* * *
- Стой! - приказал плотный, по-видимому, очень сильный тяжёлой крестьянской силой старшина. Подошёл к чёрному "воронку", распахнул дверцы, а после, позвав к себе сержанта, что-то ему объяснил. Сержант кивнул, и тогда старшина позвал к себе зэка.
- Азизов! - крикнул из окна Морабели. - Что вы там возитесь?!
- Уже отправляем, товарищ полковник. Задержка с остальным контингентом.
Немного погодя появился сержант, посланный старшиной за "остальным контингентом". Он почти бегом гнал перед собой трёх зэков, они тоже были в наручниках. Зэки быстро впрыгнули в "воронок", один из них наступил Упорову на ногу.
- Осторожней шевели копытами, - попросил Вадим.
- Молчи, пидор! - небрежно раздалось в ответ.
Вадим двумя руками поймал за воротник нахала, но тут же получил пинок в колено от другого зэка и увидел оскаленные зубы, словно тот собирался его укусить.
"Опять западня!" - Вадим хотел ответить на этот пинок. И тогда третий зэк, лица которого он не успел разглядеть, сказал:
- Сядь, Аполлон! Совсем не обязательно стараться выполнять ментовский заказ. И ты сядь, Фартовый!
Голос был спокойный, властный. Особенно хорошо сыграна властность: она словно дарована обладателю голоса самой природой. Все сели в напряжённом ожидании. Упоров всматривался в человека с таким значительным баритоном, стараясь вспомнить, где он мог видеть это не рядовое, надменное лицо с косыми складками над тонкой переносицей и резко очерченными ноздрями.
- Мы приходили за твоими руками, - напомнил человек.
- Ты был с Салаваром. Как же он тебя окликнул? Митрофан? Митяй? Мирон! Ты - Мирон!
- Не говорю - "здравствуй": мне приятно видеть тебя без культей. Но рук ты лишишься.
- Фартовый, - неожиданно вмешался тот, кто пнул его по колену, - на Берелехе я кончил трёх воров, четвёртого не дорезал. Как считаешь - должны меня того…
- О чём ты говоришь?! - с издевательским возмущением возразил Упоров. - Ни в коем случае: ты же четвёртого не дорезал!
Аполлон подумал и сказал:
- Глохни, фраерское отродье!
- Рискуешь, - предупредил его Мирон. - Он бьёт так, что голова прилипает к заднице, а уши находят в Аргентине.
Аполлон вопросительно сощурился.
- Да нет, это не лагерь, - покачал головой Мирон, - есть такая страна в Южной Америке. Вообще, сиди и слушай. Ты продолжаешь водиться с ворами, Фартовый?
Упоров не стал отвечать, перевёл взгляд на третьего зэка, породистого, крупного, с крутым подбородком американского конгрессмена и тонкими губами кота-сутенёра. Дышал он нервно, прерывисто, так дышит пойманный с поличным карманник.
- Тихоня, - отрекомендовал его уловивший внимание Упорова Мирон, - борец за дело мира и социализма. Так ты мне не ответил про твои отношения с ворами?
- Это тебя не касается!
- Они скоро вымрут. Анахронизм…
- Онанизм, верно? - не утерпел Аполлон.
- Дурак! Тебе сказано - молчать! Анахронизм. И перестань обнажать порочные наклонности.
- Всё равно расстреляют…
- Не каркай! Мы резали их в порядке самозащиты, что подтвердят представители администрации.
На дураковатом лице Аполлона появилось подобие улыбки, и он с видимым удовольствием занялся обдумыванием понравившейся мысли.
- Постарайся погрузиться в глубину моей идеи, - попросил Упорова Мирон, окончивший с отличием Казанский университет. - Воровской век кончился. Они уже доедают сами себя. Грядёт век сучий, хотя мне и не нравится это название. Поджог, ограбление церкви станут рядовыми преступлениями в обществе будущего, школьники начнут грабить школьников, родителей. Потомство тех, кто выйдет из лагерей, пойдёт по их стопам, и постепенно людей, желающих взять, станет больше, чем тех, кто может производить. Производители вымрут быстро. На планете образуется государство ссученных воров! За нами потянется Африка, Южная Америка, Ближний Восток…
Он сделал паузу для того, чтобы проверить произведённое впечатление, и подвёл итог:
- К началу следующего столетия мы ссучим весь мир! Модель будущего, как это ни парадоксально, формируется в нынешних лагерях.
- Ты, конечно, Ленин?!
- Пока я - заключённый Мирошниченко. Пока! Большевики пришли к власти, потому что не знали, что такое совесть и жалость. Не пощадили даже Бога. Сегодня только от них исходит вся правда, вся истина, не подлежащая обсуждению. Они сняли с ленивых россиян груз ненужного умствования, ограничив их действия созидательным трудом во благо государства и поднятием правой руки при голосовании за большевистскую политику. Коммунисты научились управлять стадом и никогда не допустят, чтобы стадо стало народом, потому что тогда наступит крах!
По последней фразе Упоров ощутил - сучий пророк любит коммунизм временно.
- Во всех трудах моего вождя, надеюсь, ты понимаешь - о ком идёт речь, выражена ненависть к собственнику, доброжелательность к члену коллектива. Глубокую значительность этого факта раскрывает простая арифметика: частник, собственник - есть единица, а член коллектива - частичка ноля, из которых состоят миллионы поддерживающих политику партии и правительства членов общества. Гений Ленина строил будущее, он думал за нас!
Сучий пророк посмотрел на зэка с ленинской хитринкой, по всему было видно - он прячет от него главное откровение.
- Именно поэтому мы всё делаем не думая? - Упоров почувствовал некоторый интерес.
- Всегда считал тебя привлекательной личностью, а без рук ты будешь просто симпатяшкой! - Мирон вывел собеседника на нужную стезю и позволил себе немного расслабиться. - Народные массы России всё делают бездумно, обходясь без личностного индивидуализма. В том историческая заслуга Владимира Ильича. Но слушай теперь, как плавно вписывается в эту ситуацию не признанный трусливым миром Ницше: "Страдание и без того уже тяжко живущих людей должно быть усилено, чтобы сделать возможным созидание художественного мира небольшому числу олимпийцев". Два гения, произвольно выражая свои мысли, по счастливому промыслу соединились в конкретной программе действий, предоставив нам прекрасную возможность…
- Стать олимпийцами?! - не утерпел Упоров.
Мирон кивнул так, как старый, мудрый педагог кивнул бы любимому студенту, угадавшему ход его рассуждений.
- Ссучив лагерный контингент, мы облегчим себе задачу на воле. Миллионы освободившихся приведут к нам десятки миллионов готовых нас поддержать. Молодых, вороватых, подлых, не знающих родства. Таких не жалко натравить на остальной мир. И они пойдут!
- А дальше?
- Ты что, собираешься жить триста лет? Ты же не ворон, Фартовый. За "дальше" пусть думают те, кто - за нами. Я помогу тебе найти свой путь к Олимпу. Бескорыстно, как будущему товарищу.
Думая о том, что у него сегодня такой богатый на заманчивые предложения день, Вадим уже нащупывал в них единое авторство, но ответил необдуманно резко:
- Ницше говорил и так: "Мне нужно обнести оградой свои слова и своё учение, чтобы в них не ворвались свиньи".
На лице Мирона мелькнуло внутреннее намерение получить немедленный расчёт за оскорбление. Но, должно быть, перед ним стояла другая задача, и он только дружески похлопал окольцованными руками по колену Упорова:
- Ты читающий негодяй! Ты уже с нами!
- Фраер назвал тебя свиньёй! - пискнул Тихоня. Вадим понял - отчего это представительное с виду животное бережёт голос. Да и можно ли было назвать голосом то, что напоминало крик раздавленной крысы?!
Бросок Аполлона он засёк своевременно, встретив его точным ударом головы в подбородок. А через миг был готов ответить Тихоне.
- Я же предупреждал, - Мирон никак не хотел с ним ссориться. - Хорошо ещё уши остались на Колыме. Сядь, Тихоня! Давай оставим Ницше в покое. Видишь Фартовый, теперь тебе надо отрубить ещё и голову. Это в моих силах, но такая голова могла получить свою цену.
- Ты - сукин сын. Мирон!
- Не надо догадок. Мы говорим о тебе. Заметь - я не пытаюсь выяснять, чей ты сын…
Упоров видел - сучьему пророку никак нельзя ломать программу перековки. Она его связывает.
- Представь такой факт: ты идёшь с любимой девушкой. Предположим, её зовут Наташа. Ты - без рук, она - без носа. Некрасиво, но возможно. На твоей нонешней дороге нет солнышка. Крадёшься мелким воришкой в сумерках. Никогда не увидишь достойной тебя цели.
Бледная тень презрения блуждала по лицу сучьего пророка, совсем, однако, его не портя, напротив: сейчас он был самим собой, цельным, готовым произнести дьявольское слово - откровение, которое нельзя проверить ни разумом, ни чувством, можно только принять по причине безотказного действия на вашу испуганную душу.
Слово не родилось. Скрип тормозов обрезал его на корню.
- Упоров, выходи!
Зэк не простившись, тенью снялся с низкой лавки.
- Вадим, - позвал за спиной спокойный, дружелюбный голос. Голова повернулась, обманутая искренностью призыва, и плевок в лицо обжёг его, как расплавленная капля металла. Смех за захлопнутой старшиной дверью перевернул всю душу.
Только ничего нельзя изменить: время сделало шаг.
"Воронок" покатил дальше. Всё - в прошлом…
* * *
Потом в бригаде появился настоящий людоед. Он появился сам. Его никто не приглашал. Добровольцы всегда настораживали бригадира, тем более такие, которые едят людей. Упоров знал этот не такой уж рядовой для Колымы случай…
…Всё было решено ещё в зоне, на нарах, при взаимном сговоре четверых опытных каторжан. Пятый, сытый и сильный, шёл продовольствием, "коровой", хотя и думал о себе как о вожаке. На том он и купился, когда стало ясно: надо кого-то кушать или идти сдаваться. Четверо незаметно бросили жребий, пятый незаметно сунул в рот сухарь из неприкосновенного для других запаса. Бывший гроза ночных улиц Самары прозевал момент атаки, а чуть раньше - шаловливые улыбки приближающихся к нему с разных сторон товарищей по побегу. Будь он бдительней - понял: они его уже ели…
Прозрение пришло в момент казни. "Нет! - хотелось крикнуть ему. - У меня осталось три сухаря. Мы их поделим". Однако тот, перед кем стояла задача зарезать "корову", убил и эти слова. Нож остался в животе, одна рукоятка "на улице". Даниил Константинович оседает на прилизанный ветром снег, наверное, слышит, как кричит самый голодный, но предусмотрительный Барончик:
- Горло! Горло вскрой: мясо закровянит!
Исполнивший приговор Листик тянет двумя руками за рукоятку, уперев в бок ногу. Все пребывают в нервном трепете ожидания обильного кушанья. Барончик крушит маленьким топориком чахлые берёзки. Никто не думает о погоне, люди судорожно спасают свои жизни…
- Даниила Константиновича хватило нам на полторы недели, - рассказывал после поимки и тюремной отсидки снова голодный Барончик. - Он был какой-то сладкий, пах аптекой. Фу! Собака лучше.
- Собака даже лучше свиньи, - поддержал людоеда Роман Пущаев. - Свинья - плохое животное.
- Ха! - у Зямы Калаянова по-жабьи распахнулся рот. - Особенно той, которую ты насиловал, а граждане чекисты ели.
- Зачем коришь? - спросил засмущавшийся Роман. - Я получил своё.
- Действительно, Зяма, Зверь получил за шалость два года сверх законного червонца. Неужели ты, работая с хрюшками, удержался от соблазна?! Человек сложен из слабостей, как дом из кирпичей.
Барончик философствовал не задарма: он очень хотел попасть именно в эту бригаду, где никто не пухнет от голода, люди отличаются от прочих бескровными отношениями, будто они здесь не по приговору, а сами по себе, чтобы не сказать - добровольно.
…Шёл развод. Умирало колымское лето. Съеденная солнцем трава невыразительно бледна. Даже та, нетронутая, вдоль колючей проволоки, пожухла, состарилась прямо на глазах за каких-то пару дней с крутыми утренниками. Скошенная кавалером трёх орденов Славы ещё в июне, она заметно подросла. Кавалер тот, Сорокин была его фамилия, освобождён по причине полной невиновности, о которой ему сообщили через десять лет каторжных работ. Замену Сорокину не подыскали, и трава, перед тем как начать чахнуть, поднялась выше уровня уставных норм. Трава не зэк, она - стихия; жить по нормам не желает…
Упоров видит серое тело крысы, огороженное частоколом травинок. По-стариковски сгорбившийся зверёк рассматривает двуногих тварей из своего ненадёжного укрытия без всякого беспокойства.
"Привык к опасности, - думает Упоров. - Тебе пора привыкнуть, чтобы руки не опустились. Морабели, другого ожидать не следовало, оказался двуликим. Суки работали с тобой по его указке. Они не оставят в покое твои руки и Натали".
- Натали… - прошептал он с нежностью.
…Капитан Серякин организовал им свидание на свой страх и риск. Был первый взаимный поцелуй в крохотной комнатке с ехидным смотровым глазком на двери, где они перешагнули через свой стыд легко и свободно, не заботясь ни о чём, кроме любви. Он сказал ей, что теперь в его венах тоже есть дворянская кровь от той девушки, дочери русского генерала. Она обещала за неё молиться.
В эти минуты они любили всех и все любили их…
Жёсткие нары стали ковром из цветов, низкий потолок над головой - распахнулся небом без единого облачка.
Но уже на следующий день, когда они лежали, укрывшись суконным одеялом, он почувствовал щемящее беспокойство за её будущее, не придав тому вначале большого значения. Оно напоминало о себе следующей ночью без сна.
- Серякин, ты сдержал слово, ты сделал добро, - говорил он, лёжа с открытыми глазами. - Что ты наделал, Серякин?!
Видел себя - без рук, её - без носа. Уже не во сне вовсе, а наяву. И сучий пророк улыбался ему радостной улыбкой рано повзрослевшего пионера, держа волосатую руку в салюте, а в руке - топор.
В зоне капитан ловил усталые глаза зэка нахальным взглядом. Он краснел, заново переживая её нежное, чистое понимание и её собственную жертву. Она гладила по спине потерявшего над собой контроль зэка, повторяя:
- Не спеши, родной мой! Это надолго. Это навсегда.
Тогда он наконец прикрыл её губы сильным поцелуем и успокоился.
- Тебе хорошо? - спросила она, не дожидаясь ответа, поцеловала его, ответила себе сама. - Тебе очень хорошо!
Зэк не мог поверить, что всё это возможно и происходит с ним. У него не нашлось тех нужных и единственных слов. Он продолжал искать их и сейчас, стоя на плацу в ожидании развода, не замечая заискивающего взгляда лупатого Барончика, такого выразительного в своём атласном жилете поверх штопаного свитера, что не заметить его мог только слепой или влюблённый. Наконец Барончик рискнул проявить себя иначе. Он подошёл к бригадиру, прошептал, оглянувшись по сторонам:
- Хочу притусоваться к твоей бригаде, Вадим. Моряк моряку отказать не должен.
Упоров посмотрел в узкую щель рта бывшего буфетчика с "Иосифа Сталина" так, словно пытался рассмотреть там недожёванный кусок самарского грабителя. И сказал:
- У меня нет вакансий людоеда. Что ты умеешь делать, кроме этого? Только не ври!
- Воровать…
- Комплект! Ещё?!
- Нарисовать червонец, доллар, отлить любое кольцо из любого металла, выпустить монету с твоим профилем, я - художник. Настоящий художник!
- Ты - вор и людоед! Что тебе у меня нужно?
- Зачёты. Устал от блатной тусовки. Два побега… В следующий раз меня застрелят. Ты же знаешь, ты же сам…
Упоров улыбнулся, понимая, на какую дистанцию он оторвался от этого гладкощёкого мошенника, которого не убили после второго побега только потому, что он предусмотрительно наложил в штаны. Каждый выживает, как умеет. Барончик хитрый, но он - мастер. Ты видел его работу у Дьяка: золотая змейка с крохотным бриллиантом во рту. Опасное занятие… Другой жизни в зоне нет, она вся опасная.
- Почему смеёшься, Вадик? - спрашивает поникший Барончик. - Мне тридцать пять…
- Для коня почтенный возраст. Ладно. Я подумаю. Тебя ведь и в бригаде могут грохнуть, если отвяжешься.
- Исключено! Возьми, а? Богом прошу!
- Сказал - подумаю. Отвали. У меня и без тебя голова пухнет!
…Весь развод он думал только о ней, пока его думы не прервал горячий шёпот Гарика Кламбоцкого:
- Ты чо спишь?! Он говорит: "За всю историю Колымы им никто так шустро не нарезал шахты".
- У Колымы нет истории: одни лагеря.
Но слушал он с интересом. Заместитель начальника лагеря по политической части майор Рогожин, невзрачный человек с продолговатой, похожей на тыкву головой, обладал зычным голосом и полным отсутствием чувства юмора, что, собственно, определило его назначение на бесхлопотную должность.
- …За последние три года в бригаде не было ни одного серьёзного нарушения режима, это тоже является, само по себе, своеобразным рекордом.
"Она ждёт меня уже три с половиной года. Ждёт! Меня! Серякин спросил: "Ты что ей наобещал? На танцы даже не ходит"".
Ему было приятно, и он боялся. Капитан завидует. Хороший мужик, зависть - чувство плохое…
Майор Рогожин продолжает вдохновенно:
- Путь исправления, путь от преступления к его осознанию труден. Другого пути нет! Партия видит и поддерживает тех, кто, неукоснительно следуя её установкам, шаг за шагом завоёвывает себе право на счастливую, свободную жизнь в самом передовом обществе на планете!
"И тебе, крикливый идиот, доклады пишет Голос. Что бы вы делали без Соломона Марковича?! Бессовестные недоумки!".
Но в зоне, после вручения бригаде новых кирзовых сапог, прямо с этикетками на шпагатных вязочках, он сказал майору:
- Спасибо за доброе отношение, гражданин начальник!
И сразу же после отъезда замполита объявил:
- Новые кони не играются!
- А кто уже… - потупил глаза Зяма.
- Останется без спирта за трудовую доблесть!
- Получается: за раз-два - раз и по ошибке - раз?
Упоров не стал отвечать, направился к бульдозеру, к которому зэки прилаживали сконструированный Иосифом Гнатюком рыхлитель.
- Ну, хлопцы! Зачали! - крикнул Иосиф.
Несколько человек, вцепившись в перекинутый через блок трос, начали поднимать приспособление.
- Не возьмём! - стонал красный от натуги Калаянов. - Эй, ты, чо пялишься - помогай!
Упоров снова увидел Барончика. Тот неторопливо и неизвестно для чего сбросил свой атласный жилет, стал засучивать рукава штопаного свитера.
- Быстрей, рожа твоя протокольная! - сипел Зяма.
Барончик вцепился в трос одновременно с подскочившим Ираклием. Рыхлитель качнулся, пополз вверх, осторожно набирая высоту.
- Придержите! - вежливо попросил страхующий и фиксирующий совпадение отверстий Ольховский. - Пожалуйста, чуть вниз. Так.
Ян Салич проворно вставил штыри и распорядился:
- Опускайте! Осторожненько…