Словно в полусне Вадим видел продолжение страшного спектакля. Артисты двигались медленно, почти величественно, как древние жрецы на жертвоприношении. Хрипящего от напряжения Пузыря бросили на нары, ещё раз ударили по затылку рукояткой ножа и стащили с него ватные штаны. Из них выпала бритва и кусок белого хлеба. Он уже почти не сопротивлялся, как пьяная уличная девка, пытаясь оттолкнуть от себя навалившихся палачей.
Коренастый длиннорукий армянин обхватил его под живот и, приподняв, со всего маху бросил на нары.
Пузырь задохнулся. Вздрогнули нары.
- Она согласная, - армянин обвёл камеру счастливыми маленькими глазками, почмокал от удовольствия губами. - Вах! Вах! Вах!
- Скоты, - прошептал безнадёжно Упоров. Он оглядывал изуродованные страстью физиономии сокамерников и вдруг нехорошо подумал о том, что среди них нет пострадавших: они все - на месте… в том самом месте, где и должна обитать мерзость. И был поражён своим открытием и закрыл глаза, чтобы не уподобиться им…
Спустя несколько минут, повернувшись к Упорову, Ёсиф Палыч сделал удивлённые глаза:
- Таки Скрипач вас не зарезал?! Господи, какое общество: одни гуманисты и педерасты. Почему вы такой бледный? Вам сорвали выступление? Ну, это можно пережить: живой стыд всегда лучше мёртвой гордости. Впрочем, вывернулись, значит, вывернулись…
* * *
…Нож давно расстался с его боком, однако ощущение опасности не прошло. К тому же слова старого вора напомнили первый рейс в океане на корабле "Парижская Коммуна". Судно сближалось с терпящим бедствие сухогрузом "Восход".
- Всё будет в порядке, - сказал скорее себе, нежели молодому штурману Упорову, капитан Альварес, не выпуская изо рта мундштук с погасшей сигаретой. - И запомните - моряк должен точно знать, что с ним ничего не случится. Сблизиться до предела!
- Большой риск, капитан, - предупредил второй помощник. - При такой волне мы столкнёмся.
- Через час он сядет на рифы, через три - пойдёт ко дну. Понаблюдаем? Сблизиться до предела!
Выброс!
- Удачно, капитан.
- Право руля!
Из глубины океана на днище "Восхода" надавила мощная сила. Стальная махина поднялась и застыла на мгновение в воздухе. Пауза была короткой. Нос корабля падал, словно нож гильотины. Штурман зажал зубами крик. Он уже чувствовал холод воды и тяжесть пучины.
- Право руля! - капитан чуть усилил интонацию.
Удар потряс "Парижскую Коммуну" до дрожащего гула.
- В левом отсеке течь!
- Включить насосы! Навести пластырь! Аварийную команду - в отсек!
После аврала капитан пригласил штурмана в свою каюту. Он выглядел усталым, но продолжал шутить:
- Мы так и не вывернулись. Зато спасли эту дурацкую посудину. Хочу заметить, Упоров, вы не долго носили с собой страх. Правильно делали.
Капитан подвинул к нему пузатую рюмку с коньяком.
- Моряк должен уметь забывать, иначе воспоминания будут ходить за тобой, как голодный пёс за слепым нищим, и выхватывать лучшие куски жизни. Ваше здоровье, штурман!
"Интересно, почему он меня не зарезал? Этот сумасшедший Скрипач. Сволочь пустоглазая!"
Упоров осторожно пощупал то место, куда упирался нож. Он ощутил под пальцами биение сердца. Так близко. Одно движение - и сердце могло остановиться. Надо забыть. Твой срок ещё не мерен…
- Уже б и вздремнуть не мешало, - потянулся рядом Фёдор Опёнкин. - Баланду только утром приволокут.
- Кто этот тип? - спросил, глядя в потолок, Вадим.
- Тише ты, не базарь шибко. Из блатных он. И не затевайся с ним лучше - такой враз срок укоротит.
- Я уже забыл.
Скрипач храпел, как ни в чём не бывало…
* * *
Вначале осторожно звякнул засов, следом - скрипнула дверь, и камера, мгновеньем раньше погружённая в сон, замерла. Лишь притомившийся Ашот продолжал сладко похрюкивать во сне, причмокивая мокрыми губами. Остальные затаились по какой-то неведомой разуму команде самооткровения.
Дверь открылась без всегдашнего пугающего скрежета. Первым в камеру вошёл мрачный человек в бешмете чёрного сукна, плотно облегающем необыкновенно длинное туловище. Гость огляделся цепким взглядом чёрных глаз и, сняв с головы баранью папаху, сказал, не поворачивая к дверям головы:
- Спят, хозяин. Входи.
Слова шли, словно из глубины желудка - с лёгким вороньим скрежетом.
- Зоха! - как имя собственной беды, выдохнул осунувшийся Каштанка. - Отгуляли воры…
- Надзиратель? - спросил недоумённо Упоров.
- Зоха-то? Нет, сука! - Опёнкин закрыл глаза. - Наручники за спиной разгибает. Подельнику моему на Широком кадык вырвал пальцами. Из живого человека - кадык…
И опять повторил шёпотом:
- Отгуляли воры…
На пороге появился ещё один гость. На этот раз необыкновенно располагающий человек в надраенных, без единой морщинки хромовых сапогах. Он озирал мир полными сдержанной нежности голубыми глазами, и возникало невольное желание ему улыбнуться. Гость был солнечный, откровенно счастливый и составлял полную противоположность Зохе.
Прямо с порога человек прошёл к скамье у стола. Сел, сцепив в лихой крендель слегка кривоватые ноги. Отчего стал ещё более по-деревенски приятным парнем.
- Салавар - главная сука Советского Союза! Это гроб, Вадим! Ну да, вором жил, вором и сдохну.
- Кто им позволил? Где надзиратели?!
- Не шуми. Они по запарке и фраера замочить могут. Салавар нынче - и судья, и надзиратель. Трюмиловка!
Шёпот вора разбудил в нём наконец чувство собственной опасности и вместе с тем непонятную в ней потребность. Вадим догадался: он рассчитывает остаться зрителем, это просто животный интерес. Ему стало противно от нечувствия к чужой судьбе, захотелось снова уснуть, чтобы ничего не видеть далее…
В камеру входили новые люди, по большей части крупные, сытые. Они сжимали в руках стальные забурники. Каждый сразу занимал свою позицию, оставляя место вокруг себя для замаха и удара.
Время торопливо жгло невидимые минуты. Оно словно чувствовало запах будущей крови, спешило утолить своё кровожадное любопытство. И он ненавидел время…
Под конец двое здоровых мужиков внесли лист железа, а третий - две кувалды с железными ручками.
- Зачем всё это? - едва слышно спросил Упоров.
- Сказано - трюмить будут. Ты только не смотри, когда меня начнут…
Каштанка о чём-то вспомнил, окликнул соседа:
- Аркаша!
Заика скосил глаза, но не откликнулся.
- Дай мойку: сам уйду.
И рывком обнажил на руке вены. В это мгновение из-за столба, подпирающего верхние нары, выскочил Скрипач, кинулся к Салавару. Ближний из сук вскинул забурник, но тут же осел, схватившись свободной рукой за распоротый живот. Скрипач был почти у цели, когда огромная клешня Зохи поймала его кисть. Окровавленный нож вывалился на пол, и тогда чечен захватил в тиски шею вора, багровея, поднял над землёй. Всё произошло так быстро, что никто не успел осознать - в камере стало на две жизни меньше.
- Зачем же так? - опечаленный Салавар смахнул с сапога брызги утерянной Скрипачом кровавой слюны. - Он умер непозволительно легко. Это награда, а не наказание. Наказание есть очищение, а это… больше походило на расправу.
Салавар поднялся со скамьи, широко всем улыбнулся. Улыбка его опять смутила настороженных обитателей камеры, а он продолжил, по-видимому, зная ей цену:
- Негодяй заслужил наказание. Мы будем продолжать воспитывать…
- Кувалдой? - насмешливо спросил с верхних нар Ёсиф Палыч.
Салавар искусно сыграл удивление, голос его наполнили новые, искренние нотки.
- Этого не может быть! Что вы здесь делаете, богоубийца?
- Не понтуйся, Ерофей! Ты всё знал наперёд и пришёл убить меня. Но когда ты, сучья морда, хилял вором и ел из этих рук…
Мышь показал камере свои гибкие ладони, как хороший купец показывает хороший товар.
- Хватит! - хищно оборвал Салавар. - Сегодня вы покушаете из моих рук, и мы - в расчёте. Зоха!
- Обожди, Ерофей, - Ёсиф Палыч сел на нарах, повторил: - Обожди. Позволь переодеться. Рубаху сменить…
- Позволю, если вы не будете открывать рот и произносить разные глупости.
- Спасибо, Ерофей…
Ёсиф Палыч благодарил спокойно, с достоинством, словно ему приходилось умирать неоднократно, и он знает, как это делается без страха. Спокойствие приговорённого испортило настроение судье. Салавар топнул ногой и строго спросил:
- Ещё воры есть?! Слышите, мрази, делайте объявку добровольно!
- А куды им деться? - прохрипел, с трудом поднимаясь, изнасилованный Пузырь. - Здеся они, Ерофей Ильич. Вон Заика ховается. Ворюга первостепенный. За ем… Куды ж он подевался, козёл? Щас я вас всех на чистую воду выведу…
- Тю-тю-тю! - присвистнул Салавар. - Тимошенко! Никак вас невинности лишили? Вы теперь, получается, не вор, а воровка?!
- Зараз не признаю ихнего закону и желаю…
- Обидели, значит. Попку порвали. Заруби себе на носу: в советах педерастов не нуждаюсь! Воры есть?! Честные!
- Есть!
С нар без суеты спрыгнул Заика, а следом - тот, с бабочкой на щеке. Рядом с Упоровым дёрнулся Каштанка, и тут же на его челюсть упал кулак моряка. Всё получилось почти бесшумно, но Салавар уловил неладное. Однако оно не было осмыслено им до конца.
- В чём дело? - спросил он, сощурился, глядя перед собой уже недобрым взглядом.
Упоров растерянно развёл руками, за него ответил доселе не выказывающий себя молодой грузин:
- Пустяки, генацвале. Фраер грохнулся - крови не терпит.
- И я, признаться, крови не терплю, - уже смиренно молвил Ерофей Ильич. - Потому прошу этих преступников смягчить участь свою покаянием. Кто будет первый?
Заика быстро сунул руку за борт бушлата. Стоящий за ним Зоха был настороже; ребром ладони ударил вора по шее. Тот упал.
- Раскаянье не может быть актом формализма, - не замечая лежащего Заику, решил продолжить свою мысль Ерофей Ильич. - Человек должен внутренне так настроить себя, чтобы вести другую жизнь и поиметь большое отвращение к прежнему скверному существованию. Но ежели в вас не искоренена склонность к желанию блатовать…
Снова был короткий взгляд, укоряющий слушателей за непослушание, и с мукой произнесённые слова:
- …Готовьтесь к худшему.
Лежащего Заику растянули на залитом кровью полу, придавив сверху листом железа. Вор попытался подняться, но две кувалды обрушились на то место, где находились почки. Удары сыпались, не переставая, наполняя камеру гулом. Лицо зэка корчилось в немых стенаниях, как будто он пытался рассмешить пресыщенную подобными зрелищами публику.
Салавар поднял руку. Гул смолк. Молотобойцы отошли в сторону, тяжело дыша и косясь на погнутое железо.
- Поднимите!
До неузнаваемости преображённого испытанием зэка держали под руки. Эмалевая струйка крови поблёскивала на сером подбородке. Было очевидно - он почти умер, стоит в сумраке перед вечной ночью, а руки его, как руки слепца, пытаются что-то нащупать перед собой.
- Надеюсь, дружеская критика понята правильно?
Вор с трудом вобрал в себя воздух и выдохнул с кровавым плевком в лицо главной суки Советского Союза.
- Га-га-га, - хрипел Заика, пытаясь протолкнуть застрявшее в горле ругательство.
- Не надо, - остановил его жестом Салавар, брезгливо вытирая лицо белоснежным платком. - Суд освобождает тебя от последнего слова. Правда, Зоха?
Тупой удар в спину Заики дошёл до каждого. Вор качнулся вперёд, глаза его расширились до неимоверных размеров, скосившись на выросшее из левой части груди остриё кавказского кинжала.
- Насквозь! - ахнул один из молотобойцев.
Ерофей Ильич уронил под ноги платок, отшвырнул его начищенным носком сапога, сказал по-деловому:
- Бросьте эту тухлятину, тащите богоубийцу!
Зоха сам, как барс, прыгнул на нары, раскидав зэков, наклонился над Ёсифом Палычем, приподнял и снова бросил на прежнее место:
- Он ушёл, хозяин…
- Старый обманщик! Верь после этого слову вора! Видите, граждане, кто паразитирует на вашем терпении?! Ну, а ты? - Вопрос был обращён к тому, кто тоже назвался вором. - Ты, Леший, с кем пойдёшь по жизни?! Говори быстрей, у меня кончается не только время, но и терпение!
- С вами, - сказал, глядя в пол, Леший.
- Подними глаза-то! Ты теперь свободный человек! Подними и покайся, как положено!
- Я больше не вор! - на этот раз было сказано громко, даже слишком громко. - Я раскаиваюсь за позорное прошлое!
- Идёшь с нами! А вас, граждане мужики и фраера, прошу подбирать себе компанию почестнее. Обращайтесь к нам с совершенным доверием. Не подведём! Всегда заступимся за трудового человека. До свидания!
Вышел он скромно, без излишней театральности, унося на открытом крестьянском лице опечаленную доброту хорошего человека.
Ссученный Леший было двинулся за ними следом, но, о чём-то вспомнив, прыгнул на нары, схватил сумку покойного Ёсифа Палыча.
- Оставь, - придержал его за руку молодой грузин. - Зачем покойников грабить? Он же тебе товарищ был…
- Не твоё дело, зверёк! Эй, там, тормозитесь: фраер буянит.
Один из сук взмахнул забурником, тогда Упоров поймал за руку, да так ловко, что она хрустнула в суставе. Парень заорал, и крик был сигналом к действию.
- Ломай нары, мужики! Всех кончат!
- Что за шум? - Салавар недоумённо оглядел камеру. - Мы же расстались друзьями! Вы, Леший, запомните - нельзя переть буром против народных масс. Запомните, животное! Вы призваны защищать их интересы от преступных посягательств воров! Иначе поссоримся…
Он как-то естественно забыл про Лешего, перевёл внимание на Упорова. Смотрел с прищуром, но не враждебно. Возможно, хотел запомнить новое лицо.
- Неблагодарное занятие выкручивать руки своим защитникам, молодой человек. Я постараюсь вас не забыть…
Преданный Зоха заглянул в глаза хозяину, тот сделал вид, что не заметил, и легко поклонился:
- Ещё раз до свидания, друзья!
Такого оборота никто не ожидал, и когда за Ерофеем Ильичом закрылась дверь, бывший директор прииска "Коммунистический" по фамилии Ведров подвёл итог второму посещению Салавара:
- Теперь они тебя убьют. Он зря не обещает.
Упоров не стал отвечать Ведрову, подсел к баку с водой, зачерпнул пахнущую хлоркой мутную жидкость, чтобы с ладони брызнуть себе в лицо, а затем - в лицо Каштанки. Белёсые ресницы вора дрогнули, с пьяной отрешённостью открылись глаза. Фёдор сел и потрогал челюсть:
- Тебе чо, бык, силу девать некуда? За что ты меня треснул?
- Надо было.
Он пришёл к выводу - Каштанка притворился, но почему-то от своего открытия покраснел сам и, отвернувшись, пошёл ставить банку на место.
- На нож просишься, баклан?! - рычал в спину Опёнкин, поминутно сплёвываясь и матерясь.
- Они бы вас убили, - философски заметил Ведров, разглядывая припухшую челюсть. - Гляньте на Аркадия: его Зоха ножом насквозь прошил с одного удара. Кто бы сказал - не поверил.
- А рядом?
- Не знаю. Он из ихних, из тех, кто приходил трюмить…
- Худую ты мне службу сослужил, морячок: воры не поймут…
- Поймут, поймут, - успокоил его молодой грузин с мягкими движениями дикой кошки. - Ты - сам вор. Ты бы не понял?! Не надо думать о всех плохо, иначе я, фраер, тоже так начну думать о ворах.
Закончив разговаривать с Каштанкой, грузин протянул руку Упорову:
- Меня зовут Ираклий. Ты поступил честно. Давно не видел человеческих поступков. Можешь на меня рассчитывать.
Спокойно поклонился и вернулся на нары, лёгким прыжком подбросив гибкое тело.
- Фраер-то не простой, - пробормотал для Упорова Опёнкин. - Девять касс, незаконченное высшее образование. С ним считаются воры…
- Он княжеского рода, - встрял в разговор Ведров. - Господи, что за время! Князья грабят банки, воры правят государством.
- Мало тебе дали, Ведров, - глухо произнёс Каштанка. - Всё своё гнёшь. А того не знаешь, что не воры, а суки Россией правят. Историю партии читать надо внимательней. Сталин, правда, из воров, но курванулся на втором съезде и стал своих душить.
- На втором съезде Сталина не было!
- А ты что, там был?! Вот и молчи, раз не знаешь! Ой! Что ты наделал, Вадик? Мусала не работают.
Опёнкин взобрался на нары, ворчливо приговаривая:
- Менты - бьют, кенты - бьют, суки - ловят, воры - зарежут. Да что я - племянник Гитлера, что ли?!
Постепенно ночные страсти улеглись, и камера начала жить своей обычной жизнью: зашелестели в ловких руках шпилевых самодельные карты, кто-то дал кому-то в рожу под расчёт, начались разбирушки. Покинувший парашу узбек молился перед дверью, вздымая к сырому потолку коричневые ладони. Имущество Ёсифа Палыча, состоящее из двух именных серебряных часов с цепочками, куска сала и отточенного до остроты бритвы перочинного ножа, которым он вскрыл себе вены, перешло на законном основании к Опёнкину. Сало он тут же поделил между ближайшими сидельцами.
Проворные педерасты успели обобрать трупы ещё до того, как в камеру вошли четверо санитаров с носилками в сопровождении вальяжного старшины, похожего на швейцара столичного ресторана.
- Опёнкин? - старшина вскинул кустистые брови и, кажется, даже обиделся. - А ты как проканал между порченых?!
- Я им сказал, гражданин начальник, - поморщился Фёдор, - что вы - мой персональный кент. Обниматься полезли, суки!
- Никак не можешь без хитростей. И кто ты теперь - вор?
- Нет, гражданин начальник, старшина сверхсрочной службы.
- У! Пропадлина, в другой раз не сорвёшься! У них нынче полномочий хватит на таких крученых. Считай, отсрочку получил.
- Спасибо, товарищ старшина, что побег мне не сорвали…
Старшина дёрнулся всем телом и уже открыл рот, но словесного выражения его возмущение не получило, и он пошёл за санитарами, поправляя ухоженный длинный волос на яйцеобразной голове.
* * *
Команда Салаварова больше не появлялась, а карантин через неделю кончился и заключённых выгнали из барака на широкий грязный двор, где они толкли холодную хрустящую грязь рваными обувками, кутаясь в засаленные телогрейки и бушлаты. Первые минуты на вольном воздухе доставили немного удовольствия, но постепенно становилось всё холодней и холодней, от тех неприятных перемен серая арестантская масса заволновалась.
- Строиться! - наконец затянул бабьим голосом костлявый дежурный с неповоротливой спиной застарелого радикулитчика. После чего куриной трусцой подбежал к седому скучному майору, начал что-то торопливо объяснять.
- К чёрту! - прервал радикулитчика майор. - Это что, девицы из Смольного или преступники?! Не забывайте, где работаете, Гладилин!
Майор решительно шагнул к строящейся колонне, сложил рупором ладони и объявил:
- Этап идёт на "Новый", можете успеть к ужину, если поторопитесь.
- Что за командировка? - осторожно спросил у Ираклия пожилой карманник, близоруко щуря глаза.
- Не знаю, дорогой.
- А кто знает? - нудил карманник.
- Гражданин майор, дорогой!
Но вопрос уже запрыгал по этапу: "Кто знает за "Новый"?". "Кто знает за "Новый"?…" Он прыгал, прыгал, да и пропал где-то в середине строя, утонув в молчании нелюдимых бандеровцев.