- Товарищ капитан! Согласно статье пятой Устава Федерации национального освобождения, следующие преступления против морали, совершенные членами партии или военнослужащими Армии национального освобождения, будучи раскрыты, караются смертной казнью: педерастия, употребление алкоголя и употребление наркотиков. Эта статья отдельно обсуждалась и была утверждена всеми вилайями во время совещания на высшем уровне в Суннаме в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году.
- Ладно, только подождите, пока я…
- Смягчающих обстоятельств быть не может.
Человек, стоящий передо мной, принимается жонглировать пакетиками с морфием. Я не могу понять, зачем он это делает, пока, проследив за его взглядом, не прихожу к выводу, что он пытается от чего-то меня отвлечь. Я поворачиваю голову налево, но уже не успеваю помешать Нунурсу резко опустить руки и набросить мне на шею удавку.
Глава четырнадцатая
- Любите марки, капитан?
Шанталь, наклонившаяся над столом, выглядела донельзя соблазнительно, и я предположил, что "марки" - это кодовое слово, означающее нечто другое. Оказалось, что это отнюдь не так.
- Я о почтовых марках. Вы марки когда-нибудь собирали?
Я покачал головой, удивившись при этом, почему у Мориса, сидящего во главе стола, такой вид, будто он предчувствует недоброе, однако Шанталь продолжала:
- У меня великолепная коллекция марок. Если хотите, пойдемте наверх, я покажу вам свою коллекцию.
Ну что сказать об этих гнусных марках? Они были изящно размещены на вкладных листах плотной бумаги и снабжены надписями, сделанными каллиграфическим почерком. Шанталь листала страницы, торопливо переворачивая толстых французских сановников в миниатюре, а также банальные аллегорические виды Франции и ее провинций. На минуту Шанталь задержалась на новенькой серии с изображением военных эпизодов - сценок, свидетельствующих о "величии и тяготах солдатской жизни". К примеру, на марке ценой в один франк были изображены закутанные в медвежьи шкуры наполеоновские императорские гвардейцы, устало бредущие по сугробам, а сзади и справа от них - юноши в военной форме, вытянувшие руки в нацистском приветствии. На каждой марке стояла геральдическая печать - сложная монограмма с мечом и большой буквой "V", увенчанная стальной каской. Я наклонился, чтобы разобрать надпись на марках: "Французский добровольческий антибольшевистский легион", а Шанталь в это время положила руку мне на плечо.
- Марки полевой почты с Русского фронта. Дядя Меликян служил во Французском легионе, когда Паулюс капитулировал в Сталинграде. После этого он пропал без вести. Но давайте посмотрим этот альбом…
Она села на пол, поджав ноги по-турецки. Ее длинное платье, не подходившее для этой позы, растянулось до предела. Я устроился рядом, и, сидя на полу, мы принялись разглядывать ее коллекцию немецких марок. Тогда я еще не знал Шанталь, и те в высшей степени невинные полчаса были сродни страшному сну, в котором в любой момент могло произойти нечто столь же странное, но гораздо более неприятное.
- Вот видите, совсем другой стиль.
Скаковые лошади, оперные театры, дирижабли - на что я должен был смотреть, что искать? Некоторое время Шанталь с волнением следила за выражением моего лица, а потом, словно сосредоточившись на попытке внушить мне некую мысль, очень медленно заговорила:
- Таких марок больше не выпускают… Совсем другой стиль, не такой, как у нынешних марок… Это целый мир, который мы потеряли. Смотрите! - (Коротко стриженный юноша, играющий сигнал на горне.) - Этот мальчик не знает сомнений… А вон та марка! - (Современное здание в Бреслау - в серии, выпущенной в честь спортивных состязаний, состоявшихся там в тридцать восьмом году.) - В этих контурах тоже не видно сомнений… А эта! - (В том же комплекте - старое здание в Бреслау.) - Видите? Они разные, и тем не менее похожи. Тогда, до войны, в строительстве сохранялись европейские традиции. Европа не была американской колонией… Ну разве он не восхитителен? - (Конь, выигравший Кубок Вены в сорок третьем году.) - Разве не великолепен? Мы разводим чистокровных лошадей со времен Карла Великого и его рыцарей, так почему бы не начать разводить чистокровных людей?.. Смотрите! - (Зигфрид, стоящий на коленях над затянутой в стальной корсет валькирией.) - Как и сам Вагнер, эта марка доказывает нам, что можно быть сильными и в то же время прекрасными.
Мне стало неудобно сидеть на полу, и я поднялся. Шанталь принялась ощупью искать свой мундштук, а потом сигареты. Я нашел ей пепельницу.
- В нынешней Франции, в нашей Франции времен подлых ренегатов - Мендес-Франса, Блюма, Миттерана, - после войны стало модно высмеивать девиз "Сила через радость". Но, капитан… простите, Филипп… Филипп, как по-вашему, будут нам доставлять радость эти непонятные фильмы авангардистов с левого берега Сены, эти наркотики и коктейли из Америки, негритянская музыка и ложь, которую распространяют французское радио и телевидение? Поверьте, Филипп, я говорю на основании личного опыта. Женщина и та способна понять, какую радость приносит сила - и сколько сил придает радость.
Шанталь покраснела. Протянув руку, она вынудила меня снова опуститься на колени. Потом погасила окурок. Несомненно, Легион и офицерская столовая сделали мои эмоциональные рефлексы более грубыми, и все же я подумал: "Может, уже настал удобный момент? Может, фраза "Пойдем наверх, посмотрим мою коллекцию марок" была сказана ради этой минуты?" Как выяснилось, ничего подобного. История с гардениями на кровати произошла лишь несколько дней спустя в моей квартире. А в тот первый вечер Шанталь, успокоившись, стала на колени лицом к окну, а я, стоя на коленях и чувствуя неловкость, принялся слушать, как она молится.
- О Боже, всемогущий и предвечный, который сделал Империю Франков орудием Своей священной воли в этом мире, всегда и везде озаряй сынов Франции небесным светом Своим, дабы знали они, что надо делать ради распространения Царствия Твоего!
Отметив окончание молитвы хлопком в ладоши, Шанталь встала и размашистым шагом подошла к шкатулке с драгоценностями, стоявшей на туалетном столике. Она решила показать мне кольцо с печаткой - массивную, грубо сработанную вещицу, слишком крупную для ее пальчиков. Печатка представляла собой сложную монограмму, которую я уже видел, - с большим мечом и буквой "V".
Такое кольцо есть у каждого "Сына Верцингеторикса". В 1948 году некоторые из оставшихся в живых ветеранов Французского антибольшевистского легиона собрались вместе и создали то, что поначалу было одновременно светским клубом и обществом взаимопомощи. Огорчало лишь слишком малое количество членов, и постепенно состав организации был расширен за счет приема всех тех, кто с тоской предавался воспоминаниям о неприступной Европе, успешно противостоявшей угрозе азиатско-сионистского большевизма, - уцелевших пожилых членов "Королевских молодчиков" и "Французского действия" - обществ, существовавших до войны, - нескольких бельгийских рексистов, опальных вишистских чиновников и тому подобных. После пятьдесят четвертого года и филипвильской резни был незначительный приток алжирцев европейского происхождения. Свежую струю и специальные знания привнесли в организацию озлобленные офицеры, вернувшиеся на родину после поражения в Индокитае. Ветеранский клуб преобразовался в полуподпольную элиту, решительно восставшую против заговора, организованного еврейско-большевистским Интернационалом совместно с его англо-американскими и негритянскими пособниками и имеющего целью уничтожение цивилизации в Африке. Обновленный союз получил название "Сыны Верцингеторикса". Разумеется, в него вступили и де Серкисяны. Марки были паршивые, зато Шанталь во время молитвы показалась мне весьма привлекательной. Какой-нибудь говорливый интеллектуал, возможно, объяснил бы это взаимным притяжением противоположностей, но, по-моему, все не так просто.
Увы, тем, кто меня захватил, эстетику фашистской филателии не растолкуешь. Такие люди, как они, вряд ли собирают марки - а что до неонацизма, то, по мнению большинства алжирских арабов, самое страшное преступление Гитлер совершил тогда, когда решил вплотную заняться евреями, а не французами. Мне вспоминается чувство разочарования и безысходности, которое я так часто испытывал в Форт-Тибериасе, читая этим придурковатым легионерам лекции по борьбе с повстанческим движением. Даже сейчас мне очень трудно объяснить людям, находящимся в этой комнате, почему "Сыны Верцингеторикса" представляют такую угрозу освободительному движению в Алжире. За прошедший год я отправил Тугрилу множество донесений по поводу "Сынов Верцингеторикса", и сейчас мне следовало бы разговаривать с ним, а не с этой шайкой дилетантов.
Набросив мне на шею гарроту, Нунурс помедлил, и я успел рявкнуть, как в лучшие времена на учебном плацу в Сен-Сире:
- Только без глупостей! Я - майор четвертой вилайи Армии национального освобождения. Это звание присвоил мне Командный совет Армии освобождения в Тунисе. Я требую, чтобы меня выслушали и допросили офицеры, равные или старшие по званию! Где полковник Тугрил? Только он должен решать, как я смогу наилучшим образом служить делу революции - погибнув или оставшись в живых!
Дослушав, Нунурс зарычал и затянул гарроту так, чтобы я больше ничего не сумел сказать. Но молодой человек, сидящий рядом со мной с другой стороны, плохо выбритый, в очках в стальной оправе, поднимает на Нунурса умоляющий взгляд:
- Наверное, прежде чем мы его убьем, он имеет право по крайней мере сделать признание.
- Да в чем тут признаваться?! - рычит Нунурс. - Ни наркоманов, ни гомиков я в своей ячейке не потерплю! Ну ладно, так и быть, осмотрите его, доктор, и скажите нам, наркоман он или нет?
- Вообще-то я еще не доктор - только студент, - говорит он мне с застенчивой улыбкой. Потом закатывает мне рукав рубашки. Прищелкивает языком.
- Ну конечно наркоман.
- Значит, я убью его! - рычит Нунурс.
- Сперва признание, - говорит "доктор", и остальные соглашаются.
- Так будет лучше.
Я уже совершенно спокоен. Шарада с удавкой на горле была разыграна только ради того, чтобы произвести впечатление или напугать меня. Ни того, ни другого ни вышло. Я докладываю обстановку, слегка подредактировав донесение, поскольку считаю, что некоторые данные предназначены исключительно для ушей Тугрила. В заключение я предлагаю принять самые решительные меры против "Сынов Верцингеторикса". В частности, настаиваю на том, чтобы была выделена специальная группа для убийства Шанталь. Благодаря положению, занимаемому ею как в неофашистском союзе, так и в военной разведке, она представляет прямую угрозу для операций ФНО в городе Алжире и в Сахаре. То ли из-за слишком сжатого изложения фактов (хотя я говорю уже больше часа), то ли потому, что я утаил некоторые сведения, предназначенные, по-моему, исключительно для ушей Тугрила, не знаю, но товарищи недовольны моим докладом.
Разговор начинает "доктор". Сумев спасти меня от Нунурсовой петли, теперь он, похоже, полон решимости устроить судебное заседание.
- Значит, вы пустили в ход оружие и сбежали с совещания по безопасности?
- Да.
- А потом пустили в ход оружие и сбежали из Форт-Тибериаса?
- Да.
- Отлично! - Но при этом "доктор" прищелкивает языком.
Потом Нунурс басит мне в другое ухо:
- Вы убили этого ловкача, этого… Рауля?
- Кажется, да… Да… э-э, то есть, по-моему, он умер.
- Надо знать наверняка. Надо их всегда добивать. - И, выпустив из рук удавку, Нунурс сопровождает свои слова резким красноречивым жестом.
- А Зору - ее вы убили?
- Зору? Ах да, конечно убил.
Зачем я вру? Я отнюдь не уверен, что Рауль был при смерти, когда я выходил из квартиры, а что до Зоры, то ее я точно не убивал. Помню, я поблагодарил ее за одежду - излишнее проявление вежливости, - а когда уходил, она успокаивала перепуганного ребенка. И все-таки, почему же я не прикончил Рауля и Зору? Во время дознания происходит нечто такое… Я и раньше это замечал, когда разыгрывал шарады с допросом феллахов в Форт-Тибериасе: что-то заставляет допрашиваемого панически лгать, городить бессмыслицу, которая не помогает ему ни замести следы, ни ввести в заблуждение тех, кто захватил его в плен… Но я - то с какой стати вру? Быть может, я попросту считаю, что мои слушатели не заслуживают правды?
Следствие продолжается.
- А этих людей, - интересуется "доктор", - этих Эжена и Ивонну Дютуа тоже убили вы?
- Ну конечно! Я уверен, что завтра об этом сообщат в газетах.
Нунурс удовлетворенно рычит, но не все мои трудности позади. В комнате находятся еще двое, и они продолжают допрос. Судя по всему, это простые работяги, не исключено даже, что представители огромной армии городских безработных. Возможно, они просто хотят во всем разобраться. И все же в каждом их вопросе чувствуется скрытая угроза.
- Вы убили товарища аль-Хади?
- Да. У меня не было выбора. Это было необходимо для того, чтобы избежать разоблачения.
- Но в то же время вы утверждаете, что не прошло и суток после этого столь необходимого убийства, как вас все-таки разоблачили?
- Да.
- Это весьма прискорбно, согласны?
- Конечно.
- Капитан, вы неделю бродили по пустыне без пищи и воды?
- Нет, не так долго. Дня три, может, четыре. Точно не знаю. Какое-то время я был в бреду, а под конец потерял сознание.
- Но ведь вы бродили по пустыне с пулей в ноге? Вы очень выносливый человек.
- Да нет же! Вы не понимаете. Это произошло в конце, когда меня подобрали арабы.
- Ах да, вы же об этом упоминали, но скажите, почему этот бедуин прострелил вам ногу?
- Не знаю. Возможно, это был, как сказала Зора, несчастный случай.
- Выходит, вы верите тому, что сказала эта Зора? Вы действительно ничего не помните до того момента, как очнулись в квартире, принадлежавшей аль-Хади? И долго эта необыкновенная женщина держала вас взаперти?
Нунурс отпускает какое-то замечание по поводу жены аль-Хади, слишком быстро, чтобы я успел расслышать, и все смеются. Но я тоже смеюсь, чтобы выразить солидарность с коллективом. На самом же деле я очень раздражен. Этой пустой болтовней они ничего не добьются. Никакого впечатления они на меня не производят.
"Доктор", то есть еще не доктор, наклоняется ко мне:
- Смейтесь, смейтесь, все равно вы уже покойник.
- Мы еще не видали, как смеются покойники, - поддакивает жонглер.
- Вам следовало бы знать, - продолжает "доктор", - что удушение с помощью гарроты - процесс более длительный, чем казнь через повешение на эшафоте. Как правило, при казни с помощью гарроты смерть наступает от асфиксии. Хотя не исключено, что в Нунурсовых руках у вас сломается шея - если раньше не порвется шнурок. Я все время уговариваю Нунурса пользоваться струной от рояля, но он и слушать не хочет. Думаю, не ошибусь, если скажу, что даже после того, как сломается шея, вы еще минуту или полторы будете находиться в сознании. А потом хлынет наружу все содержимое вашего кишечника.
"Доктор" поворачивается, чтобы обратиться к остальным присутствующим:
- А он еще смеется и даже не пытается в чем-то нас убедить!
- Нет, пытаюсь, черт побери! Это вы не желаете ни в чем убеждаться!
- Ну что ж, попробуем еще раз. Вопросов очень много, уж не взыщите. Надеюсь, вы не в претензии?
- Мы должны во всем разобраться.
- Да. Эта женщина, Зора, держала вас взаперти по просьбе этих ваших друзей, Рауля и Шанталь, а они - члены организации "Сыны Верцингеторикса"?
- Насчет Рауля не знаю. Он… был… другом Шанталь. А Шанталь несомненно состоит в организации.
- Когда Рауль пришел на квартиру Зоры, вы втянули его в долгую полемику о коммунизме?
- Да, вернее сказать, это он меня втянул. Как я уже говорил, он пытался заставить меня отказаться от марксистских убеждений. Разумеется, это ему не удалось.
- Гм-гм. Вам следовало бы знать, товарищ, что все присутствующие в этой комнате - социалисты, но в первую очередь мы - алжирские националисты. Мы не являемся марксистами и не собираемся подчиняться приказам Москвы или Пекина.
- Спасибо, товарищ, за это важное разъяснение. Надеюсь… даже уверен, что, несмотря на это, мы с вами участвуем в совместной борьбе против гегемонии французского монополистического капитализма в Алжире.
- Гм-гм.
Похоже, присутствующие не очень-то довольны, и допрос возобновляется.
- Как долго вы были пленником этой женщины, Зоры, и ее собаки?
- Господи, да откуда мне знать! Мне же давали наркотики! Неделю по меньшей мере. Это могло бы тянуться гораздо дольше.
Я стараюсь, чтобы в моем голосе звучали нотки панического страха. Этих людей я уже раскусил. Эта шайка уличных борцов за свободу, эта мелкая шушера хочет почувствовать, что я готов расколоться и признать их превосходство. Грубо воздействуя на мои эмоции, они явно добиваются компромисса. Ничего, они у меня еще за это поплатятся!
"Доктор" прищелкивает языком:
- Вы рассказали нам далеко не все. Подоплека этого дела заключается в том, что Шанталь и ее пособник, этот лейтенант Шваб, успели перехватить бедуинов раньше, чем другие армейские поисковые группы, заплатили бедуинам, чтобы те вас подобрали, связались с этой женщиной, Зорой, и, рассказав ей о том, как вы пытали и убили ее мужа, без труда уговорили ее взять вас под свою опеку и охранять до тех пор, пока Шанталь с Раулем, встретившись в Лагуате, не решат, как с вами следует поступить, но вам удалось сбежать до приезда Шанталь.
"Доктор" загибает пальцы, проверяя, не упустил ли он чего-нибудь. Здесь это единственный сообразительный человек - возможно, он даже немного умнее меня. Он имеет более ясное представление обо всем происшедшем. А вот Нунурс в недоумении чешет голову. Что за дурак сказал: "Тому, чью жизнь не исследуют, не стоит и жить"? Ведь существует опасность угодить в руки глупых исследователей. Эта компания применяет невероятно дилетантскую методику допроса. Если эта ячейка не будет расформирована, придется ее хорошенько обтесать.
- Да, наверно, так оно и было, - с наигранным смирением соглашаюсь я.
Однако "доктор" скребет ногтями свой плохо выбритый подбородок:
- И все же в этой истории много таинственного.
Жонглер с пакетиками морфия берется продолжить допрос:
- Вы утверждаете, что, являясь двойным агентом, уже шесть лет производите беспорядок в разведывательном архиве французской военщины и отправляете бесценные сведения в ФНО - сюда, в Алжир?
- Да, это так.
- Каков герой! - Однако этой похвале явно недостает энтузиазма.
- Мои слова может подтвердить полковник Тугрил.
- Жаль, здесь нет полковника Тугрила. Впрочем, ни о каком полковнике Тугриле мы и слыхом не слыхивали.
- А ведь мы здесь живем, - поддакивает жонглер, но тут же окидывает комнату (напоминающую своей скудной обстановкой приемную дантиста) таким взглядом, точно впервые ее видит.
Нунурс заливается жутким громоподобным хохотом, и удавка у меня на шее затягивается немного туже. (Кому же я тогда посылал донесения?)
В моем голосе появляется легкая хрипотца.
- Послушайте, коли на то пошло, как вы докажете, что действительно представляете собой ячейку ФНО? Все приходится принимать на веру, не правда ли? Задумайтесь хоть на минуту.
- Вы к нам пришли, а не мы к вам.