Рыхлитель осел и замер в полуметре от земли, одновременно с резким щелчком. Потный Калаянов направился к Ольховскому, чтобы сообщить очередную гадость, но разгадавший его намерение Ян Салич спокойно протянул ему гаечный ключ, а когда Зяма его механически принял, сказал:
- Затяните гайки!
- Сам крути, змей! - понял свой промах Калаянов, отбросив ключ.
- Не моя работа: не по моим силам, - с сожалением объяснил Ольховский, - а вы работайте, работайте!
- Бугор! - Зяма принял позу римского патриция. - Ты слыхал, что сказало это продавшее Родину существо?! Нет, ты всё-таки глянь на эту антипартийную суку без зубов! Стоит себе гордый, будто совратил Еву Браун, а передовой заключённый Калаянов должен крутить его гайки?!
- Гайки общие, - успокоил одессита Упоров, - Ян Салич не прав, но он - старший. Ты должен сделать ему эту скидку. Крути!
Вадим взглянул через плечо на Барончика, успевшего натянуть свой дурацкий жилет и опустить рукава штопаного свитера. Зэк стоит в плотной тени бульдозера, сохраняя серое очертание без других красок и оттенков. Потом опускает голову, идёт. Атласный жилет вспыхивает на солнце, отчего сутулая спина становится похожей на тухнущую лампочку. Бригадир смотрит ему вслед, в нём что-то противится будущему, да что там - будущему, уже принятому решению. Он кричит резко, отрывисто, чтобы заглушить всякие сомнения:
- Селиван, иди сюда, диетчик!
Барончик возвращается гораздо быстрее, чем уходил, остановившись перед Упоровым, заискивающе улыбается:
- Прибыл по вашему указанию!
- У тебя инструмент есть?
- Всё при нас, бугорчик. Дорогие сердцу вещи не играются…
- Краски, материал или холст для картины?
- Не твоя забота. Так я уже работаю у вас?
- Ираклий! - Упоров нашёл глазами Князя. - Нам нужен людоед?
Грузин брезгливо оглядел фигуру Барончика и сказал, не переставая крутить гайки:
- Если вырвать зубы…
- Слыхал - вырвем зубы, если начнёшь мутить воду. Иди к Серякину и скажи - я не возражаю. К вечеру перед входом на участок должен быть лозунг. Дай придумаю…
- Русский с китайцем - братья навек! - подсказал Вазелин.
- Уже нет.
- Эйзенхауэра - в БУР!
- Помолчи, Вазелинчик, надо что-то роковое, чтобы мурашки по коже.
- Лично меня от этого трясёт, - Ольховский кивнул на теплушку, где висел лозунг: "Коммунизм - неизбежен!", - страшно подумать!
- Боишься, вражина, коммунизма, - торжествовал Зяма, - а как возьмём и построим?!
- Предлагаю: "Мы придём к победе коммунистического труда!", - бросил на ходу Ветров и через плечо уточнил: - Это тоже Ленин.
- Другому такое хрен придумать, - согласился Калаянов. - Ну, что, Борман, съел?! Мы придём, а вас не пустят.
- Решено, Селиван! Иди - рисуй. Без ошибок только!
Вадим встал на гусеницу, рывком вскочил в кабину бульдозера и сел за рычаги.
- Ты хорошо закрепил? - спросил он у Зямы.
Тот сделал кислое лицо - что за вопрос?!
- Тогда отвали!
Бульдозер выбросил синий клубок дыма из торчащей в небо трубы, враскачку направился к полигону.
Упоров бережно опустил клык в грунт и пошёл на малой скорости, ощущая тугое сопротивление. Он отработал минут двадцать, подъехав к ремонтной базе, сказал:
- Штука нужная. Мощи не хватает. Но ты молодец, Иосиф!
Упоров выпрыгнул из кабины, а Ираклий его спросил:
- Зачем нам людоед, Вадим? Лишний "сухарь" в бригаде.
- Он с руками. Для нужных людей может нужное сделать. Приближается наше время.
- Барончик - мразь.
- Слыхал, Иосиф? - спросил Упоров Гнатюка. - Скажи своим ребятам, чтобы приглядели. Жалости он не стóит…
Гнатюк кивнул, как будто речь шла о пустячной услуге.
* * *
- Очень рад, Семён Кириллович! - приветствовал начальника участка Упоров.
- Напрасно радуетесь, - пробурчал в ответ большой рыхлый человек с роскошной, ниспадающей на плечи шевелюрой, - подводите меня, а числитесь в самых передовых. Сознанье где ваше?
- Как можно? Такого человека!
- Вы же при мне сказали Ключникову, чтобы он подобрал людей для рытья могил, - продолжал брюзжать с детской обидой Семён Кириллович. - Все бригады уже выделили, а Ключников говорит: "У нас нынче никто умирать не собирается!"
- Андрей, - крикнул Упоров, - иди сюда! Ты почему не отправил людей рыть могилы?!
- Так ведь все живы-здоровы, слава Богу. У кого ни спрашивал - никто умирать не собирается.
- О будущем думать надо, заключённый Ключников, - решил показать характер при поддержке бригадира Кузнец, - с перспективой. Нельзя людей хоронить в старых шахтах. Кощунственно!
- А что говорит партия? - ни с того ни с сего спросил Семёна Кирилловича Ключик и хитро прищурился точно сам был парторгом. - На последнем Пленуме? А?!
- Что она говорит? - снизил тон начальник участка, обратившись взглядом за помощью к Упорову. Тот только пожал в ответ плечами.
- Вот-вот! Не следите за развитием генеральной линии, потому и не прислушиваетесь к массам, культ личности культивируете. Вы член партии?
- Кандидат уже полгода.
Упоров тихонько отошёл от беседующих думая что начальник участка - большой трус, а от таких чего угодно можно ожидать. Но людей послать придётся как ни крути…
- Кандидат! Тем более надо с массами советоваться. Газеты вы хоть читаете? - у Ключика был искренне озабоченный вид.
- Читаю, - оправдывался Семён Кириллович - когда есть время.
- Значит, у вас - склероз, - зэк похлопал себе по лбу ладонью. - Болезнь есть такая. Ленин им тоже хворал, до того маялся, что забыл, перед тем как отбросить хвост, сказать этим полудурьям, куда нас вести. Они повезли на Колыму. А он наверняка думал про Крым. Склероз! У меня на Мольдяке был кент из воров-идеалистов, так тот на сходках радовался, ну прямо как пионер: "Колыма - самая населённая часть планеты!" Будто это его личное достижение, будто партия здесь ни при чём. Вот такой был задавака. Грохнул его по запарке…
Семён Кириллович вздрогнул, судорожно проглотил слюну.
- Вы же знаете, как это делается?! Ну, не будем говорить о грустном, гражданин начальник. Непременно займитесь материалами последнего Пленума. Принципиальный, взыскательный разговор, вдохновляющее постановление! А Никита Сергеевич! Слов нет. Трудно с ним империалистам…
- Да у меня тут тёща приехала, - заныл Семён Кириллович, - как снег на голову!
- О! Это почти война. Вы квартиру-то отремонтировали? Нет! Мы вам кое-что из мебелишки сообразим. Не надо паники, гражданин начальник. Свои люди не должны обижать друг друга отказами. Управимся с могилами…
- Да уж ладно - найду людей. Сниму с водокачки. Чифирят целыми днями и ничего не делают!
- Вы будете большим руководителем, Семён Кириллович, - проникновенно поведал начальнику участка Ключик, - большим! Верите - нет? Предсказал своему участковому трагедию. Всё - в масть: пистолет потерял по пьянке. За тот пистолет меня и устроили… Ну, всего вам доброго. Тёще привет передайте!
- Непременно, Ключников, непременно, - Семён Кириллович думает о брошенном вскользь предложении зэка, - мне бы в первую очередь - буфетик необходим: вся посуда на полу.
- Буфетик? О чём вы говорите?! Уже изготавливается.
* * *
…Зэк - существо чутьистое, несмотря на беспородность, а порой и малограмотность, удивительно тонкое и наблюдательное. Неволя развязывает в нём проникающее тайномыслие. Чёрное оно, коварное, но существует, и им он нащупывает в другом человеке, допустим, вольном, наличие притаившейся страстишки. Ведь в самой серединочке укрылось, ан нет - распознал. Как удалось, сам себе разъяснить не может, и крадётся к ней лунатиком босиком по козырьку крыши. Куда ж тому дикому зверю до стоически терпеливого упорства лишённого судьбы каторжанина!
Всё двойное в человеке-ловце: живёт в одном мире при строгом досмотре, а играет в другом, без образа, с холодным бесовским расчётом, зряче ориентируясь во внутреннем расположении жертвы, проникая всю глубину её тайны своим осторожным взглядом.
Вот он заприметил в темноте алмазно-чёрные глазки страстишки. Мягко поманил без звука, без посул, одним внутренним намерением, чуть погодя, дыхнул на неё желанием ей угодить. Она зашевелилась, поползла на призыв голодной змеёй. Вдруг замерла, как навсегда, окаменела. Другой ловец не сдержится - схватит. (Кто же змею хватает?!) И нет того ловца. Настоящий-то ловец, кому, может, и свобода не дороже самой игры, потерпит, помучается, не отзовётся на страсть собственную, будет терпеливо дожидаться взаимности и греть её, липкую, грязную, поощряя к доверию.
Аркадий Ануфриевич Львов не поделился даже со сходкою: каким чутьём коснулся паршивой склонности к извращениям начальника конвоя Лисина, о котором на Валаганахе говорили - "человек без нервов". Нервы нашлись, страстишка обнаружилась. Вор не пошёл сообщать о ней в политотдел Управления, а сказал, передавая туалетное мыло и дорогой одеколон освободившемуся с поражением в правах Тофику Енгибаряну:
- Ты, красивый, сильный мужчина. Ты должен ему понравиться.
Тофик кивнул. Он знал, кому можно возражать…
- У тебя не должно быть срыва. Запомни - ты его любишь. О другом не надо думать.
Воспитанный, сдержанный Аркадий Ануфриевич был на этот раз почти жесток и выражался ясно: он ничего не сможет простить Тофику.
Бывший зэк сумел оказаться рядом с железным майором, а тот не сумел устоять перед искушением.
Страсть выпрыгнула из своего укрытия на волю, опрокинула в нём весь прежний порядок. Настало время тайных свиданий, озорного любопытства, клятв и ревнивых взглядов. Позднее человек без нервов "сел на иглу". Он познал все сладости греха, и когда ему был предъявлен счёт, ответил согласием оказать услугу ворам. Не переживая, без маеты и сомнений, как будто ждал этой минуты, чтобы окончательно стряхнуть придуманные сложности, отдаваться целиком пороку. Лисин не юлил перед внезапно объявившимся Львовым, потребовав дать слово вора. Аркадий Ануфриевич дал своё слово, хотя "медвежатник" и не совсем вор, но не принял протянутой руки, плюнул под ноги растерявшегося майора со всем презрением, на какое был способен человек, уже ненавидящий своё создание.
Цель достигнута, победитель уходит оскорблённым…
Тогда-то, в день начала Петрова поста, и состоялся знаменитый воровской побег с рабочей зоны Валаганаха. Колыма замерла. Это тебе не оголодавшее мужичьё.
Каждый из девяти бежавших отдаст жизнь с пустой обоймой. У солдат в засадах от страха сводило челюсти, а якуты согласились травить беглецов только за дополнительную водку. У Трёх Сестёр, так звали три сопки, поросшие низкорослым стлаником, отстреливался Червяк, экономно посылая пули в чекистов из-за каменной гряды. Две из них нашли цель прежде, чем Серякин, тогда ещё старший лейтенант, без суеты и истеричного возмущения, кинулся к зэку, расчётливо меняя направление бега. Бежал на смерть, уверенный - разминётся. Когда пуля прошелестела рядом с ухом, выстрелил сам. Червяк опрокинулся на стоящую за спиной берёзу и получил, не надо было дёргаться, ещё одну в живот.
Остальные беглецы вели себя получше, однако и их перестреляли. Всех, кроме одного…
…Вахтанга Берадзе - красавца из Кутаиси, спасла любовь. Два месяца он жил на чердаке дома полковника Шитова, прислушиваясь к неясным шорохам за дощатой дверью, сжимая рукоятку пистолета, надеясь и презирая свою зависимость от чувства молодой женщины, которая была женой полковника.
Временами овчарка во дворе ловила его запахи, злобно лаяла, не понятая хозяином, вскинув вверх морду.
Дни сменяли ночи, бутерброды с колбасой - рыбные консервы. Он целился в дощатую дверь, когда она вздрагивала. Женщина входила с опущенными глазами, и, видя это чудо с особой воздушной статью, которой отличаются красивые женщины, знающие о своей красоте, Вахтанг думал, что напрасно променял студию на острую профессию вора, клялся, что теперь, если Бог дарует ему свободу, будет рисовать только её, ту, что бесшумно пересекала расстояние, разделяющее старый диван с чердачной дверью, едва касаясь сухих опилок предназначенных хранить тепло её семейного очага.
Женщина ставила перед ним еду, молча удалялась, унося с собой путаные желания: признательность, сомнения и страх приговорённого к подозрению человека. Он хотел её обнять, но боялся снять палец со спуска пистолета. Вор мучался, однако не хотел делить мучения на двоих, а женщина жаждала принять эту ношу.
Он считал её не совсем нормальной, ребёнком не вызревшим во взрослого человека, помогающим ему из чувства самоутверждения. Но чем больше Вахтанг думал о ней, тем настойчивей из тёмной бездны человеческого падения пробивался тихий свет надежды на спасение грешной души, уже познавшей бескорыстие ближнего, уже готовой ответить на жертву полной взаимностью.
Он считал её не совсем нормальной… она любила.
Она была женщиной, космически далёкой от земной логики, житейской мудрости скучных людей, как грешный ангел, кружа и ниспадая в глубину порочного желания посвятить свою жизнь этому угрюмому преступнику. Господь терпеливо ждал покаяния блудницы, ей ещё не был изречён Его Суд, потому падение казалось взлётом, овеянным благодатным настроением.
Всё овеяно тайной и приятной, но щекотливо острой гармонией, когда взгляды заменяют слова.
…Она была женщиной, космически далёкой от земной логики, не забывая при этом уносить с собой ведро с испражнениями беглого вора. Опустив глаза, чтобы не видеть его бессильного стыда.
Ровно через полгода после знаменитого побега чёрный "ЗИМ" Шитова доставил в Магаданский аэропорт жену полковника и секретного порученца, поразительно похожего на дослужившегося до капитана Христа.
В левой руке офицер держал портфель, опломбированный, согласно инструкции по хранению и перевозке документов, двумя металлическими пломбами, правая находилась в кармане хорошо подогнанной шинели.
…Всё обговорено: он должен застрелить, если будет опознан, вначале таможенника, затем - её и себя. Так они решили, ещё не связанные звучащими клятвами любви и физической близостью. Каждый уже прошёл своё личное испытание, стал причастником преступления общего, имя которому было - любовь. Следующее, опять же совместное, могло кончиться смертью. Они, однако, рискуют с таким естественным спокойствием, точно счастливые жители Будущего Небесного Града.
Слепцы…
- Здравствуйте, Вера Игнатьевна! - козыряет молодой женщине таможенник в засаленном френче и с положенной для начальства улыбкой.
- Здравствуйте, Липатов! Капитан Зафесов выполняет поручение полковника Шитова. Вот его билет и поручение.
- Зафесов? - Таможенник наморщил лоб, вспомнил: в каком журнале значится эта фамилия, раскрыл и попросил расписаться в графе вылета.
Подписи совпали. Сомнения остались. Без причины. И женщина это заметила. Она сказала несколько раздражённым голосом:
- Полковник срочно выехал в Сусуман с московскими товарищами, просил обеспечить порученцу приличное место в самолёте. Найти полковника в Сусумане можно по номеру прииска "Коммунар". Звоните!
- Ну, что вы, Вера Игнатьевна! В краску меня ввели.
Они стояли на пороге смерти, были удивительно красивы какой-то вдохновенной красотой. Но почему-то этому факту старый служака не придал значения.
Возможно, он никогда не любил или любил что-нибудь преходящее: службу, Сталина, Коммунистическую партию, те же тихие пьянки после работы в обществе жены старшины Пидорко, приглашённой на должность вахтёра.
- Ах! - говорила она, заламывая пухленькие ручки, совсем как Сильва из Хабаровской оперетты. - Что делаю?! Что делаю?! Я - старая больная женщина!
Эта фраза повторялась неизменно при каждом новом свидании, когда бдительный Пидорко уходил на внезапные проверки подчинённых, зажигая в Липатове то же опереточное чувство. Он хватал её за мясистые бёдра, шептал, дыша чесноком и водкой:
- Да ты ещё хоть куда баба! Я бы на тебе даже женился, нельзя: из партии выгонят…
Любой гражданин, покидавший Магаданский порт, подвергался самому тщательному досмотру, проверке документов с наведением, при случае, необходимых справок.
Липатов окинул булыжным взглядом Зафесова и вдруг подумал, что где-то видел это лицо со всепрощающими глазами и мягко очерченным носом, слегка нависающим над твёрдой линией рта.
Пауза затянулась, капитан направил через карман ствол нагана в таможенника. Тот всё вспоминает, пролистывая страницы памяти, пока, наконец, она не уводит его в детство, где он с облегчением находит двойника:
"Тьфу ты! - Липатов облегчённо вздыхает. - Он же на Бога похож! Вылитый Христос! Тот чуть подобрее. Перепугался - думал, что путное…"
- …Можете быть спокойны, Вера Игнатьевна: поручение полковника будет выполнено. Есть место в первом салоне.
- Мне что беспокоиться? - спрашивает она сонным голосом. - У меня своих дел хватает. До свидания, Липатов. До свидания, капитан!
Зафесов, кивнув, без единого слова шагает за таможенником, ещё держа палец на спуске…
Через три дня Вера Игнатьевна всё рассказала мужу. Как на исповеди: с побудительными мотивами, но без раскаянья и надежды на прощение. Он слушал, потягивая из хрустальной рюмки тёплый коньяк, издеваясь над своим рогатым оптимизмом. Илья Герасимович был уже седой, грузноватый чиновник, четверть века отслуживший на Колыме. Старый чекист ежедневно сталкивался с самыми низкими проявлениями человеческой натуры, имел опыт принятия самых беспощадных решений. Чему он мог удивиться? Измене совсем ещё юной жены? Смешно! Её просто не было.
И бандита Берадзе на чердаке дома тоже не было. Рекс успокоился, он уже больше не лает, задрав вверх морду.
Огорчало другое: в этой тихой, навсегда покидающей его женщине жило что-то до боли земное, настоящее, что нельзя почувствовать беспечно равнодушным сердцем служаки, но можно понять, потеряв…
Её больше никогда не будет рядом. Полковник подумал о пистолете в левом ящике письменного стола, но открыл правый ящик и достал валидол. Её больше никогда не будет…
Всю долгую безупречную службу Илья Герасимович бдительно стоял на страже своего сердца, не допуская его к решению человеческих судеб, оттого разум был по-хозяйски расчётлив, угодлив и жесток. Сейчас оно просило сделать исключение…
…Утром следующего дня они прощались: Вера Игнатьевна улетала на материк к заболевшей матери.
Полковник проводил супругу к трапу самолёта, склонив голову, поцеловал её холодную руку.