22
Когда я рассказал Рапову обо всех нюансах моей беседы с Канаевым, старик взъярился.
- Нет, ты подумай, - кричал он, бегая по своему закутку, - ты только подумай, какой прохвост! Считаешь, он под меня копает? Нет, поднимай выше! На что я ему, мне на пенсию скоро, я для него не противник! Нет, он на Дубинского замахнулся, его он хочет уесть! Он сразу уловил, что мы к машинам не готовы. Наделаем заявок, накупим техники, и будут об нее спотыкаться в коридорах да нас поносить. А это ведь не шуточки: сотни тысяч рублей! Ну жук, ну пройдоха! И Бремя же выбрал! Вернется Дубинский, а у него уже заявки на столе.
- Ну, до заявок дело может не дойти, - сказал я Рапову, - а в К*** съездить кому-то придется.
- Кому-то? - переспросил Рапов. - Тебе и придется. Кроме тебя, я никому это дело не доверю. Ты человек осторожный, тебя на дешевке не проведешь.
- Нельзя, Владимир Петрович, - возразил я. - Сумных у нас старший научный сотрудник, да и Молоцкий может обидеться. Кстати, у него в К*** родственники.
- Не родственники у него, а краля там в К***. Молоцкий твой на эти машины и смотреть не станет. А Илья сам откажется. Он лишней ответственности на себя брать не захочет.
- Не знаю, слышали ли наш разговор через перегородку, но и Сумных и Молоцкий отказались от командировки в К***. У Ященко, правда, загорелись глаза, но Рапов и не собирался ему предлагать эту поездку.
- Вот видишь? - сказал мне Рапов. - Только ты один и остаешься. Ну с богом. Постарайся там вникнуть поглубже. Это тебе не торт сувенирный: крышку приподняли, бантик завязали - и до свиданья. Они тебе сначала рухлядь всякую демонстрировать станут, десятилетней давности. Хочешь, - тут он внимательно на меня посмотрел, - я с тобой Аниту отправлю? Хоть и баба, а все инженер.
Дело обстояло как раз наоборот: хоть и инженер, а все баба. Я покраснел, как подросток, которого уличили в грешных мыслях. А между тем в нашем отделе один, пожалуй, я держался от Аниты на отдалении. Ященко и Молоцкий наперебой с ней заигрывали, Дыкин был с ней запанибрата (он даже обращался к ней так: "Ну что, брат Анита, пивка-то, наверно, хочется?"), бедняга Ларин откровенно по ней тосковал, и даже Сумных, наш "человек из глубинки", несколько раз порывался подбросить Аниту до дому на своей "Ладе", от чего Анита смущенно и торопливо отказывалась. Я же обращался к Аните только в случае крайней служебной необходимости, всякий раз задолго к этому готовясь. И тем не менее у нас с нею были "особые отношения", которые выражались разве что в том, что мы исподтишка наблюдали друг за другом.
Стол Аниты стоял как раз напротив моего стола, и временами, когда я особенно ожесточенно перетасовывал "языковые кадры", я ловил на себе Анитин взгляд.
Я поднимал голову - Анита с готовностью отвечала улыбкой на мою улыбку и тут же опускала глаза. Я тоже любил смотреть, как она хмурится над своими расчетами: бледное, чуть суховатое лицо ее было неподвижно, только брови страдальчески сдвинуты. Задумавшись, Анита машинально постукивала карандашиком по губам и вдруг, усмехнувшись, что-то резко перечеркивала на бумаге. Но как бы она ни была занята, стоило мне посмотреть на нее повнимательнее, как она тут же поднимала глаза и как будто молча спрашивала: "Что, Сережа?" Анита послушно и безропотно выполняла любое мое распоряжение. По части безропотности с ней мог сравниться лишь Ларин, но тот понимал только с третьего раза, исполнять же начинал после первого, а Анита все схватывала на лету. Анита свято верила в необходимость того, что я делаю и на чем настаиваю, и от такого доверия, почти бессознательного, мне было здорово не по себе.
Вот, пожалуй, и все. Материалу для "особых отношений" здесь маловато, но все же "особые отношения" были. У нас с Анитой был молчаливый уговор - не сокращать дистанции, и оба мы, по разным, конечно, соображениям, этот уговор соблюдали. Когда Молоцкий и Ященко уводили Аниту на обед (а делали они это регулярно), я всякий раз задерживался в отделе минут на пятнадцать, и не было еще случая, чтобы Анита, оглянувшись, спросила меня: "А ты?" Хотя как будто, что может быть естественнее? Анита прекрасно понимала, что в рамках застольной беседы нам придется перешагнуть какую-то черту: Молоцкий и Ященко были не из тех, с кем можно поддерживать чинный разговор о высоком. К счастью, у меня под рукой был Дыкин: он всегда терпеливо меня дожидался и тоже, кажется, понимал ситуацию. Так мы и обедали двумя автономными группами, чуть ли не по очереди: первыми уходили холостяки с Анитой (позади вприпрыжку бежал Ларин, над которым те двое беспощадно издевались), а через четверть часа в буфет отправлялись Дыкин, Сумных и я.
Дыкин и передал мне ходившие по фирме слухи, что у Аниты когда-то что-то там было с Дубинским. Я не поверил этому: у картины мира, сложившейся в моей голове, есть своя гармония, которой я дорожу.
Никто в отделе не знал, замужем ли Анита, где она живет. Домашние, хозяйственные заботы, казалось, совершенно ее не занимали. Проблема "где что дают" оставляла ее равнодушной. Разговоров о детских озорствах и болезнях (Молоцкий был обременен двоими детьми, Дыкин - троими) Анита не поддерживала, хотя и прислушивалась к ним с некоторым напряжением, хмурясь и делая вид, что занята своей "арифметикой". Вообще в ее красивом умном лице, в безусловно раскованном взгляде знающей себе цену женщины была какая-то заторможенность. Однажды злодей Ященко потряс нас всех стихами, обращенными к Аните, - стихами, которые я запомнил слово в слово, до того они были точны. "Ты неподвижна, строго говоря, и под твоим порывистым движеньем я угадал сухое напряженье былинки на сугробе января. Ты неподвижна, строго говоря, ты сквозь себя глядишь на мир с отчаяньем, как стрекоза глазастая, печальная, попавшая в кусочек янтаря". Стихи эти, написанные на мартовской открытке, нечаянно попали к Молоцкому, и он, огласив их, начал настойчиво допытываться, кто автор. Автор сидел насупившись, самолюбивые пятна на щеках его выдали. "Однако, братец, - сказал ему Молоцкий, - в старину это делалось тоньше. Ты воспеваешь свою проницательность, а не даму". На Аниту, впрочем, стихи не произвели особого впечатления: наверно, как и большинство людей, она не видела себя со стороны. "Очень мило, - сказала она с улыбкой, - но это не обо мне".
Все попытки Ларина и Ященко проводить ее до дому не имели успеха. Анита довольно умело от них отделывалась и, ласково кивнув на прощание мне одному, уходила неизвестно куда. Впрочем, я не слишком над этим задумывался: мало ли куда может уходить после работы независимая женщина средних лет и далеко не средней внешности. Наши с ней "особые отношения" не распространялись на послерабочее время: так нам было обоим удобнее. Вот почему предложение Рапова очень меня смутило.
Но, подумав, я согласился. Меня действительно беспокоила мысль, что без помощи Аниты я не сумею разобраться в технических тонкостях. С обучающими машинами я имел дело еще на прежней работе, но тогда это были примитивные пульты типа тех "телевизоров", которые принимают экзамены у проштрафившихся шоферов. С тех пор какие-то сдвиги должны были произойти, но какие - я мог только предполагать.
Однако Анита наотрез отказалась со мной ехать. В общем-то это было в рамках нашего молчаливого уговора и потому меня не задело. Я только был удивлен резкостью, с которой Анита ответила ни в чем не повинному Рапову:
- Вы же отлично знаете, что я не смогу поехать. Сережа справится и один.
Рапов пробормотал что-то невразумительное и ушел в свою клетушку, а Анита весь день после этого ни с кем в отделе не разговаривала, и даже Молоцкий, у которого на языке вертелась какая-то колкость, не рискнул по этому поводу пройтись.
23
Из К*** я вернулся на три дня раньше срока. Опасения Рапова были напрасны: представителю такой солидной фирмы тамошние жители не стали демонстрировать рухлядь, с которой они начинали пятнадцать лет назад. Встречен я был на самом высоком уровне. Меня прежде всего спросили, интересуют ли нашу фирму программы, ориентированные на какой-то определенный язык. Нет, нас интересовали только программы для "разноговорящих" (этот словесный динозавр родился у меня совершенно непроизвольно, в ходе первой же беседы, и был встречен специалистами с восторгом: ведь они, бедные, до сих пор оперировали тяжеловесной формулировкой "для лиц, говорящих на разных языках").
Но, видите ли, разъяснили мне с предельной деликатностью, о чисто машинном обучении сейчас в мире никто не говорит. Второй программированный бум кончился лет пять назад, мы более трезво подошли к проблеме и пока не собираемся отказываться от преподавателей. Все наши обучающие машины рассчитаны на параллельную работу с преподавателем. На это я ответил, что, видимо, пришла пора третьего программированного бума: с какой, собственно, стати мы должны дожидаться новых Скиннеров и Краудеров? Мы сами в состоянии сказать первое слово. Тем более что у нас с экспортом языка дело обстоит хуже, чем у англосаксов, и есть резон поторопиться с машинизацией этого дела. А Скиннеры пусть себе не спешат: у них не горит, наверно.
Три дня я не показывался на работе. Всеобщий интерес к моей поездке не дал бы мне возможности обстоятельно во всем разобраться: начались бы расспросы, вызовы "на ковер", а мне не хотелось выдавать поспешные рекомендации. На эти три дня Лариска выпросила отгул и усиленно меня подкармливала, а я, разложив на полу десятки программ и пособий, сидел среди этой груды бумаг на кожаной подушке в позе роденовского мыслителя и мрачно прикидывал, во что же обойдется нашей' фирме "третий программированный бум". Дело было не в деньгах; громоздкий обучающий комплекс "Плато-2" в Иллинойском университете обслуживал 128 человек на базе одного лишь компьютера "Иллиак", который наша фирма давно бы списала в утиль как морально устаревший. Конечно, "Иллиак" тоже не безделица, он обошелся университету в несколько миллионов долларов, но тут Канаев мог не волноваться: среди недвижимости нашей фирмы были ящики повместительнее и повдумчивее, и речь могла идти лишь о закупке "терминалов", а это техника довольно дешевая.
24
На четвертый день я явился к Рапову.
- Ну, с чем приехал? - живо спросил меня старик.
- С выводом, Владимир Петрович, - ответил я.
- И то неплохо, - похвалил меня Рапов. - Докладывай. Постой-ка, расположимся сначала попроще, а то через стол неловко разговаривать. Сядем вот здесь, в креслицах, по-семейному. И тихо говори: мальчики очень интересуются. Надо нам сначала позицию согласовать, а в народ уж потом вынесем.
Мы выгрузили из кресел кипы разрозненных листов, сели, помолчали. Старик пригладил лиловатой рукой реденькие седые свои волосенки, пристально посмотрел мне в глаза.
- Не с добром ты, я вижу, вернулся, - сказал он. - Восторгом не пышешь. Ну, говори.
Я вкратце изложил свой генеральный вывод. Дешевле, разумнее и, видимо, солиднее, сказал я, не закупать никаких пультов: на нынешнем этапе программированное обучение может быть только безмашинным. Машин, которым можно было бы доверить обучение, практически пока еще нет. Все агрегаты, которые я видел, слепоглухонемые от рождения. Общаться с ними можно лишь кнопочным путем: они не слышат сказанного и не видят написанного и до сих пор еще, как в добрые старые времена, работают по принципу "множественного выбора": то есть на каждый вопрос машина предлагает пять-шесть ответов, один из которых правильный, а остальные либо нелепы, либо провоцируют ошибки. Все сообщения об устройствах, которые печатают с голоса либо читают с листа, мягко говоря, преждевременны. Таких устройств пока еще нет нигде в мире, а те экспериментальные образцы, которые так воодушевляют корреспондентов, слышат не более сотни слов. И положение изменится лет через пять-шесть, не раньше.
Что же мы выиграем, закупив устаревшее оборудование? Проиграем в качестве, безусловно, поскольку перед глазами "иностранного гостя" будет постоянно мелькать информация, на четыре пятых неверная. А выиграем ли во времени - это еще вопрос. По принципу "множественного выбора" число кадров в нашей программе должно быть увеличено впятеро, а это попахивает четырьмястами часами непрерывного машинного времени. А за четыреста учебных часов я лично без всяких "терминалов" берусь обучить русскому языку добрый десяток пожилых иностранцев, не имеющих понятия даже о нашем алфавите.
- Так черт же тебя возьми, - сказал мне Рапов, не дослушав, - ты можешь обучить десяток, а машина - тысячи. Ну, брат, удивил ты меня! Два года трудились - и снова резину тянуть начинаем. Что ты предлагаешь-то, никак не могу понять.
- Повременить, Владимир Петрович, - коротко ответил я.
- Да с чем повременить, с чем? - вскричал старик. От досады и удивления он чуть не плакал. Видимо, он возлагал большие надежды на мой вояж: ему хотелось хотя бы перед уходом взглянуть на обучающий комплекс в собранном, так сказать, виде.
- С чем повременить? - переспросил я. - Да с закупкой этой чертовой техники. Она годится только экзамены принимать. А обучать мы и без нее можем - программа-то почти готовенькая!
- Кто это "вы"? - побагровев, спросил Рапов.
- Мы - это мы. Люди, Владимир Петрович. Денег-то жалко! Ведь миллиона в полтора эти ящики обойдутся - и все равно преподавателей придется держать. Вот лет через пяток…
Но Рапов не хотел меня слушать. Он тупо смотрел на программы, которые я ему подсовывал, чтобы подкрепить свои доводы, и повторял машинально, меняя только порядок слов, одну и ту же фразу:
- Сумных надо было послать. Сумных послать было надо. Надо Сумных было послать…
Наконец это вывело меня из равновесия.
- Да разве дело в том, кого послать? - закричал я, сгребая со стола свои вещественные доказательства. - Кого ни пошлите - все с тем же приедет, если, конечно, не круглый дурак!
Тут Рапов поднял лицо - и я поразился, сколько красных прожилок выступило на белках его глаз.
- Умен ты слишком, - сказал он мне безжизненным голосом. - Слишком умен ты, в этом твоя беда.
С меня было достаточно.
- Знаете что, - ответил я Рапову, - отчет о командировке я вам подавать не буду. Я передам его прямо Ивану Корнеевичу. И разговор считаю законченным.
Я хлопнул дверью так, что зазвенели все матовые стекла, и, чертыхаясь вполголоса, прошел на свое место.
- Ну что ты, ей-богу, - мягко сказал мне Дыкин, - разве можно так волноваться? Смотри, весь в пятнах сделался. Хочешь чайку?
- Его-то удар не хватит, - не поднимая головы, проговорил Молоцкий. - У него шея длинная, он к апоплексии не склонен. За старика боюсь.
- И правда, - подхватил Ященко, - сходить, что ли, к шефу, проверить? А то так до вечера с покойником рядом и просидим.
- Ты помолчи-ка, парень, - сказал ему Сумных. - Молод еще такие шутки шутить.
- Ну и шуму было! - осторожно заметил Ларин. - Сейчас из РИО прибегут за новостями. Они там привыкли, что у нас всегда тишина.
Одна Анита не произносила ни слова. Она даже старалась избегать глядеть мне в лицо: чувствовала, должно быть, что я мысленно еще доругиваюсь с Раповым.
Тут дверь закутка открылась, и сгорбленный, тщедушный начальник наш, ни на кого не глядя, прошел через комнату и вышел в коридор. Мне стало неловко - и одновременно я почувствовал облегчение оттого, что не успел сказать того, что задним числом придумал.
Я посмотрел на Аниту - она поймала на себе мой осмысленный уже взгляд и, подняв глаза, ласково мне улыбнулась.
"Ну что, набезобразничал? - говорили ее глаза. - А теперь самому неловко".
И Анита покачала головой.
- Похороны откладываются, - сказал тут Ященко, имея в виду раповский проход.
- Да, пожалуй, жить будет, - промолвил Молоцкий. - Ну-с, молодой человек, - сказал он, обращаясь ко мне, - может быть, вы изложите коллегам суть ваших разногласий?
А вот этого я как раз не хотел делать. Мои выводы - это только мои выводы, пока я держу их про себя. Но, когда они станут достоянием Дыкина, Ященко и Ларина, отдел придется закрывать.
Однако старшие наши внимательно на меня смотрели и ждали разъяснений. Какие-то, слова надо было говорить. И тут, почувствовав, видимо, мое замешательство, на помощь мне (в который уже раз!) пришел мой верный Дыкин.
- Да что там излагать? - сказал он легкомысленным тоном. - Старик рассчитывал, что Сережа привезет готовые терминалы. А Сережа ему бумажки выложил, вот он и взъярился.
Такая трактовка была много ближе к истине, чем полагал сам Дыкин. Поэтому я всецело ее поддержал. Произнеся несколько плоских шуточек на тот предмет, что, мол, я не грузчик, у нас тут и помоложе деятель есть, я осторожно прикрыл эту тему и принялся переписывать свой отчет на машинке: экземпляр себе на память, экземпляр Рапову и экземпляр Дубинскому - в этом пункте я считал необходимым быть последовательным.