Яфет: - Он скорее умрет. К худу или к добру, но он считает, что жить можно только так.
Сим: - В данной ситуации скорее к худу.
Хам: - И чего вы так о нем беспокоитесь? Он провел на боку больше времени, чем все мы вместе взятые.
Яфет: - Он прожил долгую жизнь. Может, наш старик знает пару-тройку вещей, которых не знаем мы. Тебе эта мысль никогда не приходила в голову?
Слова Яфета меня удивили: он в первый раз лестно отозвался об отце. Но вдруг разговор круто меняется.
Мирн: - Кажется, я беременна.
Пауза.
Илия: - Я тоже.
Пауза.
Бера: - И я.
Можно ли было придумать более удачный способ завести разговор в тупик? Все три - беременны. Мне очень хочется вставить слово, но я молчу. Будет ошибкой, если я сейчас раскрою рот. Судя по выражениям лиц мальчиков, они никогда не слышали о детях и отцовстве и не подозревали о естественных последствиях тех плотских утех, которым предавались со своими женами. Да, эта новость неожиданна, спору нет. Но, мальчики, скажите уж, пожалуйста, что-нибудь!
И тут начинается. Первым вступает Яфет; его реакцию предсказать несложно: он вопит и вообще ведет себя как дурак, кажется, на несколько мгновений даже забывает о своей руке. Он заключает Мирн в объятия, и, клянусь, бедную девочку вот-вот снова стошнит. Хам, плача, нежно обнимает Илию. Такого от Хама не ждешь, но он вечно преподносит сюрпризы. Илия пожимает плечами, а в ее улыбке читается "ну что я могу еще сказать?". Сим кажется ошарашенным, или, скорее, его охватывает легкий ужас - у него уже двое детей, которые непонятно откуда взялись, что он будет делать еще с одним? Ведь мы всё еще не сошли на землю. Лицо Беры похоже на глиняную маску, на которой застыло удивление. Бера умная и своего не упустит. Сим сидит на другом конце каюты и смотрит на нее с испугом, словно боится, что она его укусит.
И тут просыпается Сам, чмокает губами и озирается по сторонам. Я подношу ему воды, но он отмахивается, встает на нетвердые ноги и обводит всех решительным взглядом. Я знаю этот взгляд. Ох, как же хорошо я знаю этот взгляд. Мы все его знаем, разница только в том, что на этот раз на него никто не обращает внимания. Мысли заняты совсем другим.
Останавливаясь после каждого шага и хрипло дыша, он взбирается по лестнице и выходит на верхнюю палубу. Я иду за ним. Ветер снаружи овевает мои щеки и треплет давно не чесанные волосы. За последние шесть месяцев я практически не выходила наружу, поэтому мне нужно время обвыкнуться. От яркого света слезятся глаза, и пока я к нему привыкаю, несколько раз чуть не наступаю на зверушек. Наконец я понимаю, что сияние исходит от палубы, покрытой слоем птичьего помета в палец толщиной. Часть помета высохла на солнце и сошла с палубы, часть смыло волнами, но птицы продолжали и продолжают гадить.
И что же я думаю, оглядываясь вокруг? Я думаю: "Как много помета".
Привыкнув к свету, в ста локтях от себя вижу Самого, перегнувшегося через перила. У него в руках голубь. Оперение птицы, особенно на фоне сжимающих его грязных пальцев с обломанными ногтями, сияет белизной. Уже не в первый раз я удивляюсь, как некоторым животным удается сохранять чистоту, когда другие такие грязные.
Сам смотрит на меня:
- Это уже третий.
- О первых двух я слышала, - киваю ему. - Считаешь, выпускать их - удачная мысль?
Он молчит. Бедная птичка дрожит в его руках. Потом я понимаю, что на самом деле трясутся его руки. Увиденное заставляет меня задуматься над тем, сколько еще протянет мой муж. И меня словно палкой по животу бьют: "Может, он и упрямец, но жизнь без него опустеет". У меня в душе возникает резкий порыв укрыть его, уговорить не жертвовать больше собой.
Я осознаю всю глупость своего порыва: Сам расцветает от одной мысли о самопожертвовании. Готовность принести себя в жертву - его пища, его воздух и кровь, питающая его мозг. Если Господь перестанет требовать от него жертвы, он растеряется, не зная, что с собой делать.
Но есть разница: жертвовать собой или намеренно доводить себя до отчаяния.
- Первая птица пропала, вторая погибла, - говорю я. - Может, с третьей подождать?
- Ждать нельзя, - тихо отвечает он, - мы превращаемся в животных. Так дальше продолжаться не может.
Он прав, в ответ сказать нечего.
- К тому же ты сама слышала: у нас будут внуки.
- Слышала.
- Значит, нам надо выбраться с лодки.
Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Я этим не горжусь, я к такой ерунде не склонна, но в сложившихся обстоятельствах меня можно простить. Буду счастлива убраться с этой лодки, и если Сам найдет способ это сделать, Господь свидетель, еще раз упаду на ноющие колени.
Птица взмывает в воздух.
- Лети и принеси нам знак, - наказывает Сам.
"И побыстрее", - мысленно добавляю я. Мы смотрим, как голубь исчезает вдали - крошечная точка на фоне бескрайнего неба и огромного, раскинувшегося под ним моря. Не скажу, что преисполнена верой в успех этой затеи.
Мы стоим с Самим на палубе - старик и старуха в окружении птиц. Дети все еще внизу, заняты разговорами. О чем? О своих мечтах? О будущем? Каком будущем? Пока у нас только прошлое.
Сам выглядит помято. Он смотрит на меня. Старый-престарый старик и старуха.
- Ну, - произносит он, - кое-что нам все же удалось. Тебе и мне.
И что же нам конкретно удалось? Я не осмеливаюсь задать этот вопрос. Я уже сказала, сейчас я испытываю прилив нежности. Я устала. Я стану бабушкой, у меня будет как минимум трое внуков или внучек. Любая другая на моем месте оглянулась бы назад, на прожитую жизнь, но мне невыносимо хочется спать. Я мечтаю об одном: свернуться где-нибудь в тепле и укрыться овечьей шкурой. Мне надо сказать ему, что припасы почти закончились, но я молчу. Пусть об этом беспокоится кто-нибудь другой.
Впервые за долгие годы он берет меня за руку. Для меня это такая неожиданность, что я с удивлением смотрю на его пальцы. Может, ему сейчас тоже неспокойно и впервые захотелось плакать.
Его рука сухая и грубая, как кожа у змеи на брюхе.
- Я чуть не отправился к Богу в те несколько недель, - говорит он. - Навсегда.
Я молчу. Что тут скажешь? Я пыталась поддерживать в муже жизнь, и, быть может, поэтому он до сих пор с нами. Так поступила бы любая женщина. Но Сам напомнил мне, что выжил, потому что так пожелал Бог. Бог, а не я.
Моя маленькая коричневая ладошка зажата в его лапе, будто только что родившийся зверек в пасти матери. Или как жертва в клыках хищника. Я закрываю глаза, я слишком устала, чтобы предаваться этим мыслям.
Но его голос обрушивается на меня, словно буря.
- Я знал, что ты не даешь мне умереть, даже когда был в беспамятстве, - говорит он. - За мной приходила смерть, но ты прогнала ее.
- Ты и Яхве - все, что у меня есть и будет, - говорит он.
- Ни один мужчина не смеет мечтать о лучшей жене, чем ты, - говорит он.
Эти слова заставляют меня слегка улыбнуться. Может, мне тоже нужно сказать ему что-нибудь хорошее, но буду ли я искренна?
- Как ты себя чувствуешь, жена?
Я молчу, и тогда он называет меня по имени. Я открываю глаза.
- Что ты сказал?
Он выглядит озадаченным:
- Назвал тебя по имени.
- Назови меня так еще раз.
Что он и делает. Он берет меня за руку, и палуба вздрагивает под ногами. Мы смотрим друг на друга, мы, два древних ископаемых в этом все еще влажном новорожденном мире. На его щеках появляется румянец. Его бледно-голубые глаза смотрят на меня с легкой тревогой.
Лодка снова вздрагивает, продолжая оседать в грязь и ил.
- Еды почти нет, а я должна что-нибудь приготовить девочкам. Им всем надо кушать.
Он кивает и отпускает мою руку:
- Что мне делать?
И тут меня будто волной обдает: мы живы и скоро сойдем с лодки. Наверно. Нет, точно, я уверена. Ко всему прочему мой муж помнит, что у меня есть имя, и даже то, как оно звучит.
Я разражаюсь громким смехом. Когда я смеялась так в последний раз?
- Ты уже сделал все что нужно, - отвечаю я ему.
Глава четырнадцатая
НОЙ
Голубь возвращается к вечеру. В клюве у него веточка с зелеными побегами. Веточка идет по рукам, ее с изумлением рассматривают.
- Оливковая, - говорит Яфет.
Его слова ни к чему. Это и так видно.
Все погружаются в размышления. Где-то сошли воды, солнце просушило и отогрело землю, к небу тянутся трава и деревья. Где-то есть пища для коз, тучные луга для животных. Где-то распускаются цветы, растут леса, бьют ключи, наполняя водой озера, в которых плещется рыба. Жизнь снова вгрызается в землю. Желание стать частью этой жизни причиняет боль, словно рана.
- Мы туда доберемся, - обещает Ной. - Скоро.
Теперь ему верят. А что еще остается делать? Припасы кончились. Уже неделю они живут на козьем молоке и одном яйце в день. Мирн почти растворилась в воздухе, Илия стала прозрачной, Бера съежилась. Жена страшно отощала. От мужчин остались кости да бороды. На нижних палубах, где расположены клети с животными, повисла зловещая тишина.
Вечер сменяется ночью, полной беспокойных снов, головокружения и качки. Кажется, что их судно сорвалось со скал и снова летит по волнам. Однако теперь лодка целенаправленно движется вперед, как будто на веревке тащат полуслепое животное с отрезанным носом, которое вдобавок ко всему еще и нетвердо стоит на ногах. Дно с ужасным скрежетом скользит по поверхности, лодку рывками мотает из стороны в сторону. Звучит страшный удар, лодка замедляет ход. Потом замирает. Сон кончился.
На восходе словно какой-то толчок будит Ноя и его домочадцев. Они настороженно смотрят друг на друга, запускают руки в волосы и повторяют:
- Невероятно.
Часть третья
СОЛНЦЕ
Глава первая
НОЙ
И благословил Бог Ноя и сынов его…
Бытие 9:1
Ной смотрит на небо. Привычка, от которой теперь нет никакого толку. Однако отказаться от нее сложно. Небесный свод чист, только небольшая стайка гусей тянется на юг, да блестят несколько завитков перьевых облаков.
Ной бросает по сторонам беглый взгляд. Глаза у него уже не те что прежде, но даже отсюда - с пригорка, на который он взобрался, чтобы поразмышлять в одиночестве, - видны шатры, поставленные его сыновьями, фруктовые рощи, пасущиеся в лугах козы, всходы овощей и пшеницы, вытянутый, как палец, виноградник Яфета. Над всем этим грозовой тучей, обрушившейся на землю, словно не желающее меркнуть тяжкое воспоминание, нависает изломанный корпус ковчега.
Ной понимает, что эта картина никогда не исчезнет. Как бы ни ослабли его глаза.
* * *
Они прожили здесь целый год. В первое утро, лишившись дара речи, они стояли на палубе. Птицы уже улетели. Семья Ноя упивалась девственным пейзажем, раскинувшимся перед ними, как подарок. Перед ними лежала земля. Земля, не вода. От такой красоты они расплакались: высокие холмы обрамляли долину с незнакомыми деревьями, усыпанными фруктами, - их можно было разглядеть даже с ковчега. Через долину, разделяя ее на две части, бежал поток чистой воды. На восток тянулись поля с густой сочной травой.
Они пали на колени и вознесли благодарственную молитву. Затем Ной объявил:
- Пора за дело.
Сначала выпустили из ковчега мелких животных, и те на удивление быстро исчезли из виду. Мирн и Яфет с гиканьем и смехом гнали их в поля. Глядь - зверушек и след простыл. Потом Мирн вернулась в каюту с коконами и обнаружила, что все они раскрылись. Стены покрылись живым ковром. Она распахнула окно, и поток бабочек хлынул наружу - от ковчега будто валили клубы оранжевого, черного, красного, голубого и желтого дыма. Эти клубы, этот играющий буйством красок поток состоял из мириад бабочек - начиная от совсем крошечных и заканчивая гигантами размером больше ладони. Бабочки плыли над долиной, вселяя в сердца надежду.
Хам и Бера освободили лис, обезьян, броненосцев, огромных толстых змей, енотов, ленивцев и кабанов, которые ворчали и резко втягивали носами воздух, не веря своим ощущениям.
- Пошли! - покрикивал Хам на зверей, глядя, как они ползут, бредут или несутся прочь.
Бера смотрела им вслед с тоской:
- Боюсь, мы их больше никогда не увидим.
- По мне, так тем лучше, - проворчал Хам, взбираясь на гранитный валун неподалеку от корабля.
С трудом развели двери ковчега, вздувшиеся от воды. Илия и Сим вывели остальных животных. С длинными шеями, продолговатыми телами и вытянутыми мордами, звери выходили из глубин ковчега. Они подозрительно крутили головами, моргали, фыркали и шли вперед. Они еле отрывали ноги от земли, словно сомневаясь в истинности происходящего. Хам стоял в безопасности на валуне и хохотал над ними.
- Пошли, чудища! - кричал он, размахивая руками. - Хотели свободы, так нате вам! Теперь пошли отсюда, и убереги вас Бог подойти к нам близко!
И звери бежали: по колено утопали в болотистой почве слоны, воровато крались гигантские кошки, тяжело ступали быки и летели антилопы. Жирафы шли иноходью, зебры - рысью. Волки кинулись прочь стрелой. Носороги ступали осторожно, как старики, страдающие близорукостью.
- Ребро Адамово, - пробормотал Яфет Бере. - Клянусь, их явно стало больше.
- Кое у кого было потомство, - сказала Мирн.
- Это точно, - кивнула Бера. - Хотя… видишь тех газелей с закрученными рогами? Я их вообще не помню.
- Эти уж точно не из моих, - возразила Илия.
Хам бросил на Беру косой взгляд:
- В клетках было столько зверья, неудивительно, если ты кого-то не запомнила.
- Все может быть, - подумав, пожала плечами Бера.
Семья Ноя молча смотрела, как животные покидали ковчег. Совершенно очевидно, что из его недр вышло больше животных, чем туда зашло. Исход был продолжительным. Жена куда-то поманила Мирн, и вскоре они вернулись с корзиной, полной яблок, винограда и маленьких красных треугольных ягод.
- Кто хочет завтракать?
Они расселись прямо на валуне. Жена даже принесла овечий сыр в маленькой глиняной миске.
- Вот, приберегла, - сказала она и улыбнулась как девочка, что всех несказанно удивило.
Солнце уже прошло половину пути по лазоревому небу, нависшему над зеленью лугов, в реальность существования которых они едва успели поверить. Животные проделали в лугах темные борозды, которые казались нитками, связавшими мир воедино. Поток животных все еще тянулся тонкой струйкой от лодки. Семья едва ли успела заметить перемену: некогда мир сжался для них до размеров ковчега, теперь мир огромен, а ковчег - только малая часть его.
От полноты счастья люди крутили головами и глупо улыбались. Фрукты были сладкими, а сыр - соленым и острым. Еду запивали чистой речной водой. Потом все сошлись во мнении, что ничего вкуснее в своей жизни не ели.
* * *
Это было год назад. Бера родила Елама, Илия - Ханаана, Мирн - Гомера. Теперь их тринадцать. Тринадцатым стал сын Хама - Ханаан. Сим уверяет, что тринадцатое число несчастливое, но отказывается объяснить почему. Так или иначе, скоро семья снова увеличится: женщины опять беременны.
Сегодня Ной всходит на вершину холма в поисках уединения. Ему хочется поговорить со Всемогущим, хотя он не возлагает особых надежд на то, что беседа состоится. Ной прекрасно знает: у Яхве Свои заботы.
- Ной.
Он останавливается так резко, что чуть не падает, и чувствует, как что-то давит внутри черепа. Ощущение пусть и не очень знакомое, но успокаивающее.
- Господи?..
- Я доволен тобой, сыновьями твоими и женами их.
Ной склоняет голову.
- Теперь осталось лишь одно дело.
У Ноя першит в горле от страха. Честно говоря, он полагал, что с делами покончено.
- Да, Господи.
Неужели в голосе Яхве прозвучало изумление?
- Не бойся, Ной. Это дело не из утомительных.
Ной не в силах сдержать вздоха.
- Внемли же повелению Моему. Скажи сынам своим и женам их, чтобы разошлись они по земле и, плодясь и размножаясь, вновь наполнили ее.
- И все? - спрашивает Ной.
- Все, - отвечает Господь.
"Мальчиков-то я знаю, от такого дела они не откажутся. Хотя, с другой стороны, жены…" - думает Ной.
- Все движущееся, все, что живет, - продолжает Господь, прерывая размышления Ноя, - будет вам в пищу. Но и вы будете пищей для каждой твари живой.
Ной не уверен, что правильно понял. Он щурится:
- Это…
- Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека: ибо созданы вы по образу и подобию Моему.
- Да, Господи. Только я не думаю, что кто-то будет лить кровь…
- Ужель тебе ведомо больше, чем Мне?
Ной замолкает.
- Поставлю завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа. Не прокляну Я более человека и дела его. Злы люди по природе своей, но не стану более истреблять их.
Ной лихорадочно думает, что ответить:
- Спасибо…
- Вот знамение, что всякий раз будет напоминать о завете Моем.
Через весь небосклон протягивается такая яркая радуга, что у Ноя перехватывает дыхание. Выгнувшись от горизонта до горизонта, она гигантской призмой обрушивает на землю всю палитру цветов, окрашивая поля красным, берега речки желтым, фруктовые деревья сине-фиолетовым. Синеет даже тень, которую отбрасывает Ной. Он пытается что-то сказать, но слова застревают в горле. Потом Господь исчезает из головы Ноя, и он снова остается в одиночестве.
Он медленно спускается с холма и встречает Беру с козами. В этот год козы принесли на удивление много потомства - в стаде две дюжины козлят. Бера прижимает к груди ребенка и говорит свекру:
- Никогда не видала таких красок.
- Чего? А, да, миленько, - соглашается Ной.
- Сим бы сказал, что радуга - знак.
- Да ну? - Ной глядит вверх, но радуга постепенно меркнет. - Ему видней.
Бера поднимает брови, но не продолжает разговор.
Когда Ной возвращается домой, радуга уже почти исчезла. Пора к столу. Все говорят о радуге.
- Радуга означает, что Яхве доволен нами, - заявляет Сим.
- Правда? - как обычно едко спрашивает Хам. Он улыбается и щекочет пальцем животик Ханаана.
- Я думаю, Яхве хочет донести до нас кое-что еще, - тихо произносит Яфет. Он делает глоток вина, которое стал готовить в прошлом году из виноградного сока, и морщится: - Слишком кислое. Короче говоря, мне кажется, Он хочет сказать, что дело не закончено.
Сим садится прямо:
- С чего ты взял?
- Это же просто, Сим. Ты же мастак в знаках, знамениях и предвестиях. Ты должен признать, что они обычно являются до, а не после чего-то ужасного.
- Предупреждения, - говорит Хам.
Яфет делает неопределенный жест искалеченной рукой:
- Именно.
Все смотрят на Ноя и отводят взгляд. Он молчит. Они пьют розоватое вино первого урожая, оно кислое, в желудках становится неспокойно. Яфет принялся за виноделие с не свойственной ему энергией. Все пьют вино с удовольствием, подсластив его медом, - все, за исключением Ноя. Ему нравится и без меда. Он опрокидывает чашку за чашкой.