Когда на водоросли наступаешь, они источают запах моря - йода, вернее.
Посмотрим! Сюжет - он на то и сюжет. К счастью, мы не у Кафки в гостях. Это Кафка себе мог позволить сказать: человек, особенно в молодости, преувеличивает вероятность развязок. Мы хотим, чтобы ружья стреляли! (А удавки давили? Но ведь я здесь… Я путник. Я путейный смотритель. Скорее рассматриватель даже. Вот, ракушку увидел. Могу наклониться и подробно живописать!)
Голоса не слышны. Издали кустарник казался пониже. Нет, с меня ростом! Голые ветви в колючках… И не понять, полосой он здесь тянется или массивом… Как будто бы и голоса! Надо брать, очевидно, левей.
Находку порву. На мельчайшие кусочки! Лидия какая-то с людоедским оскалом. Блеф. Глупо клевать на такую наживку.
Но если все-таки так… Аня сразу переберется ко мне. Постоянное присутствие живого человека ей будет необходимо. Свой тыл в коммуналке не сдаст - слишком дорого дался. Я соглашусь на этот тошнотворный перевод с дюжиной трупов и бессчетностью коитусов (коитус, ergo sum?)… Плюс Анюшино скромное жалованье и генеральский паек. Минус мой долг Катерине за половину жилплощади. Плюс Анютины загулы по подругам и мое удивление, переходящее в крик: для каких таких нужд ей нужна эта комната, почему нам не съехаться?.. Плюс-минус ее всегдашняя готовность за четыре минуты сложить чемодан: сам видишь, дорогой, для каких таких нужд! Ведь если Тамара уйдет от Всеволода… Эту линию автор, наверное, тоже пока имеет в виду. Он, возможно, еще не решил, он не знает - вот что!
Негромко - за кустарником - только голос и смятка из слов.
- Говорю вам! Он сам придет! - женский - внятно и хрипло. - Если это в принципе - он!
- А больше и некому! - гундосый мужской. Там Семен и Тамара!
- На корыте! - Анюша! Там Анюша еще! - Это в его стиле! Но он мог не увидеть, что здесь костер!
Я, Анюшенька, дым увидел. И пришел на него.
- Геша, сходим?
Я не вижу ее! И она вряд ли… Не может она меня видеть! Неужели почувствовала, что я здесь?
- Аня.
Тишина. Очевидно, я сказал это слишком негромко, чтобы…
- Если хочешь, пойдем, хотя лично я тоже согласен с Тамарой! - На автоответчике вот такой же чужой и корректный голос - мой: "Говорить начинайте после сигнала".
Я там с ними! И нам там славно. И ждут там, стало быть, не меня.
Анюша, конечно, надулась. Молчит!
- Геннадий, постойте! - (Это значит, я встал! и Тамара мне вслед?): - На полуслове! Кто же так рвет повествовательную ткань? Я закончу - вы зафиксируете…
- Читатели обчитаются, - умильно - Семен.
- Севка заблудится, - мрачно - Аня.
- Вы помните мою последнюю фразу? Значит, это пойдет прямо к ней встык: я оказалась заложницей своей собственной порядочности. Я пошла на это ради еще не рожденного ребенка - его ребенка! Не без мучительных колебаний и, да, скажу и об этом: не без некоторого отвращения! Геннадий, пусть вас не шокирует моя сверхоткровенность…
- Мы все здесь поставлены в похожее положение. - Я - и каким же извиняющимся тоном!
- Я никак не могла смириться с тем, что должна принять его из объятий другой! Моего, мной вылепленного мальчика! Я довольно обстоятельно в свое время и в своем месте уже описала, чего мне стоило отдать ей его. Но ни одна душа в целом свете не ведает, чего же мне стоило его принять! Я - есмь. Ты - будешь. Между нами - бездна.
- Томусенька, не томи! - Семен там прихлебывает что-то; из родника? - А то читатели звонят и спрашивают: будет ли продолжение и как в дальнейшем сложилась судьба Галика и Тамары?
- Я пью. Ты жаждешь. Сговориться - тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. - Бог мостов не строит…
Лучше бы я в те дни твердила молитву. Но я твердила Цветаеву!
И какое-то перешептывание. Я не слышу! Тамаре оно ничуть не мешает. И, значит, не я там отвлекся. Наверно, Анюша с Семеном.
Тамара же:
- Роль его матери на этом этапе наших отношений - не последняя, странная, в чем-то зловещая роль! Разберемся подробней. В свое время ее ко мне ненависть-ревность не знала границ. Чтобы не повторяться, напомню только эпизод, описанный выше - историю на волейбольной площадке, где Валентина меня поджидала с учителем физкультуры, и ужасную сцену на нашей лестничной площадке, учиненную к тому же в присутствии Всеволода. Однако решимость Галика, вполне мимолетная, как оказалось в дальнейшем, связать свою судьбу с девочкой, мать которой дважды пытались лишить родительских прав, одним словом, с потомственной алкоголичкой, в корне изменила мои отношения с Валей. Теперь, когда девочка забеременела, а она решила во что бы то ни стало расстроить этот брак, все свои надежды она связала со мной. Но я-то об этом - ни сном, ни духом!..
- Сев-ка-мы-тут! - дуэтом, громко, Анюша и Семен. - Три-четыре. Сев-ка! Мы-тут! - с петухами и визгом.
- Конечно, мы обе видели Галика с его разносторонними гуманитарными способностями студентом: она - юридического, я - философского факультета. Итак, Валентина позвонила и сказала, что ей необходимо поговорить со мной. К тому времени мы были уже с ней, как говорится, первые подруги. Я ответила, что после второго урока у меня есть окно и я могу к ней заскочить - была суббота. Она сказала: "Тамара, я знаю, как ты любишь мои пельмени. Можешь не завтракать!" Хорошо. Прихожу. Дверь открывает Галактион! Но он-то уже жил у так называемой невесты! Сухо говорю: "Ты здесь?" - "Мать велела принять сантехника". - "А сама она где?" - "На комбинате - какая-то авария". - "Как себя чувствует Лариса?" - "Как пьяная актриса. То ломает руки, то блюет". И вот говорим мы с ним в дверях эти слова, оба никак не можем справиться с нахлынувшей дрожью, оба понимаем, что мы давно уже чужие люди… Он за эти полтора года невероятно возмужал. Я вдруг спохватываюсь, что я-то, следовательно, постарела! Почему-то говорю: "Ты как-то осунулся". И получаю в ответ: "Ты тоже!" Звонок.
- Пора на урок, - зевает Семен.
- Звонок телефона! Он идет в комнату. А я, вместо того чтобы хлопнуть дверью, иду за ним - из одной только вежливости - сказать "до свидания". Тут необходимо одно уточнение: через час мне предстояло войти в олигофренический девятый "В", собранный из отбросов соседних школ, и объяснять образ Болконского и историю его разрыва с Наташей. Дети и прежде с трудом воспринимали этот материал. Но для нынешних любой психологизм - китайская грамота. И вот! Я с этим проснулась, с этим ехала - с этим и вошла в их гостиную, когда Галик уже отвечал кому-то: "Ее нет дома". Вошла и говорю: "Ты понимал, почему Болконский не смог простить Наташу?" Уж поверьте! Без всякой задней мысли! И вдруг он падает передо мной на колени и целует мои грязные сапоги! Не снимать же мне их было, ведь я - на минуту! Я тяну его вверх, а он только теснее прижимает к ним лицо и говорит: "Ударь или скажи, что простила!" Вот, Геннадий, такая история. Надеюсь, что это хоть чем-то поможет всем нам!
- Я тоже надеюсь, - тем же голосом с автоответчика.
- На его мальчуковой кушетке - это было ужасно, тогда бросили на пол… на полу, как когда-то мы с Севкой, - голос скачет, как будто он там же, на ковре, вместе с ними. - Не скажу очищением. Селем с гор! Все сметающим на своем пути! Не настаивайте, Геннадий… Дальше я не смогу!
- Конечно, конечно! Я и не…
- Раз не настаиваешь, Гениашенька, - это Аня - похоже, с улыбочкой, - то вставай, прошвырнемся.
- Нет уж, коллега, не увиливайте! Ваша очередь рассказать все, как было на самом деле, а не так, как вам это хотелось преподнести - без цензуры свидетелей! И про крысиный яд, и про похищение младенца! И про записочки подметные! - Тамара, по тону судя, загибает пухлые пальчики. - Мы с Семеном готовы вам ассистировать!
- Яд? Анюша, какой такой яд? - мямлю, полагая, должно быть, что удачно скрываю волнение. - Ты никогда мне…
- Короче, Склифософский! Ты встаешь и приводишь Севку! Раз Тамаре Владимировне так приспичило поставить все точки под вопросительными знаками - мне ассистировать будет Всевочка!
- Мы, Анюша, ведь вместе хотели пойти.
- Иди, моя радость! А то еще в сговоре нас заподозрят. Мало ли что я тебе нашепчу по дороге? В текст войдет, а наша классная, страшно подумать, не сможет исправить ошибки!
- За вычетом, Анна Филипповна, вашего тона, все справедливо! Мой муж порой тоже зовет меня моя классная, вкладывая, как вы понимаете, в это слово совсем иной смысл!
- Барышни, отдыхайте! - нежно - Семен. - Пиво, барышни! Между прочим, есть рыбий хвост. Между прочим, Томусик, торчит из-под твоей левой пятки. Будь! Бывай! - это вслед мне, наверно.
А я отошел уже, стало быть. И сюда не долетает мой голос.
- Хорошо! - Аня громко, в ответ? Чуть темнее, чем было! Это странно.
Я там ухожу… Интересно, налево или направо? Мы ведь встретиться можем! Впотьмах, если будет вот так же темнеть. Разминемся?
- Если это Галактион!.. - оглушительный вопль. - Скажите, что я здесь одна, что без мужа! Иначе он ни за что не пойдет!
- Ути хосподи, масик какой застенчивый! - канючит Семен. - И твой, Нюха, тоже… И нудный какой - у-у!
- Мой - нормальный! - (Анюша, спасибо.) - Только доверчив не в меру. Сейчас ему Севочка тоже навешает на оба уха лапши, а мой дурачок и поверит. Приведет и скажет: "Встречайте, я автора вам привел! Старомодный, но вечный финал: бог из машины!"
- А Севочка: процесс пошел? - Семен, взяв октавой выше. - Пошел? Пошел… А пошел он!..
Смеются. Анюша всех громче. Вот уж это она умеет. Отсмеялась, но по инерции весело:
- Что там с ядом крысиным-то за история?
- Вы в Норильске травились?! - Тамара победно.
- Я травилась?! По-моему, это вы в Москве!.. - Нюша в раже.
- Кто - я? С чего бы?! Семен, ты слышал?
- Ведь пиво же, барышни! Пиво и звезды! Желаете - морские, желаете - небесные.
- Кто вам мог сказать такую глупость? - Тамара.
- Всёвочка и сказал!
- Ой, как беззастенчиво-то, Анна Филипповна!
- И построим мы с вами, барышни, домик из одних морских звезд. Точно пряничный. Маха моя махонькой ой как эту сказку любила! И станем в нем жить-поживать, дурью маяться!
- Да знаете ли вы, вы оба, как Севка дочку хочет до сих пор? И что он делает ради этого буквально каждую ночь!
- Томусенька, что же ты ему не объяснила, что такое ой не каждую ночь сделаться может? Ну, ты прорва, ну, ты лярва!
- Лярва по-итальянски - личинка, - едва слышно Аня.
- А пиявка по-итальянски как?! Можете не отвечать! Я вообще предлагаю без Геннадия, одним словом, пока мы вне контекста, воздержаться от слов!
- Просто, молча, друг дружку за волосы потаскать? - хмуро Аня. - Я все поняла! Корыто - это купель. А воды нет. Вода ушла в песок. И ждем мы не Мессию, как, с точки зрения автора, должно, а Всевочку ждем. Вот придет он, и снова будет весело, небывало, надзвездно!..
- Это только евреи Мессию ждут! Да, Семен? Нам еще этого не хватало, чтоб о нас, чтобы нами… какой-нибудь Розенцвейг! - деланный Тамарин смешок. - Семочка, не сердись. Но посмотрим правде в глаза! Быть первоклассным поэтом, переводчиком, музыкантом - можете! Тут я готова снять шляпу! Но проза - это слишком глубинное и исконное дело. И инородцам при всем их желании…
- Инородец, Томусенька, это такое инородное миру тело, которое куда ни помещай - а вот везде ему инородно. От обалдения он и малюет - чернилами, красками… Иногда даже очень народно! Ну, уж это - как Бог даст…
Что-то Анюша моя там примолкла.
- Как Бог даст?! В этой фразе - ты весь! Ладно. В качестве гипотезы я готова обсудить и это… Но только тогда, когда вернется Геннадий!
- Никогда не вернется Геннадий, - нахально Семен.
- Почему?
- Надоел потому что. Все ему расскажи! - и опять там хлебает. - А если в рождении моем - тайна, а в томлении - неисповедимость?
- У нас одна женщина убирается в архиве, - вот и Анюша, тихо-тихо. - Говорит, ее сын в морг устроился. И к ним из абортария каждый день зародышей привозят. Так вот они их спиртуют и дарят друзьям. Говорит, самый прикольный подарок ко дню рождения. Называется "Вася в детстве" или "Не ждали!" или "Недолго мучилась девчушка".
Она думает, что ее голос спокоен и в меру насмешлив. Нюша, Нюшенька! Хвост морковкой. Я приду. Я уже к вам иду. Только зря вот темнеет. Очевидно, от этого кусты кажутся гуще и непролазней. Не-об-ходимей! Ничего, обойду.
Я вернусь от пустого корыта и скажу, что я видел… себя. Того себя, который сидел у разбитого корыта - тот я, который, Анюша, у тебя на посылках. Ну, а если мы все же встретимся: я и я - и вернемся вдвоем, я скажу, что один из нас автор, а другой - образ автора, ну-ка, ребята, скорей отыщите десять различий! Тамара от этого перевозбудится до безобразия: Онегин, добрый мой приятель… но вреден север для меня!.. Торжество национальной традиции! Ну конечно же! Левый Гена и площе, и бледней, а вот правый - он настоящий!.. Расскажите скорей, правый Гена, как у вас это все родилось, ай да Пушкин, ай да сукин сын, ведь это он, он вас вдохновил, не отпирайтесь!.. Но ведь были и иные влияния, не говорите, я хочу угадать сама!.. Вэ Одоевский? Пиранделло?!
Лучше просто приду и скажу: "Я все понял! Корыто - купель! (Нюша вскрикнет: "Что я говорила?!") Но вода не ушла. Вода есть. Я летел, и я видел ее!" Аня, мешая восторг с изумлением, замотает головой, а глаза неподвижно зависнут… у ее глаз есть удивительное свойство - парить в пространстве еще несколько мгновений, даже после того, как сама она отвернется. Не уверен, что она дотерпит до рассвета. Ей захочется немедленно встать, и пойти, и найти эту воду, чтобы всем вместе войти в нее! Как Саша Дванов?
В "Чевенгуре" есть чудная рифма к "Двенадцати": чевенгурская голь объявляет наступление второго пришествия и тут же приступает к расстрелу местной буржуазии - со словами: "Они его сами хотят, пускай и получают".
Горячечное ожидание конца истории, подменившее собой религию самоустроения и самоочищения - вот это и есть наше все. Наша почва. И какие семена в нее ни брось, вырастет то же:
Для вас - века, для нас - единый час.
Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы (ить мы!).
Или же - если вкратце:
Тьматьматьматьматьмать…
Впрочем, ведь я еще раньше хотел дать какую-то сноску. Забыл!
Аня хочет креститься. Она говорит, что "страх Божий" - это единственное, что удержит ее от того, что она уже делала дважды. Но об этом я расскажу в своем месте и - как можно подробней. Потому что сама она, подозреваю, оговорила себя и наверняка - с упоением! Что бы Нюша ни делала - моет ли она окно, дерзит, ест ли арбуз, корчит рожицы или поносит нечистоплотность соседки, - это всегда акт бытийный - акт, в который она вовлечена вся целиком. Без этого предуведомления, а впрочем, вероятней, что - послесловия, будет трудно понять ее главу.
А иначе - зачем бы я здесь? Фиксировать обрывки чужих фраз?!
Все труднее не наступать на водоросли. И на звезды! (Это что же - метафора?)
Мысль держать все трудней!
В самом деле! Мой голос - в неведомо кем сочиняемом романе! Потому ли, что в собственной прозе он едва различим?
Обо что-то… Ворох! Ворох листов. Но стемнело настолько!.. Так, посмотрим. И текст совершенно слепой! Не иначе шестой экземпляр!
"Эта жалость - могущая вырваться вдруг из горла - отчего она? Я не так уж и жалок! Я всего только смертен. Я вижу это - я впервые вижу это! Его конечности подрагивают, точно в тике, о котором я столько мечтал… Тело - это конечность. Я отваживаюсь снова поднять глаза. Мы бессмертны, пока мы не видим себя… так. Он протягивает мне брошюру. Я ему - по зеркальной привычке - Мандельштама (я год издания ведь хотел посмотреть!.. он посмотрит?). И уже не понять, как взялась здесь Тамара. Шумно дышит, стремянка прижата к груди…"
Это Всевочкина глава! Ну конечно! Аня когда-то мне говорила, что он еще в школе от руки переписал чуть не всего, тогда совершенно ведь недоступного Мандельштама. Все, поплыли слова. Я ведь тоже когда-то о тике мечтал…
Да! Вот это находка. Сотни полторы страниц! Аккуратно сложить… И дождаться рассвета! И понять наконец… ну, хоть что-то понять! Чем лицо о колючки, можно будет на мягком вздремнуть. Жаль, что я разорвал тот листочек с "Устами Лидии". Ну да что уж теперь? Утро вечера мудреней. Да, мой собственный голос… когда стихли все прочие голоса - не пора ли подать? Вот что я расскажу для затравки.
Лет, наверное, в семь или в восемь, засыпая… здесь, наверно, надо оговориться, что все наше детство прошло под фильмы про фашистов… Так вот, уже натянув на ухо одеяло, я себе говорил: пришли фашисты, и главный из них приказал убить одного человека из вашей семьи, но решить должен ты, кого именно, можно и Джильду. Джильдой звали дворняжку, умнейшую рыжую псину, которая, когда я только начинал думать о ней, уже поднимала на коврике ухо! Бабушку было не то что жалко меньше других, но она ведь свое пожила!.. Значит, бабушку выводить? Сердце мое разрывалось. Ведь Джильда - собака, и честнее, как Павлов, - ее?! Мне делалось трудно дышать, я не плакал, но нос набивался соплями… Чтоб не выдать себя, я тихонько сморкался в край простыни. Джильду я не мог им отдать ни за что! Значит, маму?! Насколько я помню, моя собственная персона в жутковатом этом отборе участия не принимала. Весь ужас игры как раз и был в том, что я решал за других, я распоряжался другими! Иногда вместо фашистов приходили басмачи, тогда условия могли меняться: они согласны были просто отрубить кому-нибудь из нас руку и ухо или же Джильде - две лапы и язык, - ну, Гена?
Почему всякий вечер я изводил себя этим? Я только и помню из этого времени, что - волшебное пятно на потолке, прямо над головой - помимо моей воли преображающееся то в верблюда с поклажей, то в двух сражающихся воинов, то в "Катюшу", которую партизаны срочно катят нам на подмогу… Только это пятно и душившие, самовольно мной вызываемые кошмары! И я ведь ни разу не принял решения. Обессиленный, я засыпал, чтобы следующим вечером начать все сначала!
Душа, еще не ведавшая о границах возможного и посильного, забиралась в пространство, принадлежавшее Господу-Богу, - как и мы забирались в чужие сады не за кислыми яблоками - за сладостной жутью.
Да, о чувстве пути, о пределе и беспредельном… О "при деле", которое только и может тебя удержать на пределе, когда ты уже на заборе, но все же еще не в запретном саду - так и строить главу!
Впрочем, в этом вся суть: усидев на заборе, ты лишаешься чувства пути! Не вкуси Ева плод - ни истории, ни ожидания конца истории…
Вот такой краткий план: я - лишенный истории.
Но начну по порядку.
Впрочем, как повезет.
Честолюбие и чувственность - для А.А.; в моем же случае - чувственность и честолюбие - как источники аффекта, всегда мучительного и всегда желанного, ибо всегда возвращающего в пределы грудной клетки, просто в пределы клетки, чуть было не отлетевшее "я". И рождение сына окажется лишь следствием чувственности и честолюбия - если! Очень крупными буквами: ЕСЛИ "я" не предпримет побег за пределы.