубины души… из генетической памяти, если хотите, появились эти слова у комсомолки Насти. Эти слова, и эти чувства. "Слава Богу…"
Настина рука неуверенно поднялась, три пальца сомкнулись, и правильное движение руки завершило крестное знамение. Что-то такое из детства, что-то такое от полутёмного храма, где стоит она, маленькая Настенька, держась за бабушкину юбку. Какое это было счастье… Такое же, как сейчас… Настя была счастлива. Вот где Настя могла быть счастлива!
А что вообще нам надо для счастья? Достигать желаемого, или достигнуть желаемого? А, может быть, наше счастье и вообще не зависит от них - от наших желаний?
Насте просто показалось, что здесь, в этой тёмной ординаторской, на грани своей физической выносливости, на пике своей невозможной усталости, она осталась… она оказалась не одна, а наедине с Богом.
И от этого, только от этого - она и была счастлива.
Собственно, почти так оно и было…
По крайней мере, для счастья ей надо было выполнить четыре простых условия:
1) Иметь чистую совесть.
2) Делать то, к чему призывает сердце.
3) Устать так, чтобы забыть о себе.
4) Но не так, чтобы забыть о Боге.
Не часто мы переживаем в жизни некоторые мгновения… Но если переживаем…
Они остаются в нашей памяти, в нашей душе - как некая высшая тайна.
Вот маленькая потайная дверца приоткрыта, и уже виден небесный свет, тонким лучом пробивающийся нам навстречу…
Не стоит рваться в эту дверцу, не стоит пытаться насильно распахнуть её. Нет. Нет. Но надо знать, что она есть.
А помним мы те мгновения, когда нам позволено было - увидеть её чуть-чуть приоткрытой.
Когда позволено нам было подставить своё, человеческое лицо - небесным лучам, пробивающимся из этой приоткрытой двери.
Когда мы не ждали, не звали… Не считали себя достойными…
Когда получили - в дар.
Глава 12
Раиска тоже очень, очень хотела быть счастливой.
С Димкой она виделась и на лекциях, и после лекций. Но свиданий он ей не назначал. Предпочитал - к девчонкам в комнату прийти, чаю попить, а то - и поужинать. Поболтать, на гитаре поиграть.
Пару раз только позвал Раиску в кино сходить.
А перед самыми каникулами застали девчонки Раиску в слезах.
- Раиска! Ты что? Что рыдаешь?
- Димка! Димка… - всхлипывала Раиска.
- Что - Димка?
- Что… Приставал ко мне… грубо так… - и Раиска снова пустилась в рыдания. - Я думала - он любит меня… у-у-у…
- А это не любовь! Это баловство одно, честное слово!
Танька гладила плачущую Раиску по голове.
- Любовь ещё будет у тебя, Раиска, будет ещё. Какие твои годы?
- Успокойся, Рая, - поддержала Таньку Настя. - Зато ты теперь знаешь, какой он. И не будешь обманываться больше.
Главное, что ты сама… сама любила его. - Макарова пыталась сказать Раиске то, что говорила самой себе. - Главное - это твоя любовь.
Едва ли Раиска поняла её.
Раиска - рыдала.
Танька Макарова не позволяла себе рыдать. Она думала. Вот уже второй месяц Танька Макарова думала о том, что с ней случилось.
Как ни странно, думать не мешали ни зачёты, ни экзамены.
Ещё и ещё раз повторяла Танька в уме свою историю. Ещё и ещё раз вспоминала, как всё начиналось, как они гуляли со Святославом, как целовались.
Но почему же любимый предал её? Потому что не любил? Нет, он любил… трудно представить себе, что обманулась она в самом главном. В том, что любима была.
Любил, любил, любил…
Тогда что же? Струсил? Пожалел, что придётся расстаться со своим образом жизни, наперекор родителям пойти?
"Modus vivendi" - вспомнила Танька латынь, первый курс. Да, модус, так модус. Поискать ещё его, такой модус.
И Танька призналась себе, что два этих образа жизни - её и её любимого, действительно были очень разными. Как на разных планетах.
"Мы - инопланетяне, - сказала сама себе Танька, и сама себе улыбнулась. - И не смог он. Не может он жить - по-другому. И любовь его - как любовь инопланетянина. Кто их знает, как они любят, эти инопланетяне?"
"Так могу ли я винить его?" - спросила она себя.
И ответила себе: "Нет, не могу".
Нет, Танька не винила его. Но жалеть о том, как всё получилось… Но жалеть о нём… жалеть о своей несбывшейся мечте, о своей любви - никто не мог ей запретить.
"Моя любовь - остаётся со мной, - подумала Макарова. - И никогда, никому я не скажу, что ошиблась".
Конечно, всё правильно. Образ жизни. Такой странный образ. Что-то он напоминает… Что-то он напоминает, этот образ… Дзынь! Дзынь!
Нет, нет. Наверное, это слишком…
Откуда-то всплыл образ… Образ, хранящийся в глубинах памяти, даже у самого ни во что не верующего человека.
Звон серебреников, оплачивающих образ жизни.