Сердце ее сжалось: она никогда прежде не обманывала родителей. Люба вздохнула, положила на тумбочку в коридоре листок с запиской, мобильник, осторожно развернулась и поехала к тамбуру. Возле своей комнаты Люба подхватила с пола рюкзак и водрузила себе на колени, заправив лямки за плечи.
В тамбуре было зябко. Люба застегнула верхнюю пуговицу джинсовой куртки.
"Выдумала - в мае пешком ездить", - заворчала коляска.
Люба вытащила длинный металлический крюк из ушка в двери, тихо опустила вдоль стены. Крюк облегченно вздохнул и мгновенно уснул, повиснув вниз головой, как летучая мышь. Работенка у крюка - не позавидуешь. Попробуйте-ка сами уцепиться изнутри за ручку, ногой упереться в косяк и всю ночь крепко тянуть на себя дверь.
Люба привычным движением ловко преодолела высокий порог. За порогом звонко, как хор мальчиков, пели птицы. Это был тот короткий миг, когда мир чист - поливальные машины уже сшибли мусор в лопухи по обочинам и на тротуары, а дворники еще не вымели его назад на проезжую часть и под кусты. Кстати, если все время идти за поливальной машиной вдоль часовых поясов земли, то можно увидеть весь мир чистым. Впрочем, я отвлеклась.
Люба выехала на влажную дорогу. Дорога местами была колдобистой.
"Себе да любовницам своим, небось, кажинный год ямочный ремонт проводят, - забрюзжала коляска. - А простым коляскам - хрен с маслом".
"Колясочка, хватит, - попросила Люба, объезжая выбоину. - Путь к славе не может быть легким".
Они жили на окраине городка: несколько щитовых двухквартирных домов с огородами и палисадниками, продуктовый павильончик, пилорама, от которой круглый год разносился запах новогодней елки, бензозаправка с развевающимся флагом нефтяной компании да бетонный мостик через речку. И все. Дальше - шоссе. Знай себе, дуй без остановки до новой жизни. Прямиком и не сворачивая!
Люба легко крутила ободья колес, восторженно озирая картину утра, заманчивую, как реклама плазменного телевизора: еще не просохшее синее небо, изумрудное поле, пригорки, усыпанные цветками мать-мачехи и одуванчиков, желтыми, как конфеты-лимончики, лакомство Любиного детства. Люба раскусывала лимончик на две половинки, выгрызала кислую ярко-желтую серединку, а обсыпанные сахаром бледные скорлупки складывала на блюдце, вечером их съедал за чаем Геннадий Павлович.
"Озимые нынче какие дружные", - деловито произнесла коляска, оглядев зеленый ежик посевов, задорный, как у годовалого панка.
Жизнерадостный пейзаж не портил даже вид разрушенной фермы и заброшенных изб, просевших и сморщенных, как проросший к весне картофель - картину оживляла яркая поросль вездесущей крапивы.
"Зачем я дома сидела? - с радостным недоумением, возбужденной скороговоркой болтала Люба. - Давно надо было в певицы ехать! Чего тут сложного? Ничего тут такого сложного нет. Собралась, да поехала".
"По телевизору говорили, на федеральных трассах мафия на дорогах орудует, - докладывала Любе коляска. - Со всякого проезжающего дань требуют. Сто рублей с колеса!"
"Откуда ты знаешь, что сто?"
"Прикидываю. По рублю мало. По тысяче - лишку. Значит, по сто. Что же это, с меня четыреста рублей мафия проклятая затребует? Ну уж нет. За большие колеса я согласна рубликов десять отдать, раз порядок такой, а за малые - нет".
"Не волнуйся, я мафии песни свои спою, и она нас бесплатно пропустит".
"Как же, бесплатно! Да в Москве, говорят, даже уборные платные. По году, небось, уборные не выгребают… да какое, по году. По два! Да еще и деньги за нужду берут. Ой, нуж-да-а".
По шоссе мимо Любы проносились веселые горластые лесовозы с веселыми же водителями за рулем, и трудолюбивые молочные цистерны. Иногда лесовозы тормозили, шоферы выглядывали в открытое окошко и радостно кричали Любе, не требуется ли ей помощь: может, подвезти?
"Не соглашайся, Любушка, изнасилуют!" - сдавленно кричала коляска. И Люба отказывалась, но просто потому, что еще не насладилась тем, что едет в новую жизнь своими собственными силами!
- Сама-то куда едешь? - выкрикивали водители, и на лицах их не было печали.
- В Москву, - кивала головой в сторону горизонта Люба.
- Что делать?
- Петь. Я пою хорошо.
- А чего? - соглашались водители. - Правильно! Москва - большая. Там все поют, кому не лень. В метро только спустишься, уже песни кругом. Проживешь!
- Держи! - крикнул Любе один шофер и бросил ей на колени чупа-чупс.
Люба развернула слюдяную косынку и сунула леденец за щеку.
"Ты что? - закричала коляска. - Разве можно у чужих людей конфеты брать? Может она отравленная!"
Люба засмеялась:
"Ты прямо, как мама. Помнишь, как она вышла из магазина, а я с конфетой сижу?"
"Все помню, - драматически произнесла коляска. - Все! В этом-то и есть трагедия моей жизни".
Любе было пять лет. И Люба немножко запамятовала: Надежда Клавдиевна оставила коляску не у крыльца магазина, а закатила внутрь и пристроила возле хлебного отдела под плакатом "Хлеба к обеду в меру бери хлеб драгоценность им не сори". Именно так, без знаков препинания и был написан призыв. Когда Надежда Клавдиевна с кульком макарон и трехлитровой банкой березового сока вернулась за коляской, Люба была занята тем, что сосредоточенно отскребала остатки фантика и табачных крошек от липкой серой карамельки. Надежда Клавдиевна с криком "отдай маме каку!" выхватила конфету у Любы из рук, а на улице выбросила в канаву. Люба подняла вой.
- Любушка, - умоляла Надежда Клавдиевна, - нельзя конфеты у чужих, у незнакомых людей брать. Сморкни нос! Это может быть нехороший, плохой человек!
Люба замолкла, секунду подумала, и с надеждой спросила:
- А у хороших незнакомых людей конфеты брать можно?
Около девяти часов утра мимо Любы, притормаживая, проехал огромный, как грудь кормилицы, молоковоз. Водитель приоткрыл дверцу и обернулся назад, поджидая, когда подъедет Люба.
- Здрасьте! - весело поприветствовал он Любу. - Помочь?
- Спасибо, не надо. Вы не знаете, здесь кафе какое-нибудь будет?
- Метров через пятьсот, слева. Тебе кофе или чай купить?
- Что вы, я сама, - засмущалась Люба.
- Ладно, кончай скромничать. У Сергеевны вечно кипяток, как раз пока подъедешь, остынет немного. Что взять?
- Кофе, три в одном.
Когда Люба подъехала к кафе, водитель молоковоза уже сидел за красным пластиковым столиком и поглощал разрезанный вдоль батон с заложенными в него котлетами. Люба достала из рюкзака бананы и печенье.
- Угощайтесь!
- Не-е, бананы, это для девчат вроде тебя. А шоферня бананы не ест, чего добро переводить?
- Молоко везете?
- Его.
- Далеко?
- В Москву.
- В Москву? - обрадовалась Люба. - И я в Москву.
Люба отпила горячего, с грязноватой пеной, кофе, блаженно откинулась на спинку коляски и оглядела молоковоз, стоящий у обочины заасфальтированной площадки, возле ржавых мусорных контейнеров.
- Завтра уже молоко наше москвичи пить будут, да?
- Не-е, - замотал головой водитель. - Его высушат в порошок. Потом порошок водой разведут. И тогда уже молоко продавать будут.
- А зачем так? - удивилась Люба.
- Как объяснить? - пожал плечами водитель. - Чтоб не скисало дольше. Ты вот - кто, чем занимаешься?
- Певица, - порозовев, сказала Люба. - Начинающая.
- Вот зачем певицы песни сперва записывают, а потом уж поют под фанеру?
- Не все же так делают, - сказала Люба, но вспомнила, что в рюкзаке у нее тоже лежит диск. - Чтоб не скисала песня дольше, - засмеялась она. - Как увидите афиши "Любовь Зефирова в новой шоу-программе "Колеса фортуны" - это я. Приходите на концерт.
- Обязательно! Я с живой певицей первый раз встречаюсь. Давай, еще кофе принесу. Не, денег не возьму. Жаль, ехать нужно - молоко перетрясешь по жаре, так сортность снизят. А ты в Москву-то на чем едешь? Где твой автобус? Или лимузин у тебя?
"Джип!" - охнула коляска.
- Джип, - растерянно сказала Люба, глядя на трассу.
С шоссе, по направлению к Любиному столику, съезжал темно-вишневый внедорожник.
"Здорово, дальнобойщица!" - жизнерадостно гаркнул джип коляске.
Коляска возмущенно запыхтела.
"На трассе, что ли, трудишься?" - подмигнул джип.
"Любушка, если этот мерзавец сейчас не замолчит, я не знаю… я не знаю, что с ним сделаю!"
Люба укоризненно посмотрела на джип.
"Ладно, девчонки, шучу".
- Привет, - сказал Николай в окно. - Ты чего здесь? Опять парашют не раскрылся?
- Привет, - произнесла Люба охрипшим голосом.
Сердце ее так заколотилось, что коляска принялась бормотать про виброболезнь, от которой она, коляска, несомненно, получит большой урон здоровью, а то и вовсе полную нетрудоспособность.
Люба поставила локоть на рюкзак, закусила палец и сияющими глазами принялась поглощать картину выхода Николая из джипа. Николай прибавил громкости магнитоле, одновременно оглядев окрестности в зеркало заднего вида, и неторопливо, как врач "Скорой", вышел из машины.
- Как дела? Чего нового в авиации? - спросил он, садясь за Любин столик.
- Хорошо дела, - призналась Люба. - Жизнь вот новую начала.
- Курить, что ли, бросила? - рассеянно поинтересовался Николай.
- Нет, - засмеялась Люба. - А хотите кофе? Три в одном?
- Да я такую парашу не пью.
- А банан? Хотите?
- Ну, давай.
- Вы только хороший кофе пьете, да?
- Надо же уважать себя, правильно?
- Правильно. У вас прекрасный вкус, да?
- Что есть, то есть. На вкус не жалуюсь, водку от пива отличу.
Люба звонко рассмеялась. Коляска занервничала.
- У вас такое чувство юмора колоссальное!
- Не жалуюсь. Хочешь анекдот?
- Про Вовочку?
- Про ментов.
Люба смеялась, поднимала тонкие брови, потирала мочку уха, демонстрируя изящность ногтей, обводила пальцем вокруг губ, запрокидывала голову, и расстегивала верхнюю пуговицу джинсовой куртки, и вновь звонко хохотала.
"Тьфу! - выходила из себя коляска. - Ты еще спой ему да ботинки начисть! Люба! Лю-ба!"
Но Люба не слышала. Любовь, проникшая воздушно-капельным путем, таилась меньше суток. Это была самая коварная ее форма - весенняя пандемия. И вот вам, пожалуйста, уже к десяти часам утра любовь отравила Любу продуктами своего горения. Люба поглупела!
"Ты подумай, чего любовь с людями делает, - охала коляска. - Вчера еще девка как девка была, а сегодня - дура дурой. Лю-ба! Очнись! Ехать надо!"
- Николай, откуда вы столько всего знаете? - сияла Люба.
- В библиотеку хожу.
- Какой вы молодец!
"Люба, ты сума сошла? - дергала Любу за джинсы коляска. - Он ведь смеется над тобой".
Люба не откликалась.
- А почему вы так быстро уезжаете из нашего города? - вспомнила вдруг Люба.
- Решил в Москву смотаться, дела, да и зелени подстоговать.
- В Москве уже трава выросла, да? Или у вас бабушка недалеко от Москвы живет? - щебетала Люба.
- Можно сказать, близко. Метро "Тимирязевская".
- Где же она там скотину держит?
Николай поводил глазами.
- А хрен знает, где. То на кухне, то на лоджии.
- На лоджии? У нее коза, что ли?
- Козел. Васька. Пушистый, собака, рыбу трескает.
- Рыбу? А, поняла, вы шутите, - заливалась Люба. - Значит в Москве тепло, зелень уже, трава большая? А я в куртку вырядилась.
- Тоже в Москву? - спросил Николай.
- Да!
- И чего там?
- Предстоит много дел, проектов. Я ведь автор песен. У меня и диск есть. Я в Москве уже была - в детстве Ельцину и его жене Наине Иосифовне на Красной площади пела. Наина Иосифовна меня в гости приглашала. А сейчас президенту нужно будет свои песни спеть.
Николай уставился на Любу.
- Раньше нас называли инвалидами, а теперь мы по закону люди с ограниченными возможностями. Буду организовывать ассоциацию деятелей шоу-бизнеса с ограниченными возможностями, - фонтанировала Люба. - В Москве ведь есть певцы-инвалиды, да? Слепая певица есть, без ноги певец, с жабрами этот… как его? Забыла. Безголосых много, - напоследок пошутила Люба.
Николай шутки не понял.
- Ассоциация певцов-инвалидов? И Царь в курсе? У тебя приглашение что ли?
- Да, - вдруг уверившись в своих фантазиях, совершенно честно ответила Люба.
- Слушай, удачно я тебя встретил.
Люба закусила губу от счастья. В груди ее жгло, словно буфетчица Сергеевна плеснула на сердце бурлящего кипятка.
- Правильно насчет инвалидов, - одобрил Николай. - Здоровые лоси олимпиаду просрали, а инвалиды все золото взяли. И что Царь твоей ассоциации разрешил? Какие виды деятельности планируешь?
- Студия звукозаписи для инвалидов, продюсерский центр, медиа-клуб, - сообщала Люба первое, что приходило в голову: ей очень хотелось выглядеть в глазах любимого мужчины умной.
- Клуб ночной? - уточнил Николай.
- И ночью тоже можно, - согласилась Люба.
- Боулинг? Слепым и безруким - вход бесплатный? - хмыкнул Николай. - Социальную ответственность бизнеса, инновации, нанотехнологии нужно присобачить. Так чего сидим? Поехали?
- Поехали!
- А ты на чем сюда добралась? На автобусе? Или опять на парашюте?
- На коляске, - Люба натянула старые кожаные перчатки с обрезанными пальцами и положила руки на ободья колес.
Николай напряг глаза:
- Ты в Москву на коляске собиралась ехать?
- Да, а что такого? Это для путешествия. Я люблю прогулки. Я сильная! А в Москве меня встретят, - прибавила на всякий случай Люба.
- Вижу, что сильная, - согласился Николай.
"Чего врешь-то? Кто тебя встретит в Москве? - возмутилась коляска. - Она сильная! Села на шею, третий стакан кофе пьет, балясничает, а я стой на солнцепеке!"
- Садись в машину, - скомандовал Николай.
"Любушка, родненькая, не бросай меня!" - запричитала коляска.
Люба объехала джип, открыла переднюю дверь и принялась торопливо снимать подлокотник, чтобы пересаживаться с коляски на сиденье.
- Подожди, - остановил ее Николай, просунул руки под Любину спину и колени, легко поднял и, отпихнув коляску ногой, опустил ношу на сиденье.
Любино сердце колотилось в грудь, как загулявший пьяница в двери сожительницы.
"Любушка! - заголосила коляска. - Я-то как же?"
"Залезай ко мне!" - нахально предложил джип и распахнул дверь багажника.
- Коля, - Люба первый раз назвала так Николая и замерла от волнения.
- Да?
- Коля, - теперь уже смело произнесла Люба, безудержно счастливая от близости, каковая по ее мнению случилась при переходе на уменьшительно- ласковое имя. - Коляска складывается, так что она там ничего не запачкает.
"Я сказала "Коля", а он ничего не сказал на это, - лихорадочно думала Люба. - Я ему нравлюсь…"
Н-да. Логика, конечно, та еще.
"Не запачкает! - вскинулась коляска, - Не запачкает! Я, может, отказываюсь в этом наглом джипе ехать".
"Не бойся, - успокоил джип. - Не захочешь, так не трону".
- Это что? Нужное? - Николай снял с сиденья коляски пакет.
- Утка, - дрожащим голосом ответила Люба.
- Надувная, что ли?
- Нет, обычная.
- А чего таскаешь? На сувенир? Подарок чей?
"Талисман", - гордо ответила утка.
- Нет, не подарок. Так, на всякий случай, - шепотом ответила Люба.
"Не на всякий, а на каждый", - сердито поправила утка.
"Чего раскрякалась? - оборвала ее коляска. - Помолчать не можешь? Видишь, в какое неловкое положение Любу ставишь?"
"Я? - возмутилась утка. - Он первый начал. Уток что ли не видел?"
- Давайте сюда, - попросила Люба.
- Пусть на заднем сиденье лежит, не мешает, - разрешил Николай.
Выплывшая на свет божий утка повергла Любу в отчаяние.
"Никогда меня никто не полюбит, потому что я калека. Калека!"
Не нужно было Любе так думать. Зря она так. К чему это? Из-за какой-то дурацкой утки!
"Пусть Николай никогда не полюбит меня, но я буду любить его, - с радостью и тоской подумала Люба, найдя выход из положения. - Мне этого хватит. Наверное, эта любовь без взаимности нужна, чтобы я написала новые песни? Ведь не может быть, чтобы все оказалось просто так, без всякого смысла - щипцы, инвалидность, коляска? Я знаю, жизнь лишила меня ног, чтобы я случайно не пошла не своей дорогой!"
Люба сглотнула слезы и громко сказала, перейдя на ты:
- Нет, Коля, давай утку сюда. Мой переносной унитаз. Круто, да?
- Люто! - согласился Николай.
- А удобно как! Мобильные услуги.
Николай с удивлением поглядел на Любу:
- Слушай, а ты молодец. Уважаю!
- Коля, смотри на дорогу, а то врежемся в лесовоз, - смутившись, посоветовала Люба.
"Не врежемся, - бросил джип. - А врежемся, так мало лесовозу не покажется".
"Ой-ей-ей, какие мы крутые, - пробурчала коляска. И тут же вскрикнула. - Люба, он ко мне пристает!"
Джип ржал и прибавлял скорости. А Люба прибавляла громкости магнитоле и небрежно, без робости и смущения, клала руками согнутую безжизненную ногу на другое колено.
Глава 5. Дорожно-театральная
- Я ОПЯТЬ набираю номер. Там снова снимают трубку: "Отдел культмассовой работы". Я снова говорю: "Разъединило. Я вас хочу пригласить на конкурс "Алло, мы ищем таланты-инвалиды!"
Люба болтала второй час. Николай слушал ее вдумчиво и серьезно, как покойник надгробные речи. И лишь время от времени одним и тем же словом - "порядок", меняя рывками и жимами интонации его содержание, давал оценку рассказанным Любой событиям.
Вообще-то внимание Николая объяснялось просто - он боялся пропустить в болтовне Любы момент, когда речь вновь пойдет о президенте. Но Люба этого не знала и наслаждалась интересом любимого мужчины к ее яркой личности.
- В трубке тишина, - заливалась она. - Потом слышу, девушка кому-то говорит: "Слушай, Юра, опять! Какая-то хулиганка". - "Матерится?" - "Нет. Издевается над антисоветчиной". - "Анекдоты про Брежнева рассказывает? Ржачные? Дай послушаю" - "Как же, анекдоты, размечтался. Клевещет, что культура у нас больная, парализованная с детства" - "Насчет детства, это не наш функционал, это в РОНО". - "Культмассовая работа, говорит, хромает на обе ноги. На конкурсе дворовых агитплощадок…" - "Дай-ка трубку, я сам переговорю".
- Девочка, назови свое имя, - Люба услышала молодой, опрятный и подтянутый мужской голос, это был работник отдела культмассовой работы Юрий Савельевич Готовченко. - Ты в какую школу ходишь?
- Я в школу хожу редко, - призналась Люба. - Потому что там для таких учащихся, как я, неприспособленно. Папа говорит, все не по уму.
- Что - все, девочка? - ласково, но строго, как советская мать, спросил Готовченко.
- Все чересчур узко, препятствия кругом. На историю не знаешь, как въехать. В литературу вход нормальный, так внутри не развернешься. А советское государство и право? Ступенек столько, что загремишь, пока доберешься. До звонка и не успеешь.
- Да, советское право дело такое, там без полбанки не разберешься, - рассеянно согласился Готовченко. - А загремишь, так от звонка до звонка.
- А химия? - не дослушала Люба.