- Видишь того каторжанина? - спросил Упоров, указывая в сторону отца Кирилла, что стоял у засохшей, потерявшей ветви и кору лиственницы.
- Проверяешь моё зрение? Вижу: скелет как скелет. Чо тут замечательного?
- Он должен иметь дело и приносить бригаде пользу.
- Научить работать дистрофика нельзя: к обеду сдохнет.
- Плохо себя знаешь, Капитон…
На том бригадир закончил, не очень вежливо, с намёком, задев Шершавого плечом, направился к отвалу.
- Ладно, попробую, - трагично выдохнул зэк, не преминув ещё разок коснуться душевной боли. - Веришь - нет: как подумаю, что есть на свете люди, которые могут чужой спирт своим поганым ртом пить, сердце кровью обливается. Кстати, - Капитон уже спрашивал в спину, - оно что-нибудь умеет, это роковое недоразумение?
- Сумеет, чему научишь.
Упоров с опаской поглядел на измученного голодом, но удивительно спокойного, независимого от своих телесных страданий человека, тряхнул головой, чтобы отогнать незаметно приплывшие мысли, от коих начинала разоружаться душа и добрело сердце. Он закрепил свою победу угрозой:
- Запомни, Капитон, сегодня тебе отпущен последний грех!
Шершавый кивнул, не поднимая глаз, подошёл к отцу Кириллу, тронул его за торчащий из рваного ватника голый локоть, ехидно поинтересовался:
- Так ты, Кирюша, ничего окромя креста в руках не держал?
Монах улыбнулся ему открытой, бесхитростной улыбкой.
- Почему же, мне за плугом ходить приходилось, колодцы рыл, в кладке преуспевал, плотничал. Силу-то совдеповские посты отняли. Вернётся…
- Все мы не больно жируем, Кирюша. Нынче вот без законного спирта остались. Произвол…
Отец Кирилл засмеялся, пытаясь обратить страдания Капитона в шутку. Смех родил гнев. Шершавый топнул ногой:
- Что скалишься, мракобес?! Родню разглядел?! Вали работать. Видишь, лоток у бочки ничейный? Бери! Я из тебя стахановца сделаю. Или сдохнешь вперёд всех…
- Отойду, - поправил не потерявший доброй улыбки отец Кирилл.
- Как это - "отойдёшь"?!
- Сдыхает скотина. Человек отходит в мир иной, к Господу.
- А! - сообразил образованный Шершавый. - Совсем запамятовал: у вас же своя церковная феня. Интересно с тобой, Кирюша. Эх, сейчас бы по сто граммов, да за Христа побазарить!
* * *
Он говорил каждое утро, едва открывая глаза: "Сегодня надо рвануть!" Они перемывали отвал с высоким содержанием металла. Выход на нормальное золото всегда оплачивался подарком нужному человеку. Бригадира перестали интересовать мелочи. Важно основное - съём с лотка стабильно высокий. Остальное касается только Ольховского и Волкова. Они делали своё дело не хуже Дьяка, который знал, что и где лежит в зоне, а также, каким образом это взять без осложнений для репутации бригады…
В тот день он сделал норму до обеда и пошёл вдоль ручья, наблюдая за промывальщиками, сидящими с огромными кедровыми лотками у самой воды. Наполненный песком из отвала лоток опускался в воду, и несколькими энергичными движениями зэк смывал основную массу пустой породы. Затем начиналась доводка. Лоток то вспенивал мутный поток ручья, двигаясь против течения, то скользил плавной ладьёй по течению. Постепенно амплитуда колебаний лотка уменьшалась. Нырки в глубину становились спокойными, а на лице промывальщика загорался интерес. Оно выжидающе светлело. Но вот лоток вынырнул на берег. Зэк погрел под мышками красные руки, стряхнул в банку несколько не очень блескучих крупинок золота, а сверху положил для устойчивости и надёжности плоский камень. Иногда в жестяное дно банки ударялся груз потяжелей песка, тогда зэки поворачивали к поймавшему удачу вопросительные взгляды. Самый нетерпеливый говорил:
- Кажи!
Грязно-жёлтый кусочек металла, зажатый в двух пальцах, появлялся из банки для обозрения, после чего чей-нибудь глуховатый от зависти голос говорит, чтобы успокоить себя и остальных:
- На Удачном таких "жуков" ловил каждый лоток.
- Там мыли целики, а не отвалы. Сравнил!
Упоров прислушался и поднял голову. Журавли улетели на юг. Печально торжественные переливы их прощальной песни на какое-то время остановили бег его беспокойных мыслей. Зэк сел на кочку, и жёлтые берёзовые листики закружили вокруг него в грустно-красочном хороводе. За спиной чавкнула вода, он не обернулся, продолжая слушать прощание величавых птиц.
- С Удачного пришёл этап, - Дьяк говорил так, словно разговор и не прекращался и всё это время они были вместе. - Там два вора и Князь. Ворам надо где-то перекантоваться. Може, у нас посухарят, Вадик…
- Ты хочешь меня унизить? - сказано было без лишних нервов, но Дьяк всё понял и тяжело вздохнул.
- Я им так и объяснил. Хмыкают…
- Пусть хмыкают! - Упоров чуть прибавил злости. - Что, нам свою свободу на всю Колыму делить?! Здесь каждый за себя, но один прокол может стоить всех потов. Сам-то не понимаешь?
Вор снял кепку, вытер платком потную голову. На вопрос не ответил, спросил сам:
- С Князем тож так поступишь?
- Ираклий примет ремонтников. Вскрывать будем здесь. Ольховский вроде целик откопал в бумагах. Ты бы приструнил его при случае, Никанор Евстафьевич: поигрывает старик.
- Боишься - язык проиграет?
- Боюсь. Мы же по его наколкам моем. На нём наш план держится.
- Фашиста твоего постригут, а вот с тобой не всё ясненько…
Дьяк встретил недрогнувший взгляд бригадира, затянул паузу, вроде бы для того, чтобы поиграть с ним в гляделки:
- Должен сказать тебе то, что ты никому не скажешь. Убьют иначе…
Упоров решил - продолжается торг за тех двух воров с Удачного, упрямо сомкнул челюсти.
- Нет, - покачал головой угадавший его мысли Никанор Евстафьевич. - За жуликов разговор окончен. Ты как соображаешь - отпустят меня из неволи?
- Если откинемся, то вместе…
Вор задумался. По всему было видно - он ещё не приступал к главному, оценивая ситуацию, чтобы вдруг просто и неожиданно произнести:
- Двое из твоих побег готовят.
Упоров почувствовал - у него перехватило дыхание. Ему не хотелось выглядеть растерянным, потому он наклонился, поднял из-под ног отшлифованную гальку. Сказал, уже одолев волнение, думая только о том, кто бы это мог быть:
- Не вовремя… Придержаться нельзя?
- Спытай, как сможешь. Ты - бугор, с тебя и спросят…
- Расчёт общий, между прочим, три месяца без зачётов. Но главное - имя потеряем. Скажешь, кто они?
- Спроси Гнуса. Он тебе их назовёт. Покрепче спрашивай!
- Гнус ложит. Побег, получается, готовят мусора…
- Хе! - заулыбался Дьяк. Нахлобучил кепку, ещё раз произнёс: - Хе! Догадливый ты, Вадька. Но и они тоже не простаки.
Вор протиснулся между двумя трепещущими на ветерке берёзками, пошёл по тропе вдоль ручья с чистыми руками и, должно быть, чистой совестью…
"Попробуй успокоиться", - Упоров глубоко вздохнул. Он сознавал, что фактически сдав побег, Никанор Евстафьевич не простит ему никакой оплошности, и Гнуса придётся убить, если он откажется назвать имена. Дьяк-то их знает, но этого от него не получишь. Остаётся Гнусков.
Часом позже на разбитой дороге он увидел "студебеккер" с оторванной лебёдкой и помятым капотом. Машина шла, проседая на ухабах под тяжестью груза.
- Там, в кабине - Голос, - объяснил ему всё ещё нервный Капитон.
- Один?
- Нет. С этой, с сукой немецкой, с Борманом.
- А в кузове что? Почему не договариваете, Капитон Петрович?
- Что-что?! Запчасти. Выкрутили за ящик спиртяги и радуются. Я бы за такое богатство с английской королевой переспал.
- Смелый ты, Капитон, - сказал здоровый, чуть грузноватый бандеровец Гнатюк, - небось с рожденья в зеркало не заглядывал.
Капитон поднял кайло, объяснил Гнатюку перспективу:
- Щас тресну по башке - на одного красавца станет меньше.
Готовые к разгрузке бандеровцы переглянулись, и взгляд стал общим взглядом спаянных единой дисциплиной солдат перед атакой.
- Брось! - Упоров вырвал кайло из рук Шершавого, указал Гнатюку на кузов. - Чтоб через тридцать минут было пусто. Всё - в сарай. Под замок.
Ольховский спустился с подножки кабины, придерживаясь двумя руками за дверцу автомобиля.
- Запчасти согласно списку и двенадцать бортовых катков за солонину.
- Спасибо, Ян Салич!
- О! - Ольховский небрежно махнул рукой. - Благодарите того удальца.
На этот раз большой палец Бормана указал за спину в сторону кабины.
- Мне же предстоит выполнить ещё одно приятное поручение.
Он попытался придать соответствующее выражение своему вечно скучному лицу:
- Завтра в десять вас ждёт на вахте Лысый. Всё обговорено.
Упоров кивнул, повернулся к машине. Голова "удальца" тряслась вместе с кабиной, она была частью механизма, и тлеющая в зубах папироса небрежно сорила пеплом на татуированную волосатую грудь.
- Так его ещё надо благодарить?
- Разве что поклоном. Он своё получил полностью.
- Тогда обойдётся без почестей.
Упоров уже собирался уйти, но его остановил Шершавый:
- Скажи-ка нам, Сергеич, такое может получиться: и спирта нет, и бульдозеров, одни запчасти под замком?
- Если получится - тебя бульдозером назначим. Через неделю начинаем вскрышу. Понял?! Теперь - канай, падла уголовная!
Упоров спустился к ручью, чуть в стороне от небольшого плёса засёк Гнускова. Зэк грел руки и, увидав бригадира, нагловато улыбнулся. Ещё через некоторое время они стояли друг напротив друга, и Вадим с досадой ругал себя за нетерпеливый шаг: их видели другие зэки.
- Одним лотком на отвороте треть нормы нынче зачерпнул, - доложил довольный Фёдор, - потом - голяк, только недавно снова размылся.
- Можем мы поговорить, - не слушая Гнускова, перебил бригадир, - без твоих обычных зехеров и кроилова?
Фёдор освободил ладони, будто невзначай поднял лоток, держа его перед собой, спросил:
- О чём базар, Вадим? Пашу не хуже других.
Упоров подошёл ближе:
- Ты, говорят, высоко стучишь?
Гнусков покраснел, но ответил дерзко:
- Раз знаешь - не выше тебя!
- Глохни. Скажи - бригада плохо работает? Или ты лично плохо жить стал?!
- С чего взял?! Хорошо работаем. Все довольны. Слушай, давай по делу говорить. Меня на "забоюсь" не возьмёшь! Кто тебя натырил?
- Крученый ты, Фёдор. Гляди - так и сдохнешь, если не образумишься! Сейчас чеши на вахту. Скажешь дежурному - мы немного задержимся, пусть не хипишует. Вечером в зоне договорим.
Времени у него оставалось в обрез, и уже не обращая внимания на Гнускова, Вадим крикнул:
- Ключик, собирай бригаду. Быстро, Андрюха, быстро! Палево у нас серьёзное.
…Бригадир не темнил. Как только они собрались вместе и, сгрудившись у печки, начали греть промёрзшие в холодной воде руки, Упоров всё выложил:
- Двое из нас готовят побег.
- Ну и что?! - откликнулся слишком быстро тот самый Гнатюк, который всегда ратовал за порядок, был у бандеровцев старшим.
Бригадир смерил его оценивающим взглядом и ответил, стараясь не выдавать раздражения:
- Ничего особенного, если не считать - о побеге знает администрация.
- И ты?! - Гнатюк явно пытался затеять скандал.
Упоров ещё не мог угадать причину дерзкого поведения Гнатюка, решил - он хочет стать бригадиром.
- И я, - подтвердил Вадим. - Теперь вот знает вся бригада.
- Хай себе бегуть! - поддержал Гнатюка его земляк Иван Дурковец. - Сам тож бегал, ни с кем не советовался. Каждый своё право имеет, верно, мужики?!
Мужики промолчали. Они смотрели на стоявшего в углу бригадира. Но Иосиф Гнатюк на том не успокоился, точно Чапаев бурку, сбросил с плеч узковатый пиджак, поддёрнул рукава рубахи.
Бугор сделал вид, что ничего не происходит, снова сказал:
- Никто не вправе запретить бежать любому из нас. Но придётся уплатить всем: три месяца без зачётов, без ларька, год отмываться…
- Жах! - сколоченный из листвяковой доски стол вздрогнул внезапно и коротко: Иосиф Гнатюк обрушил кулак на выпуклое днище алюминиевой чашки, превратив её в блин.
Будущая схватка уже обозначила свою природу выжидательным напряжением чувств. Упоров освободился от бушлата. Остальные вели себя не так остро, но он знал точно - драка будет общей, и хорошо, если никого не убьют. Именно в этот щекотливый момент самый младший из бандеровцев, всегда безмолвный, исполнительный Семён Костич тусклым голосом произнёс:
- Бежать хотел я…
Потёр виски прозрачными пальцами и убрал взгляд в пол. Говорил трудно, протаскивая слова сквозь стиснутые зубы:
- Больше не могу. Извёлся, как чёрт на меня плюнул. Пусть смерть, но чтоб на воле…
Не остывший Гнатюк и в самом деле завёлся на драку, подвинул локтем Ключика, однако чуть погодя замер. Остриё ножа жалило левый бок возбуждённого Иосифа.
- Хватит понтоваться, баклан, - сказал ему Зяма Калаянов с улыбкой, больше напоминающей оскал.
- Погань жидовская! - зарычал Гнатюк.
Зяма побледнел и стал похож на человека, способного принять самое крайнее решение:
- Я тебя зарежу, голубь…
Упоров облегчённо выдохнул: все бандеровцы стояли под ножами, угрюмо поглядывая на дерзкого бугра. А тот с видимым удовольствием думал о том, что он - счастливый человек: у него есть с кем попытаться надурить эту сучью власть. Жаль бандеровцев: надёжны в работе и многое умеют лучше других, но и лощить перед ними не следует.
- Сеня, - Вадим коснулся рукой головы Костича. - Ты должен понять: игра может быть только общей, поодиночке нас схавают.
Повернулся, указал пальцем на Гнатюка:
- Слушай ты, полудурок! Власти захотел?! Отдам! С теми, кто за тобой пойдёт.
- Мы уйдём вместе, - выдавил без угрозы Иосиф.
- За нас решать не надо, - поправил его Дурковец, - прежде треба думать…
- Валяйте - думайте!
Бригадир наклонился, поднял с пола бушлат:
- Думайте! Срок - до утра!
Утром бандеровцы избили Гнуса, убеждённые в том, что он их продал. Тем всё кончилось…
* * *
На следующий день, как и просил Лысый, он был на вахте точно в десять. Вместо Лысого подошёл не подвластный возрасту капитан Серякин - человек безумной храбрости, сердцеед и пьяница.
- Это я тебя дёрнул, - объяснил капитан, пользуясь выражениями тех, кого он охранял вот уже двадцать лет. - Назови четверых бульдозеристов для перегонки машин. Но чтоб без подлянок: отправлю в сопровождение хороших стрелков.
- Куда им бежать, гражданин начальник?
- Куда все бегут? Ты куда бегал?! Впрочем, это я - к слову. Хозяин тобой доволен. Начальству нынче нужен флаг для показухи…
- Плохо работаем разве, гражданин начальник?
- Прекрасно! Если бы ещё…
Серякин выпустил в раздумье табачный дым и уставился на зэка большими, нахальными глазами ловеласа. Ему было что сказать, однако капитан не решился:
- Не буду тебя расстраивать. До тебя там делегация, заключённый Упоров.
Он прищёлкнул пальцами с искренним сожалением:
- Эх, жаль, ко мне такие делегации не ходят! Иди в караулку. В твоём распоряжении десять минут. Ни секунды больше! Ты же не хочешь, чтоб я стал старшим лейтенантом?
"Олег Степаныч с утра зарядился, - думал Упоров, шагая за молчаливым и чем-то недовольным старшиной. - Что же он мне хотел сообщить важное? Может, о том побеге…"
Перед дверью, на которой висел плакат, изображающий молодого чекиста, зорко смотрящего вдаль, старшина остановился, произнёс, как приказ:
- Здесь!
Выразительно щёлкнул крышкой карманных часов, но тем не успокоился и постучал по крышке жёлтым ногтем.
"Бдительность - наше оружие!" - прочитал заключённый подпись под портретом чекиста, прежде чем толкнул фанерные двери караульного помещения.
У зарешёченного окна, рядом с Никандрой Лысым, он увидел Наталью Камышину в приталенном клетчатом пальто и со слегка подкрашенными губами, как-то не гармонирующими с её застенчивой школьной улыбкой. Лысый был одет в шикарный габардиновый плащ поверх чёрного китайского костюма. Он, как всегда, серьёзен, по палец держал в розовой ноздре утиного носа, а потому выглядел немного дураковато. Потом они пошли ему навстречу. Она - пляшущей "ёлочкой", Никандра несёт в нескладной походке скрип новых лаковых ботинок.
- Здравствуйте! - говорит она, но вначале зэк чувствует тепло узкой ладони, лёгкое пожатие и запах духов. Глаза уже не детские, чуть с лукавинкой, глаза знающей себе цену женщины. Он хотел сказать: "Вы совсем взрослая, Натали!", но в последний момент, решив пофасонить, произнёс с чопорным поклоном:
- Мне очень приятно!
И вновь, как на приёме в кабинете хозяина, почувствовал устоявшийся запах собственного пота, стойкий даже здесь, в вонючей караулке. Наташа поднялась на носки тупоносых туфель на китовом усу, поцеловала его в щёку.
- Я знаю - вы стали начальником, Вадим, и потому такой важный. О вашей бригаде столько разговоров!
Он попытался собраться с мыслями, ответить что-нибудь значительное или остроумное, однако, вспомнив про выразительный щелчок карманных часов старшины, выпалил:
- Это ещё цветочки!
И покраснел, проклиная себя в душе за бестолковый выкрик, заговорил о другом:
- Хорошо, что вы пришли, Натали. Такая замечательная неожиданность. Раньше вы приходили только в мои сны… Как поживаете?
Теперь покраснел Никандра. А он, забыв про присутствие бывшего бригадира, собственные запахи, ничего не видел, кроме её удивительно зелёных глаз, и хотелось только одного: чтобы у всех ментов на вахте остановились часы…
Наташа пожала плечами, повторив его вопрос:
- Как поживаю?… Если одним словом, то - скучно. Штурм Ленинградской консерватории закончился поражением. Поступила на заочное отделение института культуры. Слабое утешение. Буду работать художественным руководителем поселкового клуба: два - с прихлопом, три - с притопом. Ещё у меня появился братец. Оказывается, шесть лет назад дядя познакомился в Сусумане с женщиной, тоже из бывших. Сейчас они живут в нашем доме. Мария Фёдоровна старше меня на десять лет и мы - на "ты".
- Значит, вам не будет одиноко… Впрочем, я говорю глупости: такая девушка не может быть одинокой. Тот блестящий офицер всё ещё при вас?
Она не обиделась и, как чисто чувствующий человек, дала возможность остыть вспыхнувшей ревности. Смотрела рассудительно, вроде бы долго готовилась к этому вопросу:
- Блестящий офицер по имени Шура - студент академии имени Дзержинского. Почти казарменное положение. Если можно, я несколько преувеличиваю, но когда мужчина делает карьеру, даже любовь для него становится обузой. Шура делает карьеру, я - дочь репрессированных родителей. Ещё вопросы будут?
- Не могли бы вы хоть изредка навещать меня не только в снах?
- Буду приезжать. С вашего позволения, назовусь вашей невестой.
- Хорошая мысль, - сделал попытку улыбнуться Лысый.
За дверью кашлянул суровый старшина. Упоров заторопился:
- Ваш дядя, Наташа, как он отнесётся к этой затее?
- Дядя? Что вы?! Он убеждён: я - серьёзный человек. И это действительно так, Вадим.
- Я люблю вас, Наташа! Слышите - люблю!