Алик болтал, как в ресторане перед публикой. Алла только диву давалась. Пятнадцать раз могла бы опровергнуть мужа, доказать, что ошибается, но зачем? Любой имеет право на ошибки. Если у мужа такое настроение, пусть. Слабо верится, что он говорит о ремонте всерьез, скорее, под воздействием минуты. Солнце, опять же.
- Я не против, - осторожно ответила Алла и перевела разговор на безопасную тему - что готовить на обед и ужин.
- Устроим прием в следующую субботу, - перебил ее Алик. Чудесная легкость, только что переполнявшая его, исчезала толчками, или это сердце стучало громче обычного.
Та, которая витала над супругами, печально съежилась и вылетела в отверстие вентиляционной шахты, пренебрегая проницаемым окном.
Вика. Вторник
Вика не из-за конфет поехала. Что она, не может сама себе конфет купить, что ли? Просто сейчас экономит, парадное белье хочет приобрести. Позор, какое у нее нижнее белье, раздеться стыдно! Позавчера видела в ларьке шикарный пояс с резинками для чулок, пояс черный, а резинки красные. Ужасно сексуально. Светка говорит, что пояс проституточий, но это от зависти. Саму-то жаба душит дорогое белье покупать. А может, у нее мужики такие нетребовательные, не понимают ничего в сексе. Светка и сама не очень-то сечет. Не то, что Вика теперь. И мужики у Вики не чета Светкиным. Хотя, если разобраться, все они козлы.
В воскресенье Вика позвонила Алику сама, решила, как дурочка, что после того сказочного приключения у Валеры можно опять встретиться всем вместе. Но услышала женские голоса за его "алеканьем" и испугалась. Чего испугалась? Не ожидала, что у него там еще кто-то, кроме жены, околачивается. Хорош гусь, не успел с Викой проститься, уже другие развлечения нашел. Догадаться должен был, что это она звонит. Извернуться как-нибудь, назначить встречу. Вот, воскресенье пропало. И Валера занят оказался. Алику она теперь хрен позвонит, он еще просить будет. Хватит, натерпелась, наждалась. Сам должен телефон обрывать! После всего!
Валера объявился сегодня, на работу пригласил, подарочек обещал. Вика думала, что он, как человек, после работы повезет ее к себе. Они делом займутся, может, там и переночуют. А он коробку конфет сунул, познакомил с каким-то своим сослуживцем и спровадил домой. Ни фига себе, через весь город за вшивой коробкой тащиться. Это после ее-то работы, когда ноги и так отваливаются от бесконечного хождения от прилавка к прилавку.
А если Валера разочаровался в ней как в женщине? Или его оттолкнуло неказистое нижнее белье? Не то, не то. Есть в поведении Валеры что-то неестественное. Да что перед собой-то вилять! Выглядело так, словно он пригласил ее лишь затем, чтобы Юрасику тому дурацкому продемонстрировать.
Она не против, когда мужики своими девушками хвастаются, это нормально, так положено, значит, есть чем хвастаться. Но Валера таким тоном ее представлял, как будто у него таких девушек, как Вика, дюжина в неделю. Разве прилично спрашивать при ней, не хочешь ли, дескать, друг дорогой, сам такую задницу под рукой иметь? Чуть ли не заискивал перед тем шибздиком, а Вике сказал - покедова, кроха, сегодня мне недосуг, не до вас то есть. И оба заржали. Потом, правда, отвел ее в сторонку, извинился, сказал, что у них в мужском коллективе принято так шутить, иначе его уважать не будут. Ей-то что! Валере, судя по всему, нужна репутация, хочется в глазах сослуживцев "выглядеть". Но не за ее счет, пожалуйста!
С другой стороны, на сердитых воду возят. Надо сначала его на крючок покрепче подцепить, а потом права качать. Светка дело говорила. Хочет Валера своему Юрасику пыль в глаза пустить, пусть его. Вика потом свое возьмет. Но все равно обидно! Не стоит Светке рассказывать, подруга еще гадость какую скажет в ответ, с нее станется. Вика сама разберется, ученая. Да и что такого страшного? Задница у нее в самом деле - что надо. Все Валерины хитрости она насквозь видит. Ему охота, чтобы им восхищались, так и бедный Алик хочет, чтобы строем ходили - по правилам. Ну так ведь на то и мужики. Надо на них смотреть так же, как они на нас, надо их иметь дюжину в неделю, и все будет замечательно.
А к поясу еще чулочки бы ажурные или в сеточку, черного цвета. Тогда ни один не устоит - усохнет. Что ни говори, вкус у Вики есть, стиль она понимает. Еще бы денег.
Алик. Среда
Потянулась пустая неделя. Алик не звонил Вике, пребывая в странном оцепенении. Работы в ближайшее время не предвиделось. Часть времени уходила на поиски новой музычки для свадеб и юбилеев, но оставшаяся незаполненная часть была слишком велика. Дошло до того, что он решил самолично съездить в магазин за обоями, хотя жена собиралась перестилать кафель - но это детали. Алле не стоило волноваться, муж ничего не купил бы: он не знал, как определить необходимое количество рулонов.
С похвальным желанием Алик добрел до павильона метро и вступил на эскалатор, не имея четкого представления о том, где располагаются ближайшие строительные магазины. Пока живые ступени эскалатора переносили его под землю, он успел посчитать лампы, вырастающие светящимися, недружелюбными колоннами по обеим сторонам, но ступив на скользкий пол, забыл получившееся число и лишь смотрел по сторонам. Толпа повелевала его телом, направляя Алика в вагон, а из вагона - на переход. Все совершалось автоматически, пока Алик не обнаружил себя на станции метро "Невский проспект", что неудивительно, ибо он чаще всего выходил в город именно здесь.
Алик остановился, пытаясь сообразить, куда же все-таки направляется. Народу на станции в этот час оказалось на удивление мало. На ближайших скамейках сидели оживленно жестикулирующая парочка студентов с кейсами да бродяжка, обнимающая большой тряпичный сверток. Алик задержал взгляд на ее опухшем лице: неприятно одутловатом.
"Володя, посмотрев на эту даму, непременно сочинил бы историю. Отличную историю без традиционных штампов типа мамы-алкоголички и пропитой квартиры", - подумал Алик.
Лицо нищенки поразило его, лезло поверх его собственного, Алик чувствовал чужую воспаленную кожу на своих щеках, глядел из этих заплывших глазок, грязная, колючая вязаная шапочка ползла по его лбу. Он не мог сдвинуться с места, руки и ноги налились усталостью. Вспомнил, что читал рассказ о перемещении или обмене личностями, несколько рассказов, много рассказов на эту тему. В реальности никакого перемещения нет: сколько ни гляди на бродяжку, не вспомнишь о кусочке хлеба и окурке, провалившимся у нее сквозь дырявый карман за подкладку пальто. Его мозг выдает готовые клише: дырявое пальто - штамп, кусочек хлеба - штамп.
Если ведьмы существуют, они должны выглядеть подобным образом. При чем здесь ведьмы? Это все меланхолия… Надо просто сделать шаг, миновать часть пространства с нищенкой на мраморной скамье, чтобы всякая чушь не лезла в голову, не тревожила. Не хватало еще поверить в знаки и совпадения. Главное, не думать о Вике, то есть совсем не думать. Но как невыносим мир, как груб и прекрасен - вот, еще один штамп, и ничего с этим не поделаешь, ни с миром, ни с контролем над собственными мыслями.
"Я убью его, - внезапно решил Алик, и наваждение отступило, ноги привычно понесли его к широкой лестнице, ведущей к следующему переходу и выходу на Невский. - Убью Валеру". - В спертом и голодном воздухе метро над головами пассажиров мелькнуло знакомое лицо, искаженное ухмылкой: Валера смеялся.
Пройдя Невский проспект от сжатого сумраком домов канала Грибоедова до площади Восстания и наивно-радостной вокзальной суеты, Алик так и не нашел нужного магазина. "Гостиный двор" и "Пассаж" он миновал, не притормаживая. В универмаги заходить не хотелось. Вика работала в универмаге. Дома заняться оказалось решительно нечем, до прихода жены оставалось много времени, и Алик привычно улегся на диван. Почему он решил пригласить в гости именно Валеру? Шуточки подсознания, не иначе.
Давно, в чужой забытой молодости, Алик мог представить себя в постели с двумя женщинами. Не то, чтобы Алика интересовал подобный вариант, но он казался допустимым. Другое дело - с женщиной и мужчиной, тем более, с приятелем и любовницей. Должно было быть безусловно неприятно, если не противно. Но оказалось - не противно. Почему он хочет пригласить Валеру? Неужели ошибается насчет собственной природы, или, как принято говорить, ориентации?
Телефонный звонок выручил Алика. Володе срочно потребовался микрофон, и Алик с удовольствием согласился вновь поехать в центр, чтобы передать необходимое. Алик опомниться не успел, как уже снова выходил к каналу Грибоедова, принарядившемуся огнями фонарей в ожидании вечера. Но в этот раз он отправился не налево в конец Невского проспекта, а направо, к его началу.
На улице Желябова издавна существовала чудесная булочная-пирожковая. Собственно пирожковая с торговлей "на вынос" располагалась в первом зале, а во втором стояли три столика и пара стоек, где можно было, закусывая пирожками, выпить чего-нибудь подходящего настроению. Публика, за исключением случайных мамаш с детьми, собиралась своя: друг друга знали в лицо, а продавщицу называли по имени. Большую часть постоянной публики составляли музыканты и их друзья: сказывалось близкое соседство консерватории. Литераторы тоже забредали, но все какие-то графоманистые, неподлинные.
К приходу Володи Алик успел остограммиться и съесть пару фирменных пирожков-шариков с чесноком и сыром. Увы, Володя спешил. Неотложное дело не помешало ему выпить запланированный коньяк, но от рассказа традиционной истории он отказался, что Алику было только на руку. Выяснять отношение Володи к групповому сексу напрямую в принципе было небезопасно - истолкует превратно, - поэтому Алик обратился к опыту приятеля, сформулировав вопрос в форме "а не случалось ли тебе…".
Володя отозвался мгновенно, ответил исчерпывающе и почти кратко, истолковав вопрос именно так, как и опасался Алик:
- Благоверная намедни уехала к тетке, и я как раз в эти выходные имел безобразия с соседкой и шведом. Соседка в гостинице горничной работает, в "Советской", ну, я тебе говорил. Та к вот, отбарабанили мы с ней шведа во все параметры, а утром выгнали.
- Почему? - вежливо поинтересовался Алик.
- Надоел! - отвечал Володя. И добавил: - Поучаствовать хочешь? Так я тебе позвоню в следующий раз, как оказия выйдет, - после чего пустился выяснять технические характеристики микрофона.
У Володи все легко, все под рукой: и швед с соседкой, и любовь к благоверной, и микрофоны. Полная гармония. Но если это лишь видимость?
Объясняться, доказывать, что друг ошибся насчет намерений - еще хуже, решит, что Алик принимает проблему близко к сердцу, примется убеждать, что ничего нет легче, чем отбарабанивать по шведу за вечер. Как ему удается жить так просто? Чувствовать себя правым и безгрешным? А главное - чувствовать с удовольствием. Как там - "во все параметры"?
Алик не ханжа и не прыщавый подросток, в приключении у Валеры дома нет ничего страшного, чрезмерного или дурного! Не так: не было бы, если бы не Вика. Хотел ли он, чтобы так получилось? Специально оставил их с Валерой наедине? Почему присоединился к ним, вернувшись? В молодости все оказалось бы проще. Не стоило бы ни гроша. В смысле переживаний. В молодости Алик воспринимал эксцессы легче. Он же не рассорился с Валерой, когда тот увел у него девушку. Валера ни при чем. Проблема в его собственном желании. Намеренно или случайно? Разве можно не знать о собственных побуждениях? Собственное, собственные… А ну как, у него нет ничего собственного? Вот что страшно.
- Ну, привет! - напомнил о себе Володя. - Значится, договорились.
- О чем? - спохватился Алик, крутя пальцами граненый стаканчик.
- Знаешь, сколько у него граней? - спросил Володя. - Да не пересчитывай, сразу отвечай!
- О чем договорились? - Алик затравленно смотрел на своего мучителя. Володя как представитель ясного и торопливого мира, не желающего притормозить, не умеющего останавливаться, чтобы поразмыслить над собственными проблемами, либо вовсе не имеющего их, простодушно мучил Алика.
- Шестнадцать граней! По числу сестричек-республик Советского Союза. Проектировала Вера Мухина, та, что изваяла Рабочего и Колхозницу. Да, были люди в наше время! Позвоню в конце недели. Всего-то пара дней осталась. В понедельник, помнишь, работаем "У Муму". Выходные свободны в кои-то веки, знай - оттягивайся. Будь здоров, инженер!
- У меня гости в субботу, - предупредил Алик. Он успел забыть начало разговора. Пригласить заодно Володю и не подумал, сам не зная, почему.
- Ничего, не последний раз живем, какие твои годы, - успокоил приятель, подмигнул кухонной девушке, вышедшей собрать пустые стаканы и тарелки, привычно изготовился, чтобы хлопнуть ее по "выпукло вогнутостям", как он выражался, девушка так же привычно отпрянула.
- Пока-пока, - уже на ходу повторил Володя.
Денек выдался отвратно-бесконечный. Во второй раз Алик возвратился домой. До возвращения жены еще оставалось время. Звонить Вике было страшно, звонить Вике не хотелось. Звонить Вике было необходимо. Тот утренний безымянный звонок, тот крик о помощи, раскаяние и горечь безмолвия понуждали Алика взять трубку.
Двойняшки. Среда
- Нету ее. Не знаю. Не знаю. Ага. Стой, жаба! - последняя реплика уже не в трубку, но Алик слышит, как двойняшка номер один сигнализирует номеру два о недопустимости некоего действия, крик сменяется короткими гудками.
- Кого надо? - доброжелательно спрашивает второй номер, с трудом шевеля языком в заполненном конфетами маленьком ротике.
- В следующий раз ты подходишь, - первый номер тянет коробку конфет на себя. Пестрая нарядная коробка помялась, не удерживает сладкий груз в своем чреве, и блестящие овальные конфеты сыплются на пол. От запаха шоколада обеих слегка подташнивает, но не пропадать же добру! Когда еще выпадет личная шоколадная добыча - личная на двоих. Овсяное печенье и пряники - стоящие вещи, никто не спорит. Но шоколад и торт случаются только по праздникам, а хочется-то гораздо чаще. У одноклассников - факт! - чаще праздники случаются.
С одноклассниками двойняшки не откровенничают и конфеты у них не выпрашивают, как Галька-двоечница, которая вечно норовит на халяву. Двойняшки держат оборону: первый-второй, а больше никто не нужен.
Разве что Вика их может понять, и то не всегда. Вика не заложит, посочувствует, как умеет, тайком от предков подкинет на карманные расходы. Даже в кино сводит, если настроение будет. Но Вика - взрослая, значит, не вполне своя. Хотя ближе нее нет никого.
- Это Виткин тот. Старый.
- А! - мгновенно понимает второй номер. - Надо было его послать подальше. Хрен ли! Этот новый, вон, хоть конфеты носит.
- Витка тебе пошлет! Вчера злющая ходила, - первый номер давится конфетами: спрятать негде, оставить нельзя, перепрячут или съедят за ужином, как это у них называется, "всей семьей". А Вика им подарила, им лично!
Положительно, Викин "этот" произвел на двойняшек впечатление. Кроме голоса по телефону и полновесного факта подарка коробки конфет старшей сестре, они ничего о нем не знают, но этого вполне достаточно, чтобы вынести квалифицированное суждение. Хотя, по большому счету, все взрослые - враги и придурки. Родители дерутся и орут, учителя орут и придираются, бабки во дворе пристают с дурацкими вопросами, типа жалеют, а на самом деле, выясняют, что у них дома творится.
- Что вы, деточки, на обед ели? Что папа, трезвый ли пришел? Почему у мамы синяки, упала, что ли?
Но двойняшкам надо еще несколько лет, чтобы вырасти, а там уж они разберутся, не пропадут. Во всяком случае, жить станут самостоятельно, что они в этой конуре не видели; подале от ненаглядных папахена с мамахеном, от убогости и нищеты, от матраса на полу, от визга и прокисшей каши. Даже от Вики, с ней можно так встречаться, отдельно. И жизнь накатит на них во всей своей избыточности, с шоколадом, "Макдональдсом", новыми, не перешитыми платьями, собственными ван даммами, домами, яхтами и щеночком пуделя. Хрен ли!
Алла и Алик
Одни живут, другие пережидают, надеясь, что все как-нибудь устроится. Алла догадывалась, что вторые не лучше первых, но поскольку измениться она не могла, не умела, тех, что пережидают ей было жальче.
Они с мужем не были ленивы или бездеятельны. Они страшились совершать лишние движения. Потом, потом, когда все устроится. Ведь неловким движением можно навредить, причинить боль - не себе, с собою, ладно, разберемся - другим. Их воспитали жить, причиняя другим как можно меньше хлопот и неудобств. Они поверили. Они хорошо учились.
До тридцати все шло неплохо. Но Алик потерял работу: закрылся его институт. К Алле все чаще на улице, в очередях стали обращаться вместо привычно-безликого "девушка", пугающе значительным "женщина".
Алла решила, что не стоит расстраиваться, и покорно перешла из затянувшегося отрочества в тихую зрелость, минуя молодость, подобно тому, как смотрительница туалета тетя Валя миновала зрелость, шагнув из молодости в неопрятную старость. Но контроль над мыслями дается тяжело, и Алла расстраивалась, проиграв свою молодость, хотя надеялась, что переживает из-за недостаточной обеспеченности и не такой, как мечталось, работы.
- Алла, ну это же смешно, это нелепо - совсем не смотреть телевизор!
Алла понимала, что начальница Ольга Ивановна не оправилась после вероломного бегства мужа, что придирается из-за расходившихся слабых нервов, но начальница есть начальница, надо отвечать.
- Ольга, но я ведь не бравирую этим. Не смотрю, потому что некогда. Там все равно одна реклама.
- Ты хоть знаешь, что в стране происходит? Ты знаешь, что война идет?
- Какая война? - машинально спросила Алла.
- Чеченская! - с чувством пояснила начальница. - Ты в лицо-то знаешь кого-нибудь, кроме Ельцина?
Алла хотела уточнить - зачем знать? Но решила не раздражать женщину:
- Руцкого знаю.
- Почему? - заинтересовалась Ольга Ивановна.
- Ну-у. Он симпатичный, импозантный. Энергичный.
- Нравится тебе?
Алла кивнула, улыбнувшись. Пусть начальница считает, что у нее тоже есть слабости. А все же неприятно - она вынуждена развлекать "хозяйку", как горничная.
- Ты же вроде у нас последовательная подвижница демократии? - У Ольги Ивановны на скулах зажглись красные пятна. Начальница засмеялась, сухо, издевательски.
- Рада, что развлекла тебя, - сдержанно ответила Алла и подумала, что случись у нее беда в семье, ни за что не поделилась бы с Ольгой.
Реакция Алика на действительность протекала иначе. Выбитый из привычной колеи, он, по-прежнему не желая принимать решений, впал в затяжное уныние. Новая непривычная работа с атмосферой вечного чужого праздника не особо его радовала, но и не огорчала.
- Ничего не нужно, ничто не меняется, - упорствовал Алик и влюблялся в простушку Вику, все чаще и охотней сидел с Володей и слушал его истории. Он жаждал неизведанных эмоций и отказывал себе в праве на них. Если узнавал о знаменитостях младше себя годами - увиденное по телевизору было особенно болезненным, счастье, что телевизор смотрел редко, - то недоумевал, как они успели, когда? Ведь он родился раньше их, делал все, что требовалось, лучше.
Извлечь Аллу и Алика из кокона могла только та, что наблюдала сверху. И только ей это было так важно.