* * *
Положение становится опасным. Однажды ночь разрывает крик Илии, который рывком выдергивает Ноя из сна. Спешно зажигают лампады. В их дрожащем свете становятся видны глаза разбуженного Хама и Илия, сидящая верхом на розовом оскаленном борове. Яфет накидывает на шею борова веревку и затаскивает его в ближайшую клеть, чуть не свалившись при этом с лестницы. Яфету помогают Сим и Мирн. Хам сидит, обняв Илию, которая что-то лепечет в истерике. В эту ночь уже никто не смыкает глаз.
- Я думала, это ты! Я задремала и думала, что это твоя нога… Господи…
- Все в порядке, все хорошо, - шепчет ей Хам, словно ребенку. - Просто ошиблась.
В один из дней Ной смотрит на Беру. Она поднимает к груди сына и вдруг замирает, уставившись в пол, на котором лежит ее дочь. Там скорпион, чей укус смертелен. Ной слова не успевает сказать, как Бера вытягивает руку, хватает скорпиона за клешню и выкидывает в окно. Только убедившись, что скорпион утонул, она поворачивается к свекру.
Некоторое время они молча рассматривают друг друга.
- Интересно, может, это был последний, - наконец произносит Ной.
- Интересно, - спокойно отвечает Бера.
Он думает, что ей сказать. И стоит ли вообще затевать разговор. Судно было построено, чтобы сохранить жизнь, а его невестка, защищая своего ребенка, только что убила живое существо.
Однако, когда Ной видит, как на ее соске смыкаются губы малыша, как он начинает сосать молоко и тянет головку назад, как закрывает глаза Бера, он понимает, что ей наплевать на скорпиона. Он говорит:
- Думаю, ты бы убила всех скорпионов, будь это ценой за то, что ты испытываешь сейчас.
- Убила бы с удовольствием, - подтверждает она. Между ними проскакивает искорка понимания.
Утреннее спокойствие и привычный шум, доносящийся с нижних палуб, раздирает пронзительный вопль, полный боли и ярости. На нижней палубе Ной находит Яфета, который заходится криком в руках Сима. Одной рукой мальчик сжимает другую, окровавленную.
- Выгребал навоз, - выдыхает он, - а эта сволочь на меня кинулась…
Его тащат по лестнице наверх в каюту, где мать прижигает рану шипящей медной сковородой. Запах жженой крови заполняет окружающее пространство. Яфет рычит, сыпет проклятиями, извивается как змея. Над ним воркует Мирн, безуспешно пытаясь его успокоить. Она смотрит на то, что осталось от его руки.
Потом Яфет, стеная, описывает, как все произошло. Волчица бросилась ему на горло, он закрылся правой рукой и в результате потерял три пальца. Остались большой и указательный и почти половина ладони.
Три дня Яфет проводит в ступоре, а на четвертый поднимается на верхнюю палубу - повыть среди волн. Увидев подошедшего Ноя, он сокрушается:
- Это мне наказание, па. Это за то, что я притворялся больным.
Когда Мирн приходит утешить его, кладет руки на его твердые, как камень, плечи и твердит, что все будет хорошо и он поправится, Яфет спрашивает:
- А кому нужен однорукий работник? Какая от него польза?
* * *
В один из дней жена подает на завтрак сыр и яйца, на обед - оливки и яйца, а на ужин просто яйца.
- А почему нет мяса? - требовательно спрашивает Ной.
- Потому что нет.
Ною требуется несколько мгновений, чтобы осмыслить ответ:
- Козы…
- Их осталось шесть. Если забьешь - других не будет.
- А вяленое мясо?
- Кончилось.
Все погружаются в раздумья.
Жена произносит без всякой жалости:
- Куриц много, так что яиц хватит, хлеб пока тоже есть, сыра, масла и оливок осталось на несколько недель. А еще много дождевой воды в бочках. Ничего другого предложить не могу.
Все мрачнеют. Чувствуя необходимость разрядить ситуацию, Ной объявляет:
- Наше путешествие близится к концу. Мы бороздим воды уже шесть месяцев. Я уверен, что Господь подверг нас этому испытанию не для того, чтобы сейчас оставить.
Никто не произносит ни слова. Никто не осмеливается посмотреть Ною в глаза, даже Сим.
Глава одиннадцатая
СИМ
И остановился ковчег в седьмом месяце, в семнадцатый день месяца, на горах…
Бытие 8:4
Я становлюсь опытнее и благодаря этому меняюсь. Я чувствую, что раньше находился в тени отца, сейчас я выхожу из нее. Я начал за всем присматривать. Кто-то ведь должен был это делать, особенно после того как отец заболел. Остальные оказались не готовы. Я не жалуюсь. Все ложится на плечи старшего. Но стать за старшего означает еще и ответственность, этого нельзя отрицать.
Я признаю, что многие из моих надежд оказались на поверку наивными. Я думал, что дождь прекратится через семь дней. Или семнадцать, или двадцать семь… Потом я решил, что он будет лить семижды по семь дней, а дождь перестал на сороковой. Это меня озадачило. А потом я понял, что сорок - это семь на пять плюс пять, на два меньше чем семь на шесть, а пять плюс два равно семи. Так что все снова встало на свои места.
Потом я задумался, когда спадут воды. По моим первоначальным расчетам, на это должно было уйти столько же, сколько при обычных штормах, что наглядно показывает все мое невежество. Проходят семь дней, затем двадцать семь, а потом семьдесят плюс семижды на семь. В итоге я приготовился провести на лодке семижды семьдесят дней. Почти полтора года. Что ж, если такова воля Бога, я готов ей покориться.
* * *
Мы все на нервах. Илия вытворяла с бочками с водой что-то невероятное. Эта дурочка выливала воду за борт, а потом смотрела, как бочка заполняется снова. К счастью, она уже бросила это занятие. Можете мне поверить, она со странностями. Поведение птиц на верхней палубе тоже внушало беспокойство. Я своими глазами видел, как две синицы катались верхом на фламинго. Не приходится и говорить, что я чуть не свалился от такого зрелища. Когда я вспугнул синиц, они быстро взлетели в воздух… Не думаю, что остальные это заметили.
По крайней мере, ястребы и соколы перестали выстраиваться в противостоящие ряды. Так что мы можем пока перевести дух.
* * *
Хам все время был просто невыносим. Взял и оторвал меня от вознесения молитв за здоровье отца. Ради чего? Ради какой-то грязной работы, с которой вполне мог справиться Яфет. Или, коли на то пошло, Мирн. Я абсолютно убежден, что Илия оказывает на Хама дурное влияние. Моя уверенность окрепла, когда я услышал, как грубо она говорила с отцом. Хотя это отдельный разговор. Так или иначе, мы стали держаться обособленно и собираемся вместе только к трапезе. Отец снова на ногах. Он толкует знаки, что нам ниспосылает Яхве, но, похоже, я единственный, кто его еще слушает.
* * *
С того несчастного случая Яфет стал еще более непоседливым и резким, если такое вообще возможно. Я ему сказал, что, по крайней мере, у него пострадала правая рука, а не левая. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего. Иногда он взбегает по лестнице с нижней палубы до самого верха, а потом съезжает по перилам вниз. И так несколько раз. Потом он носится по верхней палубе, распугивая птиц, вереща и выкрикивая ругательства. Я знаю, мы все на пределе, а у него еще и рана, но выпустить пар - одно, а вести себя как безумный - другое. Я стараюсь держаться от него подальше. Я начинаю нервничать от одного только его вида. Пусть с ним общаются другие. Пусть им занимается его несчастная жена.
Я стал грызть ногти. Такого со мной никогда не было.
* * *
Я смотрю на воду и пытаюсь найти в ней ответ на вопрос, что нас ждет. Это непросто - ветер меняет направление, волны сталкиваются, а вода все время разного цвета: она то серая с синим, то серая с зеленым, иногда сине-зеленая, а порой просто серая. В изменении цвета воды какого-то особого смысла я не вижу. Корабль бороздит эти воды, волны то вздымают его вверх, то, наоборот, накрывают. Мне ниспослано испытание - разгадать тайну происходящего. Это как раз понятно. Но иногда меня посещает чувство, что такое испытание мне не по силам.
И все же я не отступлю. Лучше упасть замертво прямо здесь, чем отступить.
* * *
Бера проводит время с детьми. Насколько я понимаю, нашими детьми. Шутят: мальчик пошел в меня, а девочка в Яфета, так что, может быть, я и не настоящий отец. Очень смешно.
* * *
Корабль начинает сыпаться. На верхней палубе среди птиц греются ящерицы. В одной из бочек с водой находим утонувшего кролика. Утром в каюте обнаруживаем черепаху, как минимум два локтя в поперечнике. Интересно, как черепахе удалось вскарабкаться по лестнице?
Мы пытаемся удержать животных там, где им полагается быть. Задача не из легких. Во всех углах пауки, между досками - саламандры, в питьевой воде - головастики. В курятнике обосновались еноты, а Яфет и Мирн теперь спят в каюте с куколками. Что будет дальше? Думаю, Хам и Илия переберутся в слоновник, мать и отец поселятся у бабуинов. Все приходит в негодность, барьеры рушатся. Как ни гляди, повсюду дурные знаки.
* * *
И вот момент настал. Как-то вечером я моюсь на верхней палубе и вдруг замечаю выступ, торчащий из воды. Он вдалеке, вокруг него бьются волны. В облаках появляется крошечная дырка, из которой на выступ падает стрела золотисто-желтого света. Совершенно ясно, что это не солнечный свет. Я готов грохнуться в обморок, но понимаю, что сознания не потеряю. Через мгновение за моей спиной вырастают отец и братья, они тычут пальцами, кричат и ведут себя как сумасшедшие. Наверное, в тот момент ими мы и являемся. На наши крики сбегаются женщины. Они, как и мы, без одежды, но это никого сейчас не волнует.
Тучи начинают расходиться, и мы видим небо. Клянусь, я успел забыть, как выглядит синий цвет, а теперь он вновь предстает перед моими глазами. Тут я начинаю плакать. Мы все плачем.
Корабль на что-то натыкается. По всему корпусу проходит судорога, и судно замирает. Мы стоим на месте… Птицы разноцветным облаком взмывают в воздух, мечутся вокруг, потом вновь садятся.
Мы смотрим друг на друга. Я жду, когда отец встанет на колени, и, когда он начинает опускаться, я сам падаю как подкошенный. Мои колени глухо ударяются о доски. Другие будто пробуждаются ото сна и поспешно следуют нашему примеру. Происходит кое-что забавное. Отец, кажется, потерял дар речи. На моей памяти такое с ним впервые.
* * *
Молчание затягивается. Неожиданно я понимаю, что отец превратился в изможденного старика. Его кожа побелела и покрылась морщинами, как рука, если ее надолго погрузить в воду, белки глаз пожелтели. Он облизывает губы, словно бы собираясь что-то сказать, но не произносит ни слова.
Все ждут. Во-первых, становится неловко, во-вторых, молчание в такой ситуации - знамение не из лучших. Меня охватывает нетерпение.
- Спасибо Яхве… Хвала Ему… спасшему нас от потопа, - начинаю я.
Отец кидает на меня взгляд, но на этот раз он не кажется мне таким угрожающим, как прежде: на моей памяти отец никогда так не трясся. Он снова облизывает губы.
- Господи, - продолжаю я, - мы приложили все силы, чтобы исполнить волю Твою. Помоги нам, чтобы и впредь мы могли вершить Твой святой труд. Аминь.
- Аминь, - повторяют за мной все, кроме отца.
Я гляжу на воду, уровень которой успел упасть так, что обнажилась еще одна скала. Та груда валунов, которую я увидел первой, в два раза увеличилась в размерах.
- Аминь, - произносит отец.
Я встречаюсь с ним глазами. Сейчас он смотрит на меня спокойно. Он больше не дрожит, не облизывает губ. Он отставляет локоть.
- Помоги мне встать, - приказывает он, что я и делаю.
* * *
Сложно сказать, что нам делать. Дождь перестал, небо расчистилось, но вода отступает медленно. Мы не можем, распахнув двери, просто взять и выпустить животных. Куда они пойдут? Лодка сидит в глине между двух скал. Впереди и позади - вода… Мы ждем.
* * *
Сейчас нам хуже всего. Два месяца мы остаемся среди горных вершин. Корабль недвижим, отчего еще больше напоминает тюрьму. Животные на нижних палубах становятся беспокойными. Мы тоже.
Яфет, как дурак, прыгает с кормы и оказывается у края воды. Он по колено погружается в ил и грязь. Потом по пояс. Он мечется, грязь доходит ему до груди, а мы стоим и смотрим, как он, беспомощно размахивая руками, уходит все глубже и глубже. Пока мы смотрим, его почти целиком поглощает земля. Если бы Бера не кинула ему веревку, с помощью которой мы все его вытянули, его бы сейчас с нами не было.
Ждали знака? Вот вам и знак.
* * *
Происшествие с Яфетом нас отрезвило. Мы принимаемся за дело. Мать постоянно ворчит о продуктах, которых почти не осталось. Илия говорит, что и животных скоро будет нечем кормить. Мы даем им сено, но оно тоже на исходе. Спорить не буду - дела идут не блестяще. Тучи исчезли, греет солнце, но воздух очень влажный. Ничего нельзя высушить. Кожа шелушится и покрывается пятнами. Я читал по звездам, но выходит путаница. Отец говорит, что скоро все кончится, и я не возражаю ему вслух. Мы устали от обещаний, увещеваний и молитв. Да, даже я устал от молитв. Может, это и грех, но с учетом того, что мы все пережили, его мне простят.
* * *
Отец выпустил ворона. Не уверен, что я поступил бы так же. Точнее, наверняка я бы поступил иначе. Но отец так ослаб, что нет смысла с ним спорить.
Он, похоже, владеет собой, хотя и погружен в молчание. Птицы, уступая ему дорогу, взлетают, нервно хлопая крыльями. Все, кроме ворона, который смотрит на него, вызывающе задрав голову. Отец наклоняется и хватает его. Ворон крупный, больше детей Беры, и черный как смоль. От клюва отходит некое подобие бородки, глаза горят злобой. Я бы выбрал другую птицу.
Я стою рядом и слышу, что шепчет ему отец:
- Лети. Найди осушившуюся землю и вернись, принеся нам знак.
Он подбрасывает ворона в воздух. Ворон делает над нами широкий круг, а потом устремляется на юг. Мы долго смотрим вслед этой большой коренастой птице, черной точкой несущейся над волнами. Окружающий мир кажется неуютным, и мне становится интересно, далеко ли он залетит.
Мы ждем ворона неделю. Он так и не возвращается.
Глава двенадцатая
НОЙ
Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли…
Бытие 8:8
Совершенно очевидно, что выбор, павший на ворона, был неудачным.
Ной бродит по палубе. Он в смятении, в голове хаос мыслей. "Где же Ты, Господи, и зачем нас здесь покинул? Неужели вид наш столь омерзителен взору Твоему, что Ты возжелал оставить нас здесь разлагаться, подобно гнилому яблоку?"
Чтобы прогнать от себя богопротивные мысли, требуется физическое усилие. Ной закрывает глаза и прижимает к вискам ладони. Через секунду он чувствует, как тяга к богохульству покидает его - через уши, нос или какое другое отверстие. Когда он открывает глаза, ему кажется, что все снова встало на свои места. Под его ногами теплая неподвижная палуба. Ной чуть ли не начинает тосковать по качке потопа.
Он внимательно смотрит на птиц. Нет смысла посылать еще одного ворона. Но кого же тогда? Какую-нибудь маленькую птицу, которая, если ничего не найдет, быстро вернется назад? Нужна птица, в которой нет упрямства и гордыни, которая предпочтет возвращение гибели в волнах. Нужно найти птицу, которая абсолютно не похожа на черного как сажа, пронзительно каркающего ворона. Ответ приходит к нему сразу со всей очевидностью.
Нежно воркуя, в воздух поднимается голубь, чистый, как сама мысль.
- Принеси нам знак, - просит Ной взлетевшего голубя, похожего в небесной лазури на клочок белой шерсти. - Возвращайся и принеси знак, что испытание подошло к концу.
Голубя нет уже день. Ной все время обшаривает глазами небо, у него снова начинает потрескивать шея. Он пританцовывает на месте, кидая окрест выжидательные взгляды. Его охватывает ликование, когда ему удается разглядеть на западе приближающуюся к кораблю точку. Он вздымает руки к небесам. Птица летит у самой воды, ее мотает из стороны в сторону. Ной медленно опускает руки. Голубь садится Ною на плечо, но он смахивает его на палубу, словно насекомое. Голубь измотан, но никаких знаков не принес.
Ной упирает руки в боки. На мгновение его охватывает такая злоба, что он хочет свернуть мерзкой твари шею. Гнев проходит, но он все еще не смеет двинуться с места. К счастью, он здесь один. Домочадцы внизу - погружены во всеобщую апатию. Это хорошо. Было бы только хуже, если бы они всё увидели.
Внутри у Ноя что-то поднимается и оставляет его естество. Гордыня или какое-то другое чувство. Ной тяжело выдыхает и выхаркивает мокроту. Он настолько устал, что не в состоянии даже сплюнуть.
- Господи, - взывает он, - я почти погиб. Я стою у пропасти отчаяния и гляжу в глубины ее. Долго мне не выдержать. Моя чаша пуста.
Лишь волны смеются ему в ответ.
Рядом с ним оказывается Яфет. Он берет Ноя за локоть левой рукой, а не правой, покалеченной:
- Пошли, па. Спустимся, поедим.
Ной медлит, а потом спускается вниз вслед за младшим сыном. "Словно в глубины преисподней", - думает он, тщетно силясь отогнать от себя этот образ. На палубе за своей спиной он оставляет едва живого голубя. На него набрасываются голодные вороны и сойки и рвут его на части.
Глава тринадцатая
ЖЕНА
Сам засыпает, а остальные садятся кружком и говорят о нем. "Да какой смысл в ваших разговорах! - хочется мне крикнуть. - Зачем зря языком молоть! Он будет делать то, что считает нужным, а ваши слова ничего не изменят".
Кричать бесполезно, они не знают его так хорошо, как я.
Сим: - Он снова себя доводит. Измотает себя и опять сляжет.
Бера: - Иначе он не умеет.
Хам: - Он много чего не умеет.
Илия: - Оставьте его, он же старик.
Яфет: - А какая разница? Что, у кого-нибудь есть дельные предложения, как выбраться отсюда?
Хам: - Можешь снова прыгнуть с лодки.
Яфет: - Да пошел ты.
Мирн: - Кажется, меня сейчас вырвет.
Она убегает, а когда возвращается, выглядит просто ужасно. Эта Мирн за последние несколько месяцев не раз меня удивляла. Она крепче и, не исключено, умнее, чем кажется. Напоминает мне меня. Не жалуется, принимает все как есть, хотя, похоже, наше путешествие донельзя измотало ее. Я спрашиваю, не хочет ли она чего-нибудь (мой вопрос не означает, что у нас много чего осталось), но она отрицательно мотает головой.
Разговор мужчин идет по кругу, словно бык, бредущий по дороге на рынок, бредущий смело, потому что это единственный знакомый ему путь.
Сим: - Он еще не оправился. Нам надо убедить его быть поспокойней. Нелегкая задача.