Хотя в этом, собственно, не было необходимости. События семилетней давности стояли перед глазами с такой потрясающей ясностью, словно они разворачивались именно здесь. И сейчас.
Элегантный Марио подлетел к столику, сияя неподдельным восторгом.
- Есть, синьор! Она действительно оставила вам письмо. Позвольте вручить!
Узкий белый конверт.
Снаружи - небрежно - "Для м-ра Эллиота".
А внутри…
Роберту совсем не хотелось знать, что за послание скрывается внутри.
Он отложил конверт в сторону. Снова взялся за меню Долго листал, слушая - и не слыша - бодрую скороговорку Марио.
Тот смачно живописал фирменные блюда.
В итоге заказал порцию спагетти "alia bolognese" и бутылку кьянти.
Марио, приняв заказ, что-то истошно завопил, обращаясь к официанту, и энергичной рысцой умчался навстречу новым гостям.
Боб Эллиот прикрыл веки, отгородился от мира и увидел прямо перед собой брошку Гертруды Мосс. Драге ценная штучка парила в воздухе, ослепительно искрясь рябиновой россыпью и сиянием крупных бриллиантов. Такой он увидел ее впервые - небольшой, приблизительно полтора дюйма в диаметре, круглый цветок без ножки. Только раскрывшийся бутон - четыре сочных лепестка сплошь покрыты крохотными кровавыми брызгами, в сердцевине - гроздь крупных прозрачных капель.
Таинственный цветок слабо мерцал в полумраке гостиничного коридора, его было не так-то просто разглядеть на темной ковровой дорожке, устилающей пол.
Но Боб разглядел.
Цветок показался ему безделушкой - кусочком блестящей фольги или жестянки, отлетевшей с нарядной упаковки, дорожной сумки или пакета, в крайнем случае - грошовой заколкой для волос, соскользнувшей с чьей-то легкомысленной головки.
Он даже заколебался на мгновение, раздумывая, стоит ли нагибаться из-за пустяка, но потом все же нагнулся. И сразу понял - это не пустяк.
Вещица была довольно тяжелой, а когда Боб поднес ее к глазам - все прояснилось окончательно.
Недаром столько лет было отдано светской хронике, а значит - скрупулезному описанию роскошных туалетов: шляп, мехов, украшений.
"Знаменитый гарнитур из черного жемчуга герцогини N при ближайшем рассмотрении представляет собой…"
"…преподнес ей умопомрачительную вещицу от "Cartier" - платиновый кутуар, обильно усыпанный…"
"С молотка пойдет легендарный черепаховый гребень работы великого Карла Фаберже - придворного ювелира русских царей…"
Бобу Эллиоту часто приходилось писать такое, пожалуй, даже слишком часто.
И - Господь свидетель! - он неплохо разбирался в том, о чем писал.
Спору нет, первый взгляд обернулся обманом, зато второй безошибочно определил, что мерцающий в полумраке цветок - не что иное, как платиновая брошь от "Van Clif & Arpel".
Вещица изящная и массивная одновременно.
Кровавые брызги были россыпью мельчайших рубинов, а прозрачная гроздь состояла из четырех крупных бриллиантов.
Такая штучка тянула тысяч на сорок, если не пятьдесят.
При этом вещь не была эксклюзивной. Такую же брошку Боб видел в каталоге дома, а значит, десяток-другой как две капли похожих разбрелось по миру, а быть может еще поджидали счастливых обладательниц в сейфах преуспевающих ювелиров.
Позже Боб Эллиот рассудил, что эта мимолетная мысль осенила его не случайно. Сначала он просто зафиксировав ее, а вывод сделал потом.
Вывод же был таков - продать брошь будет легко, в любое время, в любой точке земного шара, даже если владелица сейчас заявит о пропаже.
Впрочем, справедливости ради следует заметить, что поначалу ни о чем таком он не помышлял.
Более того, небрежно подбрасывая брошь на ладони, Боб направился к лифту, намереваясь передать драгоценность дежурному портье.
И - никак иначе.
Но, оказавшись в холле, неожиданно для себя воровато сунул находку в карман. Обращаться к портье расхотелось. Категорически.
Некоторое время он провел в полупустом баре отеля. Именно там, после нескольких порций Bourbon, Роберт Эллиот принял окончательное решение. Оно не изменилось даже вечером, когда в кулуарах разнесся слух о несчастье, постигшем известную теннисистку Гертруду Мосс.
События разворачивались на фоне турнира Roland Garros.
Заносчивая немка лишилась дорогой платиновой броши. Заявить с уверенностью, что драгоценность похитили, она не решилась. И все успокоились.
Спустя год Роберт Эллиот благополучно продал брошь тихому, услужливому ювелиру в Сент-Морице. В витрине магазина оказалось немало похожих безделушек. Все они, похоже, не раз меняли хозяев - Боб Эллиот рассудил, что лишних вопросов здесь не задают.
Так и оказалось.
Простившись с любезным ювелиром, он не без облегчения вдохнул хрустальный альпийский воздух и отправился по делам.
Сливки общества собрались в Сент-Морице на зимний турнир по поло - работы для светских хроникеров хватало.
"Finita la commedia!" - подумал Боб напоследок.
И ошибся.
2 апреля 2002 года
11 часов 15 минут
- Мне это не нравится. Определенно не нравится! До старта остаются считанные дни, а все - я подчеркиваю! - все руководство службы безопасности вдруг решило прокатиться в Париж. Непостижимо!
Энтони Джулиан выразительно закатил глаза.
Стивена Мура это не смутило. Нисколько. Скорее развеселило.
- Ты с утра настроен на благородный гнев, Тони. Снилось что-то в духе античной трагедии?
- Скорее - трагикомедии. И почему снилось? Все происходит наяву.
- С этим я не соглашусь.
- С чем именно?
- С трагикомедией. Ты подвываешь, закатываешь глаза, к тому же доводишь все до абсурда. Нет, Тони, это трагедия. Классическая античная трагедия, хоть убей!
- Не испытывай мое терпение, Стив.
- Okay! Давай по порядку. Не считанные дни - а целая неделя плюс один день. Не все руководство - а два человека. Не прокатиться - а съездить на один день. Это формальные преувеличения. Теперь по существу.
- Не надо по существу. Катись в свой Париж, если это необходимо! И возьми мой самолет, выйдет быстрее.
- Yes, sir!
А в Париже шел дождь.
После лондонской солнечной, совершенно весенней погоды это было неожиданно и настраивало на минорный лад.
Город был мокрым и оттого - грустным. Грусть Парижу к лицу. В грусти он затихает. Чуть блекнут краски - масляные, сочные мазки Лотрека сменяет легкая, "кружевная" акварель Сент-Обена. А яростное, гортанное "nе геgrette rien!" Эдит Пиаф уступает место задумчивому "tombe la neige" Сальваторе Адамо.
Впрочем, теперь на крыши Парижа падал дождь.
Было время обеда, и они - после недолгой дискуссии - поехали в парк Багатель. Там, в буйной зелени цветущего кустарника, притаился небольшой, но довольно чопорный гастрономический ресторан.
Дискуссия развернулась вокруг того, где именно следует обедать, если уж - так или иначе - придется тратить драгоценное время.
В Париже к ним присоединился жизнерадостный, подвижный француз, бывший коллега Стивена Мура, и по тому, как выразительно сделано было ударение на слове "бывший", стало ясно, на каком именно поприще содействовал - или противостоял? - отставному полковнику Муру отставной полковник Клебер.
Именно он настоял на поездке в Багатель, хотя Стив упирался довольно долго.
- Послушай, старина, будь ты один, я бы не спорил - просто отвез тебя в ближайший "McDonald's". Но с нами дама. И это обязывает.
- Я не ем "Big Mac", - мрачно парировал Стив, но в ресторан поехал.
Теперь они наслаждались молодой спаржей и молодым "Graves" из Bordeaux.
Впрочем, всех троих давно захватила беседа. Солировал, безусловно, Жан Клебер:
- Она и сейчас живет в той самой квартире, в шестнадцатом округе, которую купила в семьдесят третьем. Тогда ей было всего двадцать три, а квартира стоила больших денег. Правда, теперь она стоит намного дороже.
- Ты говоришь, что теперь ей живется непросто. Почему бы не продать квартиру?
- Никогда! Надо знать Габи Лавертен. А вернее - понимать. Роскошь для нее отнюдь не украшение жизни, но сама жизнь. Думаю, смерть не так страшит ее, как бедность. И даже не бедность - а признаки бедности. Именно так! Думаю, вы улавливаете разницу.
- Русские в таких случаях говорят: без панталон, но в шляпе.
- Во-первых, русские говорят: без порток. А во-вторых, мне кажется, что это не совсем тот случай.
- Браво, мадам! Во Франции - по крайней мере в том обществе, к которому принадлежит Габи, - богатые люди стремятся выглядеть бедно. Или неброско - да! - они предпочитают именно это слово. Однако у этой "бедности" есть свои признаки. Знаете, что у нас теперь верх автомобильного шика? Скромный "Renault Twingo". На крайний случай английский "Aston Martin". Кстати, у мадам Лавертен именно "Aston" - классический зеленый "DB7". Крохотный, старомодного дизайна, с круглыми фарами. У него деревянный руль и панель из орешника. Еще она обожает маленькие закопченные бары. Там обитают сумасшедшие философы и модные буржуа, которые мечтают жить просто, как народ. Но это - что касается публичной жизни. Иными словами, шляпы. Если же говорить о том, что окружает ее дома… То есть - простите, мадам! - о панталонах. О! Роскошь бьет через край. Хотя теперь, я думаю, это несколько обветшалая роскошь. Однажды я был в квартире мадам Лавертен. Давно. Лет десять назад.
- Неужели в качестве клиента?
- Напрасно иронизируешь! К ее услугам прибегали премьер-министры…
- Судя по тому, что ты говоришь о нескольких премьерах, она не уберегла их от отставки.
- Ну, отставка не самое страшное, чего следует опасаться. Нам с тобой это известно лучше, чем кому-либо. Что же касается меня - нет, я не был ее клиентом. Может, и зря!
- Так пойди сейчас!
- Поздно. Габриэль Лавертен уже не та.
- Вот об этом, пожалуйста, подробнее.
- Что тут сказать? Ты знаешь, я далек от мистики, но, наблюдая судьбу Габриэль, можно прийти к мистическому выводу. Божественный дар не терпит презренного металла.
- "Не можете служить Богу и маммоне" .
- Лучше не скажешь.
- Роскошь надо питать.
- Именно, мадам. Но в один далеко не прекрасный день оказалось, что на прокорм роскоши, богатства - или маммоны - ушел весь талант. Габи долго не могла с этим смириться. Бунтовала. И натворила глупостей.
- Например?
- О! Это забавная история. Смеялся весь Париж. А дело было так. Известному актеру, стареющему светскому льву, плейбою, слегка побитому молью, Габриэль неожиданно предрекла скорую насильственную смерть. И даже уточнила - он будет отравлен. Актер был богат. Жена - молода. Любовница - еще моложе. Взрослые дети от первых браков всерьез рассчитывали на наследство. Словом, у него были все основания опасаться. Несчастный лишился покоя. Чуть не умер от обычной простуды, потому что отказывался пить лекарства. Боялся. И не верил никому. Как он питался все это время, остается загадкой. Никто ни разу не видел, чтобы болван проглотил хотя бы кусок пищи и сделал глоток вина. Прошел месяц. Другой. Третий. Возможно, окажись на месте актера иной человек, ошибка сошла бы Габи с рук, как сходила множество раз. Но не в этом случае. Он был человеком публичным, слишком публичным. Причуды старика забавляли весь Париж, но рядом с ним витала тень пророчицы. Сначала насмешки просто задевали ее, проходили, что называется, по касательной. Но чем больше чудил перепуганный актер, тем громче становился смех. Теперь смеялись уже над самой Габи. И мадам Лавертен решила действовать. Актер наведывался к ней довольно часто. Думаю, в ее доме он некоторым образом расслаблялся. И даже пил кофе. Однажды Габриэль Лавертен всыпала в этот кофе немного мышьяку.
- Действительно забавная история!
- Забавная, можешь не ухмыляться. Я ведь сказал - немного. Доза была не смертельной. Жертве грозило - максимум! - легкое недомогание. Тошнота. Слабые боли в желудке. Однако этого было достаточно, чтобы старик поднял на ноги всех врачей. Возможно, мышьяк обнаружили бы в его крови, возможно - нет. Но переполох был бы изрядный, можете не сомневаться! Она рассчитывала на его мнительность. И правильно делала. Но - в то же время! - это был неверный расчет. Мнительность обернулась настоящей манией. Он доверял Габриэль и… опасался ее одновременно. После того как кофе был выпит крохотную чашечку черного севрского фарфора наш герой незаметно сунул в карман. Зачем? Позже он и сам не смог вразумительно ответить на этот вопрос. Дело, конечно, замяли. Преступного умысла - совершенно очевидно - не было, да и личность мадам… Словом, ее не тронули. Но я так думаю, что сама Габи предпочла бы эшафот. Voila! Вот такая история.
- Ты находишь ее забавной?
- Как для кого.
- Для нас?
- А мы-то здесь при чем?
Ты, может, и ни при чем. А мы с Полли, если ты помнишь, отвечаем за безопасность пассажиров "Титаника". А им, как тебе известно, Габриэль Лавертен предсказала мучительную смерть. "Они не утонут, - заявила ваша милая дама, - но позавидуют утопленникам…" Ты по-прежнему находишь это забавным?
- Боже праведный! Стив, не думаешь же ты…
- Думаю. Однажды она уже попыталась доказать свою правоту с помощью яда, но отнеслась к этому не слишком серьезно, и…
- Ее высмеяли.
- Верно, Полли. Она дорого заплатила за ошибку. Но на ошибках, как известно, учатся.
- Вы можете организовать нашу встречу с этой дамой, мсье Клебер?
- В принципе - могу, мадам. Но - увы! - не теперь. Будь она в Париже…
- Черт тебя побери, Жан! И ты молчал?!
- Но, Стив! Разговор только сейчас принял такой оборот… Я как раз собирался… Ее племянница…
- Она же пресс-секретарь?
- И просто секретарь, и горничная, и мажордом по совместительству. Габи вынуждена экономить. Когда-то она выучила племянницу на свои деньги. Теперь девочка отрабатывает диплом.
- Понятно. Так что же племянница?
- Сказала, что Габи отдыхает.
- Не сказала - где?
- Я не спрашивал. Обычно она отдыхает на островах.
- Мы можем навестить молодую леди? Прямо сейчас? Обветшалая роскошь.
Очень точное определение.
Квартира Габриэль Лавертен в шестнадцатом округе Парижа дышала роскошью и тленом.
Гостиная, в которую их провела приветливая молода; женщина - племянница мадам Лавертен, - оказалась большой затемненной комнатой.
Тяжелые, лилового бархата портьеры на высоких окнах приспущены, хотя на улице пасмурный день и хотелось света.
В интерьере - смесь утонченного французского шика - в основном Людовик XVI: много мышино-серого, кремового, легкой лепнины - с тяжелой роскошью Востока, марокканские бархатные подушки, парчовые скатерти и накидки, резное дерево, зеркала в тяжелых серебряных оправах.
Все ощутимо тронуто временем. Поблекли краски. Осыпалась позолота. Почернело серебро. Слабо пахнет дорогими духами, пылью и… увядшими цветами.
Люси Лавертен около тридцати, она прекрасно образованна, без сомнения - умна и очень любезна.
Но хочет казаться серой мышкой и оттого - совершен но неприметна.
Высокая, она умудряется держаться таким образом, что даже маленькому Стивену Муру кажется, что они одного роста. Это, без сомнения, большое искусство.
Люси делает все, чтобы клиенты и вообще гости те тушки чувствовали себя комфортно.
Она от души пыталась им помочь, но никакой полезной информацией - увы! - не располагала.
Габи отлучалась из Парижа довольно часто.
Старинных ее друзей-клиентов жизнь разбросала по всему миру.
Многие подолгу и с удовольствием принимали мадам Лавертен у себя.
Точный маршрут почти никогда не был известен.
Верная давней традиции, Габриэль виртуозно окутывала жизнь пеленой тайны.
- Но может, звонки, письма из туристических агентств или авиакомпаний? Проспекты, счета?
- Нет, мадам. Ничего такого. Тетя сама заказывает себе билеты. Хотя погодите… Какой-то проспект я вроде бы видела недавно.
Женщина легко поднялась из кресла, бесшумно выскользнула из гостиной. Вернулась очень скоро. На губах - смущенная улыбка.
- Простите, господа, я, кажется, ввела вас в заблуждение. Проспект действительно лежит на ее столе, но к тетушке он явно попал по ошибке. Какое-то издательство, выпускающее книги по кулинарии. Даже смешно! Она терпеть не может готовить…
3 апреля 2002 года