Она опять сменила взгляд озорной девчонки на серьёзный, взрослый, а он поразился скорости, с которой всё произошло.
- Пока только слышу, - перед ним стояла задумчивая красивая женщина. - Возможно - почувствую. Ведь что-то меня влечёт…
Старшина возник на пороге караулки, голосом, исключающим возражения, произнёс, щёлкнув крышкой часов:
- Свидание окончено!
- Да обожди ты, Мышелов! Полминутки обожди! - махнул на старшину, как на заблудшую корову, Никандра. - Не видишь, что ли?!
- Заключённый Упоров! - старшина не взглянул в сторону Лысого. - Немедленно покиньте помещение!
Её губы коснулись щеки зэка.
- Идите, Вадим. До свидания!
Заключённый сложил руки за спиной, прошёл мимо посторонившегося старшины, но его остановил голос Никандры:
- Постой, Вадим.
Бывший бригадир повесил на плечо Вадима авоську.
- Это тебе! Ребятам привет передай.
- Твои земляки там немного…
- Знаю. Не переживай - уладится.
Старшина Мышелов протянул руку, снял с плеча Упорова авоську. Развязал белую бельевую верёвку, заглянул внутрь.
- Чо мацаешь?! - возмутился задетый отношением старшины Лысый. - Серякин лично проверял.
- Лишней бдительности не бывает, - спокойно парировал наскок Мышелов, - банки почему не вскрыты? Нарушение.
- Вскрой! Проверь! Чтоб тебя от твоей бдительности понос пробрал!
- Мой понос - моя забота. Свиданий тебе, Лысый, больше не видать. Заключённый Упоров, вперёд и шире шаг!
- …Зачем вы так, Никандра? - слышит он за спиной её голос. - Надо было вежливо. Он же - при исполнении.
- Серякину напакостить хочет. Почуял слабину у человека, шакал!
- Серякин ваш тоже хорош! Вы видели, как он себя нахально вёл?
Заключённый непроизвольно замедлил шаг. Ему хочется найти Серякина и дать капитану по башке…
* * *
Серёжу Любимова на Кручёном знали все. Он выполнял обязанности почтальона, отвечал за самодеятельность, имел забавную даже для Колымы кличку Убей-Папу. До начала своей довольно продолжительной отсидки жизнь юноши из семьи советских аристократов складывалась прочно, надёжно, по схеме, не доступной пониманию людей, не знакомых с тайнами государственного строительства. Папа много работал и много пил, мама не работала, но пила не меньше папы, потому Серёжа родился восторженным мальчиком с открытым, но слегка заторможенным сознанием, в которое нанятые педагоги из "бывших" безуспешно пытались вложить кое-какие знания по кое-каким наукам. После окончания школы он получил своё законное место в институте международных отношений. Впереди лежала ровная дорога с вешками от первой должности работника посольства в недоразвитой африканской стране до персональной пенсии и персональной могилы на Новодевичьем кладбище.
Перед самым окончанием института ему подыскали достойную невесту из семьи потомственных революционеров. Анжелика работала в аппарате ЦК ВЛКСМ.
Девушка была расчётлива, деловита, и он её любил.
Во всяком случае, мама говорила его будущей тёще - жене заведующего отделом ЦК КПСС:
- Серёжа без ума от Анжелики. Когда они идут по улице, все оглядываются.
Мама лгала: они никогда не ходили по улице пешком…
Однажды Серж, как его звала Анжелика, затащил суженую в свою комнату, захлёбываясь от нетерпения, предложил устроить репетицию брачной ночи. Невеста вынула из крашеного рта американскую сигарету, пустив в лицо Серёжи дым, целомудренно произнесла:
- До свадьбы - ни-ни!
Он ждал свадьбы, как алкоголик открытия пивного ларька. Верил ей, как можно верить только секретарю партийной организации, пока не застал в дачной постели… с папой. Оказывается, их сожительство стало традиционным с момента появления девушки в доме Любимовых.
Потерявший голову Серёжа кинулся к маме. Она схватила кремлёвский телефон, но… трезво взвесив последствия, налила сыну стакан виски. Мать и дитя пили два дня, даже не заметив того, что стали любовниками. Всё случилось как бы само собой. Мстительно и страстно. Тем дело могло кончиться, умная мама говорила:
- Теперь вы в расчёте, сынок. Но Анжелику нам надо сберечь…
Вмешался случай: в спальню вошёл неожиданно примчавшийся по звонку домработницы папа. Он был взбешён.
Серёжа оценил ситуацию, как неразрешимую миром. Будущий дипломат сунул под подушку руку, и рука вернулась на свободу, сжимая рукоятку пистолета, подаренного папе лично маршалом Жуковым.
…На суде он не мог объяснить судьям, почему стрелял. Да ещё так точно, сразив папу первой пулей в лоб.
Там же возмущённая невеста очистила себя гневной речью в адрес сумасшедшего подонка, примазавшегося к комсомолу и обманувшего её искренние надежды на чистую, идеологически выдержанную любовь. Бедная мама тоже была вынуждена осудить сына, чтобы получить персональную пенсию как вдова видного государственного деятеля. После объявления приговора Серёжа крикнул ей из-за загородки:
- Прости, если можешь! Отнеси цветы на папину могилу…
Хотя в зал заседания пускали по специальным пропускам, многие плакали, даже Анжелика, три дня назад сделавшая аборт от покойного папы…
В лагере к Сергею отнеслись неплохо - всё-таки Любимов. Ему было куда тяжелее расставаться с привычным образом жизни, нежели какому-нибудь лихому пролетарию или интеллигенту, который слаще моркови фрукта не ел. Да и звоночки, тайные ходатайства нового мужа мамы, человека влиятельного в партийном мире, сыграли свою положительную роль.
Бог не дал ему ума, но инстинктивно, недолгим опытом предшествующих поколений, личными наблюдениями он уловил главное - должность почтальона и ответственного за художественную самодеятельность поможет выжить. Сергей дорожил ею свято, как в своё время дорожил званием комсомольца, а позднее - комсорга.
- …Ты что, пидор, дверь широко распахиваешь? - укорил Серёжу Зяма Калаянов, прервав процесс перекалывания профиля товарища Сталина в задумчивую русалку на голой груди Гарика Кламбоцкого. - Такого человека застудить можешь!
Кламбоцкий покровительственно кивнул Зяме, а Серёже показал кулак с бронзовой печаткой на пальце.
Серёжа, однако, имел наглость не обратить внимания на критику с верхних нар, прошёл от неплотно закрытых дверей барака до стола, где бригадир с пришибленным Ольховским что-то рисовали на клочке бумаги.
- Читайте! Завидуйте! - голосом Маяковского прокричал счастливый Убей-Папу, припечатав на грязный стол газету "Заря коммунизма". - Здесь - про вас, товарищи! Поздравляю!
Зяма докалывал вуаль, прикрывающую усы Генералиссимуса, и от вспыхнувшего любопытства чуть дальше погрузил иголку. Гарик заорал. Калаянов извинился и спросил у почтальона:
- Ну, и что за нас говорят в том брехунке?
- Замечательно пишут! Прекрасный, выдержанный в духе времени материал! Открывающий и раскрывающий процессы демократизации нашего общества.
- Ша, убивец! - рявкнул сбитый с толку Зяма. - Я эту феню не понимаю. И вообще тебе надо прекратить стрелять в родителей, Серж, - заговариваешься. Читай, как на бумаге.
Бригадир поймал вопросительный взгляд почтальона, кивнул:
- Погромче, чтоб всем было слышно.
У Любимова был сочный, хорошо поставленный голос:
"Комплексная бригада Упорова досрочно выполнила план добычи золота. Параллельно с основными работами коллектив по собственной инициативе отремонтировал четыре бульдозера, сварил промприбор для будущего сезона. Уже подготовлено два полигона для ведения работ открытым способом. Эксперимент начнётся с нового промывочного сезона. Сейчас победители социалистического соревнования в честь годовщины Великой Октябрьской социалистической революции ведут нарезку шахт. Темпы ударные!
- Труд - показатель отношения к осознанию своей вины, - сказал вашему корреспонденту бригадир В. Упоров, - в нём выражено желание советского человека сделать свою Родину ещё богаче и сильнее…"
- Сука трепливая! - Упоров сурово стрельнул взглядом в сторону смутившегося Соломона Волкова. - Самого в блудную заносит и меня тянешь!
Ничего не понявший Убей-Папу перевёл дыхание, восхищённо сказал:
- Здорово! Прямо как в "Правде"! Замечательно! Далее здесь пишется про многонациональный состав бригады, хорошую организацию труда, о ворах, вставших на путь исправления…
- Это ещё какие там воры встают на путь?! - забеспокоился и даже изменился в лице Дьяк. Он надел очки, посмотрел на Сержа, как на человека с плохой репутацией.
- Здесь не сказано, - пролепетал почтальон, - в общем, без конкретных фамилий, Никанор Евстафьевич.
- Вопчем? - вор вытер со лба пот и снял очки. - Тогда ладно, тогда читай. Не нравится мне, Соломончик, такая газета.
- Да вы что?! - Убей-Папу всплеснул руками. - Слушайте дальше: "Партийная организация управления…" Вдумайтесь в эти слова: партия вам доверяет! А Соломон Маркович здесь ни при чём, статью написал… - он сделал многозначительную паузу, взглядом учёного, стоящего на пороге великого открытия, обвёл зэков, - выпускник МГУ Игорь Лукин! Сын первого секретаря райкома партии Ивана Николаевича Лукина. Поздравляю!
- Ну, так и что нам теперь за это причитается? - спросил, вытирая о телогрейку руки, Зяма Калаянов.
- Как что?! Почёт! Уважение! Впервые открыто и честно!
Среди опасных, усталых циников с самокрутками в ухмыляющихся ртах Серёжа чувствовал себя существом возвышенным, но непонятым, и, вконец огорчённый, махнул рукой:
- Эх, вы! Люди всю жизнь о таком мечтают. Совесть у вас где?!
- Совесть у нас стерильна, дорогой наш ворошиловский стрелок, а почёта мне и в Одессе хватало: каждый уважающий себя мент имел в кармане мою фотографию. Народная мудрость гласит: "Дайте свободу - почёт украду…"
- Не трави хлопца, Зяма, - Дьяк поманил почтальона пальцем. - Покажи мне эту бумажку. Ты молодец, Серёжка, читаешь с выражением и понимаешь, о чём писано. В партии, поди, состоял?
- Мечтаю только! Вот освобожусь…
- Мечтай, мечтай! Ей стрелки необходимы, - Дьяк надел очки, поводил по строчкам пальцем. - Глянь-кось, обо мне и впрямь соопчить забыли. Ишь, как катит, паровоз! Где столь слов накрал, жулик?!
Протянул почтальону настоящую папиросу, отпустил от себя плавным движением головы:
- Иди, иди, сынок. В партию будешь проситься, я те направление напишу.
Убей-Папу вздрогнул и, густо покраснев, возразил:
- От вас не примут. Вы же, Никанор Евстафьевич, простите, вор.
- А там кто?! - валял дурака удивлённый Дьяк.
- Не лишайте мальчишку идеалов, - уважительно встрял в разговор недавно принятый в бригаду Ведров, - должен же он во что-то верить.
- Кишкой он верит. Верно, Серёга? Ну, иди. Бумага пускай при мне останется - целей будет.
Почтальон вздохнул, но возражать не рискнул, бочком убрался из барака, на этот раз плотно притворив за собой двери.
Дьяк ещё посидел над газетой, урывками поглядывая на заметно взволнованного Соломона Марковича. Чем-то новым, незнакомым пахнуло на вора от необыкновенной выходки, будто чёрт ему улыбнулся с газетной полосы, оскалив белые клыки. К добру ли? В чужой огород полезли, а кто в чужом-то огороде желателен?!
- Иди сюда, Соломончик, - не удержался Никанор Евстафьевич, - растолкуй тёмному человеку: с чего бы вдруг нас ласкать начали? Чо им, лодырям, от нас требуется?
- Общество пытается очеловечиться, - робко начал Волков, - в период развёрнутого строительства социализма…
Дьяк встал и плюнул на лысину Соломона Марковича.
- В рог просишь, путаник?!
- Я продиктовал будущему журналисту его дипломную работу. Мы провели с Игорьком два дня. Работа признана выдающейся, - Волков хихикнул в кулак и стал похож на шкодливого мальчишку. - Статейку ему тоже продиктовал ваш покорный слуга. Скоро…
- Хватит! - остановил профессора Упоров. - Не утомляй Никанора Евстафьевича подробностями. Партия возглавит движение за большое золото Колымы. В том вся суть. Вам ясно?
Дьяк с холодным интересом рассматривал внешне спокойного бригадира, при этом шевелил губами, как бабка, впервые увидавшая паровоз. Потом губы скривились в хитрой усмешке:
- Мы, воры, конечно, волки. Серые, незаметные. Чаще голодные, чем сытые. Жизнь у нас волчья. Надо быть шибко хитрым, чтобы остаться живым. Всё так…
Он опустил глаза, не потеряв, однако, интереса к сидящему с правой стороны человеку, пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.
- …Но ведь ты тоже волк, Вадим. Поди, похитрее нас ещё будешь. Сродственники мы. Только масть у тебя другая: белой ты масти. И ход другой. Ты этот, ну как его? Иноходец!
- Таких волков в природе не бывает, - попытался расслабить напрягшийся разговор Соломон Маркович.
- То в природе, - подмигнул ему Дьяк, - в твоём социализме всяких чудес насмотришься. Тем более - в развитом. Ха! Надо же так людям мозги заплести! Всю жизнь, значит, в недоразвитом, а нынче в развитой подались.
- Мне разницы нет, какой у нас социализм, - Упоров поднялся, махнул рукой Волкову, чтобы он следовал за ним, - свободу надо вырвать у этой кодлы.
- Пашешь-то ты, один хрен, на его, родимого, на развитой, - продолжал выговаривать вслед ещё не остывший от перенесённой обиды Никанор Евстафьевич. - Ишь, какие ловкие: волка работать заставили. Прям - цирк!
* * *
Но всё это было только начало, из которого закрутилось большое и опасное дело. Начальник лагеря "Золотинка", теперь уже полковник Оскоцкий, прочитав про успехи бригады Упорова, через голову начальника отправил в Москву бумагу, в коей объяснил вредность подобных экспериментов: люди, которые в ней собраны, в большинстве своём исправлению не подлежат, о чём он, как коммунист, молчать не может. К письму полковник приложил аттестацию некоторых членов бригады во главе с бригадиром.
А так как тень легла на крупное начальство, из Москвы послали важного чиновника, чтобы он нашёл правых и виноватых, естественно, опираясь в своём расследовании на мнение местных партийных органов.
Проверяющий приехал уже весной, когда на ближних озёрах просел посеревший лёд, а по берегам мутных говорливых ручейков забегали длинноногие кулички.
Переболевшая долгой, суровой зимой природа возвращалась к жизни под шумное многоголосье устраивавших своё жильё птиц. Даже зэки немного ожили, хотя их беспощадно косила цинга.
Впрочем, настоящая весна, так иногда случается на Колыме, наступила в один день. Вспыхнуло солнце, вспыхнула робкая зелень на южном склоне хребта, по которому ранним утром протрусила всклокоченная после спячки медведица в сопровождении двух медвежат.
В тот день он и появился, большой породистый полковник в кожаном пальто на цигейковом подкладе. Такой значительный, что рядом с ним сам начальник управления в своих бакенбардах выглядел обыкновенным старшиной.
Зэки видели его один раз перед разводом. Он шёл одиноко независимый, переступая лужи. Пальто, как у боевого полководца, нараспашку, чтобы каждый желающий мог видеть плотный ряд орденских колодок на тёмной зелени мундира.
Полковник думал о песцовой шубе для жены и лисьей для дочери заместителя министра.
Семнадцать с половиной тысяч заключённых рассматривали его с застарелой надеждой на изменения.
И Зяма Калаянов, считавшийся среди блатной публики почти ясновидцем, сказал, сплюнув сквозь золото двух целых зубов:
- Если эта важная птица замутит поганку, - полетят головы.
- Чо ты буровишь, Репин сраный?! - оборвал его злой Гарик Кламбоцкий, получивший вместо обещанной русалки Сталина с рыбьим хвостом и куском вуали, кокетливо закрывавшей левую щеку. - Не обманывай людей: это - финансист.
- А ордена?! По-вашему, он их выиграл в очко у маршала Конева?!
…Главных разговоров за дверью кабинета начальника колонии так толком никто и не узнал, но когда инспектор начал трясти перед носом Губаря личными делами членов бригады Упорова, полковник сказал, не убирая птичьих глаз с заколебавшегося взгляда гостя:
- Они - преступники. Они отбывают наказание, - голос старого чекиста был вкрадчиво недобрым. - Критерием их исправления, пусть даже имитации исправления, является конкретное дело. Оно есть. Таких показателей в проходке шахт Колыма не знала. Вот отчёт о деятельности бригады.
Инспектор даже обрадовался, что можно убрать глаза из-под этого птичьего взгляда, и стал читать отчёт.
- Боюсь, за производственными показателями мы не видим человека. Так сказать, его идеологической наполненности.
- С нас спрашивают золото. Вы и ваше начальство интересуетесь только теми показателями, которые перед вами. Поступил донос - отношение поменялось. Этим летом часть бригады будет работать на поверхности. Своими силами, без ущерба для плана, отремонтировала четыре бульдозера.
Хозяин Кручёного поднялся, чтобы закончить уверенно и просто:
- Есть золото. Хорошее, без серьёзных срывов, поведение, и кто знает - не привьёт ли это состояние вкус к нормальной жизни в будущем.
- Партия учит нас смотреть глубже, не терять бдительности, сталкиваясь с внешним благополучием.
- Мудрая мысль, - кивнул без особого энтузиазма начальник управления Дочкин. - Давайте поедем и посмотрим на лучшую бригаду Колымы перед тем, как её разогнать…
- Ну, что вы говорите?! Так уж сразу разогнать! - полковник решил, что песцовая шуба для жены обеспечена, не стал перегибать палку. - Составчик, согласитесь, не блестящий. Но ведь работают же, черти полосатые! Ваши доводы мне кажутся более убедительными, нежели…
- Донос полковника Оскоцкого?
- Дело не в названии. Привлекательна сама идея: ориентир, зажечь маяк. Райком партии как отнёсся?
- Положительно. Поддержал полностью.
- Да нет. Конечно же, это интересно, братцы! Привыкли работать с оглядкой, а Владимир Ильич не уставал повторять слова о творческой инициативе масс.
На пороге кабинета без стука появился адъютант, держа ладонь у блестящего козырька фуражки, доложил:
- Машина подана!
Инспектор бодро зашагал к вешалке, а оказавшись на крыльце, с наслаждением втянул в себя пахнущий тающими помойками воздух:
- Это же не воздух - колымский бальзам! Завидую вам, ребята!
- Место начальника лагеря вас устроит? - шутливо спросил Дочкин.
- Хи! - полковник изобразил на лице грусть. - Кто меня отпустит? Работы невпроворот, хотя и зовёт Колыма-матушка, но долг есть долг…
- Я вас понимаю, Пётр Мокеевич, - сочувственно кивнул начальник управления. Холодные глаза его говорили совершенно о другом.
В рабочей зоне к остановившемуся "ЗИМу" подскочил капитан Серякин:
- Группа охраны, товарищ полковник!
- Лишнее, капитан, - Дочкин подумал и сказал: - Значит так, вы - с нами. Солдаты - в машине. И побыстрей найдите бригадира.
Упоров появился вскорости. Остановился метрах в пяти, вытер ветошью ладони, ветошь положил в карман.
- Подойдите! - приказал Губарь. - Вот тот самый бригадир, Пётр Мокеевич.
Пётр Мокеевич внимательно посмотрел в успевшее загореть лицо зэка и осторожно, словно тот сидел в клетке, протянул руку:
- Ну, здравствуй, Вадим Сергеевич!
- Здравствуйте, гражданин начальник!