Конвой повернул автоматы к строю; возбуждённые запахом немытых тел зэков, собаки скалили клыки, вопросительно заглядывая в глаза проводников.
- Хотя бы раз в жизни поесть, как эта собака, - мечтательно произнёс Ведров. - Господи, пошли мне её пайку.
- А поводок? - спросил пожилой карманник.
- За такую пайку можно. Я ж - не вор. Я - просто временно изолированный, но советский человек. Я жрать хочу, а не блатовать.
- Разговорчики! Этап идёт на "Новый", - ещё раз повторил майор. - Шаг в сторону считается побегом. Конвой стреляет без предупреждения. Копчёный, что скалишься?!
- Да вот зверёк здесь огадился, гражданин майор.
- Пусть несёт с собой: в дороге пригодится. Шагом марш!
Через час ходьбы Упоров почувствовал холод между пальцев ног, пожалел, что не снял с покойного Заики портянки. Побрезговал или постеснялся, теперь дорожка форс собьёт. Этап одолел небольшой, но крутоватый перевал, и за ним открылся великолепный вид с прекрасным лесом в лучах восходящего солнца. Открылся, как правда, которую кто-то прятал от этих сбившихся в затхлую кучку людей.
- Эх, раздолье какое! - не выдержал шагающий впереди Вадима кособокий Ведров. - Столько места, а нам - тесно. Махнуть бы в лес.
- Кто тя держит - махай! - предложил Опёнкин. - Старшина, отпусти мужика в лес за подснежниками.
- Хай бежит! - конвоир похлопал ладонью по автомату. - С сопроводиловкой. И ты за ём. Здесь на всех хватит.
- Стой! - кричит замыкающий колонну лейтенант.
- В чём дело, лейтенант?
- Заключённый помер. Старик этот, то ли математик, то ли ещё кто.
- Ему бы на печи сидеть - он по тюрьмам шляется.
- Труп - в машину. Спрячьте оружие, лейтенант: он мертвее мёртвого.
Лейтенант, однако, выстрелил, на всякий случай, в затылок маленькому седому человеку, и этап тронулся дальше. Дорога муторно тянула восемьсот голодных зэков в пологий тягун. Многие уже выдохлись и, не стесняясь, становились на четвереньки.
- Ползите, ползите, - подбадривал их весёлый старшина. - Кто не доползёт, доедет с Пифагором!
Отъярились собаки, перестали облаивать ползущих зэков, лишь изредка норовя хватить кого-нибудь из них за бок. Но перед вершиной Мёртвого перевала они и сами начали ложиться на снег, прижимаясь к отполированному ветром насту лохматыми животами.
Хозяином тех мест был ветер. Он не знал отдыха в любую погоду, ни днём, ни ночью, заполняя лёгкие людей пронзительным холодом, принесённым из тундры.
Наконец выбрались на плоскотину. Стоять на ногах могли немногие.
- Сейчас бы умереть, - выдавил из себя Ведров, опускаясь на корточки.
- Попроси Стадника, - высунулся с новым советом пожилой карманник, оказавшийся выносливым ходоком.
- Загорайте, лодыри! - разгорячённый ходьбой старшина Стадник скрутил цигарку, затянувшись, внимательно осмотрел этап. Медленно, но уверенно взгляд его соскользнул с измученных ходьбой зэков и замер в немом удивлении.
- Ха - коротко, точно гавкнул, воскликнул Стадник. - До чего тильки люди не додумаются! Гляньте, граждане бандюги, яки гарны хлопцы!
Метрах в тридцати от дороги белели вмёрзшие в лёд трупы. Их было много и подо льдом, и на его голубой, отполированной ветром глади. Со впалыми животами и отъеденными песцами ушами.
- Не дрожат! Обвыклись, - продолжал радоваться Стадник. - Воля есть - гнидника не треба… Надо же так закалиться!
Этап мрачно молчал, и Стадник, уловив настроение разбитых дорогой заключённых, положил палец на спуск автомата.
- Ну, чого змолкли? Шуток не понимаете?!
- Понимаем, земеля, - улыбнулся через силу старшине Каштанка.
- У меня таких злыдней в земляках не водится! - строго поправил вора старшина.
- Так получилось, - покаянно опустил глаза Опёнкин. - А вас дома небось матка жде?
- Ни, тильки тятько, - Стадник подозрительно косился на посиневшего под ветром зэка, медленно вползавшего ему в душу. От неудобства внутреннего состояния он кашлянул и стал шагать широко, строго, держа автомат наизготовку.
- Давненько батю не видел, гражданин начальник?
- Тебе шо за дило?! Десять рокив.
Напряжённо маршировал чем-то приворожённый охранник.
- Ух, ты! Соскучились, должно?
- Скучать служба не велит.
Он уже собирался отойти от этого прилипчивого, но чем-то привлекательного злыдня, как тот спросил вкрадчиво:
- Повидаться-то небось хочется? Хочется! Хочется! Не отпирайтесь, гражданин начальник!
- А як же! - тоскливо и искренне признался растроганный старшина.
Опёнкин приспустил штаны, показал напряжённо соображающему Стаднику голую задницу.
- Узнаёте, гражданин начальник? То ж твой тятя. Иди, целуй!
- Что?! - заревел старшина, хватая широко распахнутым ртом холодный воздух. - Ну, злыдень синий, помни моё слово: купаться тебе с теми "моряками" в одном болоте!
- Не признали, что ли, гражданин начальник? - натурально огорчился Опёнкин. - То ж батько ваш ридный. Постарел малость. Хочешь, братку покажу?
И, не торопясь, начал расстёгивать ширинку.
Стадник сбросил с плеча автомат, ствол дёрнулся, выплюнув в низкое небо короткую очередь.
- Лягай, сволочи! - орал Стадник, топая ногами. - Усих покрошу!
Заключённые присели, но ложиться никто не стал.
Все разглядывали оплошавшего старшину с ехидными улыбками.
- В чём дело, старшина? - подскочил лейтенант, расстёгивая на ходу кобуру.
- Нарушают порядок, товарищ лейтенант. Особливо вот тот, из воров. Воду мутит, понимаешь!
- Запишите фамилию. Вас предупреждаю: положим на землю, будете лежать до утра!
- Мы-то при чём, гражданин начальник?
- Молчать! Порядок существует для всех.
Лейтенант застегнул кобуру и быстро ушёл. Стадник остался перед строем, выглядывая из-за поднятого воротника и держа ствол автомата на уровне голов зэков.
- Ябеда вы, гражданин начальник! - негромко крикнул Опёнкин. - Не буду вам больше тятьку показывать. Скучайте…
В это время колонна тронулась, и под ногами зэков снова заволновалась тугая колымская грязь. Люди шли в лагерь, не сводя глаз с приземистых бараков, наспех сколоченных из старых досок, должно быть, долго служивших другому делу, а сейчас призванных беречь тепло и защищать от ветра отринутых от нормальной жизни людей. Многочисленные щели были наспех забиты паклей, тряпками, мхом, завалинки заменяли поднятые к окнам земляные валы. Да и окна - одно название: без стёкол, просто зашитые потрескавшейся фанерой рамы. На каждом решётка, а на двух последних фанеру просто подпирали гнилые жерди.
- Это же кладбище, гражданин начальник! - ужаснулся Ведров.
- Кладбище ты видел, - уточнил Стадник. - Туды после, прежде туточки поживёте.
- Подыхать привели!
- Вертаемся, мужики! Гольная смерть!
Тогда-то и отворилась дверь единственного бревенчатого здания. Из неё вышел майор с выражением непреклонной воли на интеллигентном, немного озабоченном лице. Следом выскочила овчарка. Громадная, ухоженная собака пошла рядом с хозяином, тычась лобастой мордой в замшевую перчатку.
Майор оглядел этап, как опытный пастух оглядывает новое стадо, остановился точно посредине колонны и, указав пальцем на перекошенного мужичка, спросил:
- Почему вы кричите?
Мужичонка дёрнул плечом, нервно затоптался на месте, никак не желая встретиться с майором глазами.
Взгляд майора излучал нечто большее, нежели решительность. Он излучал беспощадность, было от чего волноваться.
- Та не кричу я, гражданин начальник, - с трудом пролепетал зэк, так и не подняв лицо.
- А кто кричит?
- Та не знаю, гражданин начальник. Уси балакали.
- В карцер!
Рослый охранник выдернул зэка из строя, поставил его рядом с собой, спиной к строю.
Майор сделал несколько шагов. Глаза задержались на спокойной позе, казалось, отрешённого от событий человека в чёрном, забрызганном грязью пальто.
- Почему вы кричите?
Безучастный блондин опустил на майора мягкий взгляд, ничуть не испугался его строгого вида:
- Хотел разбудить вашу совесть, гражданин начальник.
- Кто ещё хотел разбудить?
- Моя душа, гражданин начальник.
- Значит, вам будет не скучно в карцере.
Он закурил дорогую папиросу, подумав, указал на трясущегося у барачной стены мужичонку.
- Того - в строй. Этого вместе с душой - в карцер. Остальные должны уяснить - здесь рабочий лагерь. Работа вас кормит и даёт право на досрочное освобождение. Нарушение лагерного режима лишает вас этого права. Лейтенант!
- Я, товарищ майор!
- Раздайте пищу. Людей - в баню, вещи в прожарку. Утром всех, кроме тех, кто будет ремонтировать лагерь, отправить в карьер. Небольшая просьба, лейтенант: позаботьтесь о тишине - я буду музицировать…
Он бросил окурок под ноги жадно глотающего табачный дым молодого, очень простоватого на вид зэка. Несколько секунд тот колебался, пожирая дымящийся окурок жадными глазами, и вдруг грохнулся на колени, схватил окурок.
Майор был к этому готов. Хромовый сапог вбил окурок в расквашенный рот зэка. Овчарка кинулась и выволокла попавшегося на нехитрый трюк простака из строя.
- Оставь его, Ганс! - попросил дружески майор, потрепав собаку по вздыбившейся холке. Вздохнул и со вздохом указал на застывших по стойке "смирно" трёх мертвецов у доски почёта: - Это беглецы. Обратите внимание и сделайте вывод. Здесь никто не может рассчитывать на удачу. Её здесь нет…
Он уже почти пошёл в направлении единственного деревянного дома, но когда из строя раздался срывающийся от волнения голос, остановился, а точнее - задержался, скосив в ту сторону серые глаза.
- Почему один должен отвечать за всех? - спросил кто-то рядом с Упоровым.
Майор не ответил, только вопросительно поднял брови.
Из строя вышел бывший директор прииска "Коммунистический", взволнованный и оттого ещё более перекошенный Ведров.
- Не стану прятаться, гражданин начальник. Он рта не открыл, а его - в карцер. Почему один должен…
- Двое. Лейтенант! И этого в карцер!
Начальник лагеря "Новый" забыл о Ведрове, обращался только к лейтенанту:
- Ещё раз прошу - позаботьтесь о тишине.
* * *
…В баню шли партиями. На всю помывку отводилось полчаса, ложка зелёного мыла в ладонь и шайка тёплой воды. После бани однорукий зэк выбрасывал из прожарки прямо на двор пахнущее хлоркой бельё, приговаривая:
- Хватай шмутье, сидельцы! Кто смел, тот и успел.
Увидев Каштанку с наколотым на груди крестом и профилем Ленина, он постарался спрятать чувства поглубже, равнодушно процедил сквозь зубы:
- Был слух: тебя трюманули на Кручёном?
- Обошлось, - лаконично ответил Опёнкин, тут же спросил: - Что там за "моряки" в озере?
- Местные. Все местные. И вам не обойдётся. Три месяца, а потом - или на проволоку, или в купальню. Здесь человеку при любом здоровье не сдюжить. За зиму ползоны передохло.
- Спасибо - успокоил.
- Чем богат. Дальше сам додумывай. Ко мне больше не подканывай - спалишь.
- Сарай за вахтой, ну, вон тот… Что в нём?
- Не зарься. Керосин, бутор хозяйский. Сто раз проверен.
- С тобой ясно, Культяпый. Даёшь отмычку - и я тебя не знаю.
Культяпый бросил очередной тюк с бельём, слегка задумавшись, пошамкал широким ртом. Исчез он незаметно, в тот момент, когда Фёдор осматривался по сторонам, а вернувшись, сунул ему в руку аккуратный свёрток.
- Выиграл у одного беса.
Каштанка развернул серую тряпку, удивлённо посмотрел на Культяпого:
- Это инструмент Нежного.
- Какая разница? Не сдюжил, а ведь подковы гнул…
Культяпый с силой швырнул ком белья в амбразуру, проверив обстановку скорыми глазами, закончил мысль:
- Жизнь здесь дешевле подлости. Иди, Федя, царство тебе небесное…
* * *
…Трое сидели у остывшей печи, сделанной из куска большой трубы, и пытались понять друг друга перед тем, как на что-то решиться.
- Такой ночи больше не будет, - говорил взволнованный беседой с Культяпым Фёдор Опёнкин. - Это не ночь, а подарок! Все устали. Все хотят отдыхать. Усталый человек не может быть бдительным. Вы уж мне поверьте: я всегда работал ночами.
- Бежать? Куда?! - спрашивал его Ираклий. - Карты нет. Продуктов нет! Друг друга кушать станем?!
- Зачем - друг друга?! "Сухаря" прихватим пожирней. "Корову"!
Ираклий выразительно скрипнул зубами:
- Помолчи, слушай, а! Людей кушать не могу! Ещё раз скажешь - знать тебя не хочу!
- Разборчивый! Видал, каким скоро будешь?! Голый, синий, главное - мёртвый!
- Какой буду, такой буду! Людей кушать не хочу!
Упоров слушал молча. Он предполагал, что этот полуразвалившийся барак может их всех пережить. Попробовать всё объяснить заключённым? Разобрать барак и с кольями пойти на пулемёты? Кто-то обязательно вложит… Да и пулемёты не пройти. Барак не обязательно ломать, не обязательно. Зачем? Он сухой, как солома. Его высушил ветер. Сухой…
- Стоп! - выдохнул он вслух, и двое, перестав спорить, уставились на него, ощутив живое присутствие интереса. Они подвинулись друг к другу. Тень стала общей.
- Так что хранится в том сарае?
- Керосин. Разный бутор, нам не сподручный. Бежать надо, Вадим! Бежать! Не хрена пудрить мозги! - Летучий взгляд его метался по сторонам, ни на чём не задерживаясь.
Упоров перебил:
- Мы не бежим. Всё равно поймают, поставят у доски почёта, как тех троих. Надо спалить этот гроб. Поджечь бараки! Ветер снесёт огонь на караульное помещение…
- Ты… - Опёнкин не мог найти подходящие слова, - ты прямо это, в рот конягу шмендеферить, гений какой-то!
- В бараках люди, их надо предупредить, - предложил Ираклий, глянув на зэков, понял, что сказал глупость.
- Фёдор, ты идёшь?! - окликнул Вадим.
- Спрашиваешь?! Ну, и фраер нынче пошёл отчаянный. Другой вор позавидует.
Они по одному исчезли от печи. Крались вдоль нар, стараясь не попадать в узкие полоски лунного света из оконных щелей. Бесшумно вошли в подсобное помещение. Ираклий держал решётку. Упоров выламывал скобой ржавые гвозди. Первым прилип к подоконнику и соскользнул во двор Опёнкин. Через минуту его голова возникла из темноты:
- Мотай портянки на сапоги: скрипучие шибко. Сидор оставь!
Вдоль стены крались на четвереньках, ловя за воем ветра каждый посторонний звук. Вадим не дополз до угла с метр и замер, усмиряя расходившееся дыхание.
За углом таилась опасность. Он думал о ней, как о живом человеке, напряжённо сжимавшем автомат… Предчувствие не обмануло: человек стоял, приплясывая на ветру. До него было метров десять, не больше. Ираклий молча протянул к Опёнкину раскрытую ладонь, вор сунул ему нож. Он полежал совсем немного, вернул нож обратно, Фёдор с одобрением показал ему большой палец. У всех сразу поднялось настроение. Грузин неслышно поднялся, выскользнул из-за угла. Пошёл, чуть надвинув на глаза шапку, ступая на носки. Ему удалось пройти больше половины пути, прежде чем скрюченный охранник увидел выросший из ночи силуэт арестанта.
- Ты! Ты! - оцепенело замямлил он, пытаясь сдёрнуть с плеча ремень автомата.
- Т-с-с! - прижал к губам палец грузин. Словно тугая пружина сработала внутри его тела: он выпрыгнул на уровне головы часового, пяткой ударил в лоб! Соучастник-ветер тут же скрутил звук, вытянул и отнёс в дальний угол зоны.
Ираклий вытряхнул охранника из тулупа, с блаженной улыбкой забрался в тёплую овчину.
- Я их покараулю. Они в бане гужуются.
Потом поднял автомат и перевёл затвор на боевой взвод.
Опёнкин справился с замком без хлопот. Зэки не зажигали спичек: бидон с керосином нашли по запаху.
Ираклий прикрыл тулупом охранника, снял с автомата диск и спрятал под доски.
- Может, подожжём? - кивнул на баню Опёнкин…
- Не надо. С карцера замок сними.
На земле застонал часовой, разговор сразу смолк…
- Т-с-с, мент очнулся. Крепкий, гад: каблук его не берёт.
После чего расчётливо пнул солдата в челюсть. Охранник затих.
- Теперь не скоро разговорится.
- Одеваются! Одеваются! - заспешил Ираклий. - Двое уже в сапогах. Пошли, ребята!
- Я подпалю первый барак, - сказал Упоров, - Ираклий - второй, ты, Федя, третий. Сейчас льём. Считаем до ста и поджигаем одновременно! Ну, мужики, не знаю, чем это кончится, но желаю удачи!
* * *
…Огонь родился не сразу. Прежде он мелко побежал по сухим доскам, подпрыгивая и смеясь, этакий весёлый хулиган, притих и неожиданно дал мощную вспышку, подбросив ввысь пропитавшиеся керосином опилки. Пламя закрутилось на месте, начало расти, как огромная змея из горшка заклинателя. Змея обвила угол барака, подстёгнутая стремительным ветром, расплескалась на весь торец здания, выросла гудящей стеной, согнулась под ветром, багровея и набирая неудержимую силу. На крышу барака огонь обрушился, как ни странно, сверху. Он словно упал на неё, и крыша сползла набок, где рассыпалась на отдельные пожарища.
Ветер всё плотнее и плотнее вбивал жар в глубокие щели, срывал куски толя, бросая горящие полотнища на казармы охраны.
Через час огонь охватил весь лагерь. Через шесть часов "Нового" не стало… Заключённые лежали на земле, прижатые к ней автоматными очередями. Свет погас, только огромные чадящие костры освещали безлесные горы. Скрипнула и завалилась набок вначале одна, затем другая вышка.
- Как же без охраны-то? - занудный Ведров толкнул в бок Культяпого. Культяпый не откликнулся: он только что умер.
День обещал быть плохим…
* * *
…Утром по команде "Встать!" с земли не поднялись пятнадцать человек. Старики, больные да сидельцы из новеньких, не догадавшиеся по неопытности прихватить на подстилку кусок толя или доску.
Трупы лежали в каком-то напряжённом ожидании, словно и мёртвые продолжали отбывать свой законный срок.
- К морякам! К морякам! - тыкал пальцем пожилой лейтенант.
- Их бы усих - к морякам! - рычал, постукивая покойников прикладом по голове, заспанный Стадник. - Злыдни, своих не пожалели. Девять голов тильки сгорело…
- Ваших сколько, земеля? - поинтересовался Опёнкин.
- Четверо, - по инерции ответил Стадник, но, узнав вора, показал ему кулак и сразу же устало отмахнулся. - Выжил-таки, змей чахоточный.
Старшина подошёл к лейтенанту и доложил без излишних формальностей:
- Вроде сдохли. Стрелять будем?
- Как хотите. Только побыстрей!
- Все куда-то торопятся, а порядок кто соблюдать будет? - ворчал Стадник, поставив автомат на одиночный выстрел.
Тем временем с покойников уже стащили рубахи, сапоги и даже кальсоны. Старшина методично выстрелил в грудь каждому, кроме Культяпого, чья грудь была занята портретами вождей мирового пролетариата: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.
Культяпого пришлось стрелять в живот.
Арестанты подвезли тачки, не торопясь погрузили в них покойников, повезли к озеру пополнять команду "моряков". Не успевшие окоченеть руки свисали с бортов дощатых коробов, прощаясь с бывшими земными товарищами по несчастью безвольным помахиванием.