- Ради того, чтобы попасть к нам, вы, пустив в ход оружие, выбрались из форта легионеров, пересекли Сахару и убили неизвестно сколько людей.
- И вот теперь вы от нас не в восторге.
- А ребенка вы убили? - интересуется Нунурс.
- Ребенка? Какого ребенка?
- Ребенка той женщины, Зоры.
- A-а! Ну конечно, его я тоже убил.- (Мы превращаем все это в такую мелодраму, что я с трудом сдерживаю смех.) - Ей-богу, я убил ребенка.
- Вы славный малый, - задумчиво говорит Нунурс.
Жонглер возобновляет свои фокусы с пакетиками морфия. Кажется, будто груз вины и груз невинности, правды и лжи, застывают в неподвижности и взвешиваются то на одной, то на другой ладони. Мы все наблюдаем за жонглером. Внезапно моя удавка свободно свешивается с шеи, а Нунурс потягивается и устраивается поудобнее.
- На диване лягу я.
Он вызывающе оглядывается вокруг.
- Пора укладываться спать, - любезно объясняет мне "доктор". - До рассвета осталось шесть часов.
- Какое принято решение?
- Ничего еще не решено. Однако перед сном я должен осмотреть вашу ногу. Ложитесь вон туда. - И он показывает на место в углу комнаты, рядом с внутренней дверью.
Он осматривает ногу. Товарищи даже дают мне разрешение на еще один укол. Нунурс наверняка запретил бы этот акт милосердия, но, сделавшись единоличным владельцем дивана, он тотчас неуклюже растянулся, раскинув во все стороны руки и ноги, и громко захрапел. "Доктор" настолько любезен, что сам делает мне укол. Он говорит, что, прежде чем вставлять иглу в вену, надо выдавить из шприца каплю. Это предотвращает попадание пузырьков воздуха в кровь.
- Спасибо, доктор.
- Вообще-то я еще не доктор, - повторяет он. - Только студент. - И он вновь одаривает меня обаятельной застенчивой улыбкой. - Я - месье Жаллу.
Товарищи располагаются на ночлег на пыльном ковре. Некоторое время я лежу без сна. По словам "доктора", ничего еще не решено. Меня бесит то, с каким самомнением они попусту тратят время на проверку моих полномочий. Вся беда с революционерами-дилетантами в том, что они не могут обойтись без подобных историй с петлей на шее и шаблонными вопросами, - меня как будто принимали в какую-нибудь масонскую ложу. Такие ритуалы не имеют - по крайней мере не должны иметь - ничего общего с революционной деятельностью. Эти люди не смогли принять никаких решений - ни в отношении последствий моего разоблачения, ни в отношении уже почти неминуемого путча десантников и европейцев в столице. Однако я выжил и, покуда жив, способен на великие свершения даже с такими третьесортными кадрами, как эти. Храп Нунурса столь громоподобен, что трудно что-либо расслышать, но я почти уверен: из-за двери, рядом с которой я лежу, доносятся крики. Кажется, там раздаются нескончаемые причитания. Но трудно что-либо расслышать. Потом я тоже погружаюсь в глубокий, таинственный сон.
Наутро меня будит жонглер, настежь распахивающий ставни, а товарищи уже бродят по комнате в предрассветной мгле, собирая вещи. Жонглер развязывает мне руки. Из ближайшей мечети доносится призыв к молитве фаджр. Мне кажется, мы вот-вот покинем дом, но тут Нунурс подходит к двери, перед которой я лежал, и отпирает ее. Появляется целое семейство - мужчина, женщина и трое детей. В сумрачном свете у них сумрачный, испуганный вид. Нунурс принимается на них орать. Сдается мне, все это время мы были их незваными гостями. Товарищи оккупировали на ночь их жилище. Нунурс велит мужчине принести нам хлеба и стоит у него над душой, пока тот варит кофе. Не переставая орать, Нунурс размахивает перед носом у мужчины удавкой. После завтрака у Нунурса для каждого, а особенно для детей, находится милая улыбка. Мы пожимаем руки членам насмерть перепуганной семьи и выходим в касбу.
Жонглер и другой безымянный малый сразу исчезают. Я размышляю о том, что делать дальше и в чем бы проявить инициативу, но одновременно сочиняю фантастическую фугу, воображая, что стало бы с касбой, если бы в этом районе хозяйничали "Сыны Верцингеторикса". Мне представляется, что после того, как будут взорваны старые жилища - предпочтительно вместе с их обитателями, - мы увидим исполинское сооружение с подиумом и ареной для массовых митингов, увенчанное храмом памяти павших сынов Франции, а далее - проспект с псевдоклассическими колоннадами по сторонам, тянущийся вниз по склону холма. Долой арабский беспорядок! В строгих, четких контурах зданий будут гармонично сочетаться старые и новые традиции Европы.
Я лишь с трудом слышу, как Нунурс басит у меня за спиной:
- У нас есть для вас задание. Пойдете с Жаллу. Вы нам поможете. Будете делать все в точности, как он скажет. Помните, что я всегда где-то неподалеку, и не забывайте также, что вы мне не нравитесь, капитан Наркоман.
Глава пятнадцатая
Зачем я так беззастенчиво лгу? Как будто весь этот вздор диктует мне Кут Хуми - некий великий астральный дух. Думаю, Рауль не умер. Уверен, что Зора жива. Рано или поздно меня обязательно уличат во лжи. Пока мы осторожно выбираемся из касбы, мною овладевает страх: я боюсь, что у выхода из старого города мы случайно повстречаем Рауля с перевязанной головой или Зору в сопровождении ребенка и овчарки. Но это лишь минутная слабость. У меня нет времени на пессимизм - и на игру воображения. И то и другое - порождение буржуазно-индивидуалистического либерализма. Это плоды определенного исторического момента, всего лишь позы, предательски принимаемые в качестве реакции на тяготы промышленно развитого капитализма. Как сказано у Ленина, "мы можем (и должны) начинать строить социализм, причем не из фантастического материала, в основном созданного нашим воображением, а из материала, завещанного нам капитализмом".
- Куда мы идем?
- Нам нужен морфий, - говорит мне Жаллу.
- Что?
- А также кое-что еще. - Но больше ничего он рассказывать не намерен.
Мы выходим не через контрольно-пропускной пункт "Медея", а направляемся по улице Зуавов на запад, в сторону Баб-эль-Эда. У выхода сумку Жаллу подвергают досмотру, но ничего изобличающего там, разумеется, нет. Когда мы идем по Верденскому бульвару, Жаллу вновь делается словоохотливым. Он говорит, что мы направляемся в его больницу. На то время, что он готовится получить степень доктора, его зачислили в штат. Он пишет диссертацию по синестопатии, но дело продвигается туго.
Верденская клиника нервных заболеваний находится в двух шагах от большого мусульманского кладбища, за гражданской тюрьмой. Хотя здание больницы расположено недалеко от бульвара, за живописными рядами деревьев, оно похоже на тюрьму. И это не случайно, ибо, подобно тюрьме и казарме, больница является орудием социального контроля. У ворот больницы образовалась огромная очередь из утративших всякую надежду, отчаявшихся арабов - настолько отчаявшихся, что в очереди, по существу, никто не стоит. Некоторые, сбившись в кучки, заваривают чай на каменных плитах тротуара, а одна семья привела с собой козу. Жаллу достает из сумки белый халат и велит мне его надеть.
- Если кто-нибудь спросит, вы - майор Бофре из военно-санитарной службы, пришли утрясти некоторые вопросы, связанные с перечнем поставок. Все пройдет гладко.
И все-таки Жаллу, похоже, немного нервничает. Но все проходит гладко. Одетый в форму охранник у ворот пререкается со свирепой кабильской старухой, чьи неравномерно выкрашенные волосы и платье из разноцветных лоскутков делают ее похожей на знатную цыганку. Она бросается на охранника и, хотя кабильского языка я не знаю, наверняка призывает на его голову проклятия своих предков. Охранник кривит губы от отвращения.
- К доктору Фанону нельзя. У нас нет никакого доктора Фанона!
Жаллу показывает охраннику свой пропуск, и тот жестом разрешает нам пройти. Когда мы, войдя в больницу, шагаем по коридору, Жаллу начинает говорить вполголоса и торопливо:
- Ну вот, до обхода еще есть время. Могу показать вам больницу - увидите некоторых наших пациентов. Но сначала я хотел бы показать вам, как делается переливание крови.
И Жаллу показывает. Он приводит меня в нечто вроде чулана, куда, тщательно там прибравшись, понапихали тележки с наборами для переливания крови и прочую аппаратуру. Жаллу бешено тараторит, и перед глазами у меня возникают, тут же исчезая, трубки, иглы, пластиковые пакеты и антикоагулянт.
- Пожалуйста, будьте внимательны. Это важно.
И он показывает все сначала, только вдвое быстрее.
- Ну ладно, я уверен, что у вас получится, - говорит он наконец. - Лучше, чтобы нас здесь не застали. Я покажу вам одну или две палаты.
Он приводит меня в просторную, залитую солнцем палату. Некоторые больные уже в халатах, и один из них - "особый" пациент Жаллу. Он явно рад видеть Жаллу, но на меня, хоть я и друг Жаллу, смотрит с опаской. У больного проявляются симптомы, идеально соответствующие классическому случаю синестопатии. Речь у него затруднена из-за постоянного панического страха проглотить язык, но ради меня он, запинаясь, описывает, как все его тело беспрестанно испытывает удары электрическим током - будто без конца иголками колют, только гораздо больнее. Уже два года он почти совсем не спит. Кроме того, он смертельно боится притрагиваться к выключателям. Его случай представляет собой важную часть диссертации Жаллу, но вся сложность работы заключается в этиологическом аспекте заболевания. Эти симптомы впервые появились после того, как его арестовали и неделю допрашивали жандармы.
- Разумеется, мы с профессором сходимся во мнении, что никакой связи тут нет, - говорит Жаллу.
Соседнюю койку занимает лучший друг синестопата.
- За этим больным приходится наблюдать, - говорит Жаллу, жестом указывая на наблюдателя - монахиню, которая следит за пациентами из дальнего конца палаты, в то время как руки ее заняты каким-то шитьем. - Этот человек лежит здесь всего несколько месяцев и уже, кажется, раз пять пытался покончить с собой. Его жену изнасиловали во время беспорядков в провинции. Он тоже страдает галлюцинациями. В пятницу больные ели кускус с бараниной. А этот бедняга принял кусок баранины за сидящую в кускусе птицу, причем червивую. Потом, когда присмотрелся, ему померещилось, будто крупа в кускусе - тоже не крупа, а черви. Вот как, по его мнению, кормят в больнице. Однако лечим мы его от повреждений внутренних органов. Как он их получил - непонятно… В провинции они в клочья разносят нас взрывами, а мы здесь пытаемся их заштопать. - И Жаллу одаривает меня одной из своих странных улыбок.
- А вон тот больной вас, наверно, заинтересует.
Человек, на которого незаметно показывает Жаллу, находится в конце палаты. Это европеец, и мы не подходим к нему, опасаясь, как бы нас ненароком не услышала монахиня.
- Случай еще не совсем понятен. Кажется, больной прибил собаку гвоздями к какому-то колесу с электрическим приводом и запустил колесо с такой скоростью, что у собаки вылетели мозги. Возникли опасения за безопасность его семьи… А ведь у него были неплохие перспективы… Он был жандармом - стоял на посту и регулировал движение, но начальство ценило его так высоко, что поручило ему вести допросы.
Несчастный европеец, жертва этой ужасной войны, - но, по правде говоря, французы должны построить более вместительные больницы и лечить там всех арабов, ибо что такое революция с точки зрения колониста, как не уголовно-психопатическая реакция на влияние стабильного и упорядоченного общества? Больные, страдающие психозом, амнезией, летаргией, бессонницей, абулией, паранойей, разнообразными извращениями и парестезом, бродят по коридорам, то скрываясь в палатах, то вновь выходя. Почти то же самое происходит на улицах Алжира - разве что здешняя жизнь лишена притворства. Бродим вместе с ними и мы. Проходим мимо толстяка, сидящего в постели в отдельной палате и весело бубнящего себе под нос:
- Убивать. Убивать. Убивать чернокожих. Убивать. Убивать арабов. Убивать евреев. Убивать европейцев. Убивать. Убивать фликов. Убивать… С добрым утром, доктор! - радостно восклицает он, завидев нас, а удаляясь, мы слышим, как он продолжает бубнить: - Убивать врачей. Убивать. Убивать сестер…
Мы с Жаллу бросаемся в другую больничную кладовку. Дверь заперта, но у Жаллу есть ключ. Он достает из своей сумки два магазинных полиэтиленовых пакета, потом пригоршнями берет с полок лекарства - в том числе морфий - и кладет их в один из пакетов.
- Товарищи в провинции крайне нуждаются в этих лекарствах. Возможно, морфий нужен им даже больше, чем вам. Знаете что? Вы сумеете вынести это отсюда для нас. Человека с такой замечательной белой кожей, как у вас, обыскивать не станут. А пока что побудьте здесь. Я вас запру. Мне надо только узнать, подготовлен ли ваш пациент.
Я стою в темноте, жду и гадаю, то ли он и вправду вернется, то ли это какой-то нелепый розыгрыш. Не исключено, что Жаллу вернется с охранниками. А может, вообще не вернется. Время тянется очень медленно. Я жду и думаю о жандарме: вот доказательство - если вообще нужны доказательства - того, что пытки - тяжелый труд. Для того чтобы добиться нужных результатов, требуются опыт, интеллект, а зачастую и значительная физическая сила. Но труднее всего, конечно же, остаться после такого испытания человеком, не превратиться в психопата.
Все-таки Жаллу возвращается - в состоянии радостного возбуждения.
- Все готово! Больной напичкан успокоительными, а аппарат установлен возле койки и подсоединен. Наверное, надо рассказать вам и о пациенте. Вам будет интересно. Это офицер территориального резерва. Он имел несчастье попасть в плен к феллахам в Оресских горах. К сожалению, до того, как совершить побег, он перенес там много лишений. Сейчас он предрасположен к приступам тахикардии, но при этом наблюдаются психосоматические осложнения. Он сказал мне, что каждую ночь ему снится, будто вокруг койки собираются бледные феллахи в белых халатах и пьют кровь из его ран. Ну что ж, сегодня нам - точнее, вам - придется постараться, чтобы его страшный сон оказался в руку.
- Что?!
- Вы откачаете из него кровь. Кровь тоже нужна товарищам в провинции. Я показывал вам, как это делается. Все должно пройти гладко. Полиэтиленовых пакетов у нас литра на три. От такой потери крови он наверняка умрет. Но если вам покажется, что в пакеты столько не влезет, можно взять поменьше. Надеюсь, вы сами найдете дорогу из больницы. Как я уже сказал, на выходе вас вряд ли остановят. Я смогу встретиться с вами и забрать все это в двенадцать тридцать у обелиска в парке Жобер.
- А сейчас вы куда? Почему я должен делать это в одиночку?
- У нас с консультантом сейчас обход палат. Это будет моим алиби.
Прежде чем мы выходим из чулана, Жаллу для поправки здоровья делает мне укол морфия. Потом мы быстро шагаем по коридору. Жаллу показывает мне моего пациента, который лежит в отдельной палате и, по-видимому, спит. Жаллу ободряюще обнимает меня за плечи, а потом отправляется на свой обход. В свое время я прыгал с парашютом, управлял вертолетом, взрывал мосты, ремонтировал поддон картера грузовика, варил суп из змеиного мяса, ампутировал гангренозную ногу одному раненому и положил конец страданиям другого. Вот и сейчас я отступать не намерен. Игла вонзается в яремную вену. Хотя одна из резиновых трубок сильно протирается и часть крови проливается на простыни, в общем-то я собой вполне доволен. Быть может, надо было стать врачом? Но с другой стороны, если подумать, в некотором смысле я врач и есть - диагностирую болезни общества, а потом занимаюсь удалением образовавшихся в сердце этого общества раковых опухолей. "Собрат" мой, офицер, лежащий в этой койке, - одна из таких опухолей. Один раз больной открывает глаза и очень слабым голосом пытается что-то сказать. Я не обращаю на это внимания. От потери трех литров он, несомненно, умрет. Надеюсь, недалек тот день, когда настанет другая, лучшая жизнь и каждый будет вправе назвать мои поступки "ужасными и мерзкими". Но это светлое будущее пока еще не настало, и достичь его можно только в непрестанной борьбе. В этой борьбе нельзя ограничиваться полумерами. В белых перчатках революцию не совершишь - да и сопротивления ей не окажешь.
С кровью в сумке я выхожу из больницы. Никаких осложнений. Мне нужно убить несколько часов, и я прогуливаюсь до площади Дю-Лир. По дороге я замечаю, что в оперном театре - на редкость нелепая, самонадеянная затея - скоро будут давать все четыре части цикла "Кольцо нибелунга". Насколько мне известно, обычно они довольствуются опереттой, в лучшем случае - претенциозными постановками Гуно. Мне не дает покоя одна смутная мысль. Я покупаю газету и беру ее с собой в парк Жобер. Вот она, моя маленькая трагедия, на второй полосе. "Ужасное преступление в Лагуате". Слава газете "Echo d’Alger", компании РТФ, журналу "Тайм" и "Зарубежному вещанию Би-би-си"! Без них не было бы никакого смысла запихивать той женщине под рубашку пластиковую взрывчатку. Мало того, надеюсь, сегодня вечером, во всяком случае в скором времени, по Би-би-си передадут из Лондона дискуссионную программу о политике, там возникнет небольшая дискуссия по поводу зверств. ФНО, и все сойдутся во мнениях, что зверства и вправду зверские, но потом слово возьмет какой-нибудь интеллигент-либерал - а в Англии таких типов пруд пруди - и скажет: "Никоим образом не оправдывая подобные зверства, считаю, однако, что их следует рассматривать в контексте постоянного угнетения, являющегося характерной чертой…" - и так далее, и тому подобное. Именно ради этого замечательного представителя либеральной интеллигенции - и ради того, чтобы все услышали его мнение о преступлениях французского колониализма, - я и убил Эжена с Ивонной. И, разумеется, буду убивать в дальнейшем.
Жаллу так и не появляется, но меня это не удивляет. Таков уж стиль работы этой ячейки. Зато подходит мальчишка, который дергает меня за рукав и пытается отобрать пакеты. Он показывает в сторону ворот парка, а там стоит Нунурс, и Нунурс знаком велит мне отдать пакеты мальчишке. Мальчишка, взяв пакеты, стремглав бросается прочь, а Нунурс жестом велит мне следовать за ним - Нунурсом. Мы поспешно уходим. Лишь через пятнадцать минут он замедляет шаг, и мне удается его догнать.
- А, вот и вы, капитан Наркоман!
- Куда мы идем?
- Ко мне. Поживете пока у меня. Да будет мой дом вашим домом.
Я еще никогда не слышал, чтобы традиционную формулу арабского гостеприимства произносили таким грубым голосом. Нунурс продолжает:
- Вы сделали то, что велел Жаллу? В тех пакетах все, что нам нужно?
- Да.
- Хорошо. Но не забывайте, капитан Наркоман, я постоянно слежу за вами, и вы мне не нравитесь.
- У меня нет желания кому-то понравиться.
- Вы убили французского офицера в больнице?
- Да. Это ведь была проверка, не правда ли?
- Товарищам на фронте действительно нужна кровь.
Квартира Нунурса находится в Баб-эль-Эде. Баб-эль-Эд - это часть города, где ютятся стена в стену белые бедняки и арабы, конкурирующие друг с другом ради ничтожного заработка. Большую часть района занимают новые многоквартирные дома, в одном из которых и живет Нунурс. Пока мы поднимаемся по лестнице, соседи громко приветствуют Нунурса и осведомляются о его здоровье. В этом квартале Нунурс во всех отношениях большой человек.