- Перед всеми участниками переговоров. В интересах операции. Ради успеха конференции. Вот смотри. - Он выдержал одну из тех театральных пауз, которые всегда делают специалисты, пытаясь разъяснить что-то профану. В свое время, признаться, я и сам был не чужд подобному высокомерию. - Вот у нас два Синклера, - он держал передо мной свои пуленепробиваемые ладони, по одной на каждого Синклера, - один над поверхностью воды, выше ватерлинии, - левая ладонь поднялась, - а другой ниже ватерлинии, - правая ладонь опустилась на колени. - Выше ватерлинии лишь верхушка айсберга: ты владеешь французским и разными вариантами суахили. Ну и по-английски, разумеется, говоришь со своими. Вполне нормально для среднестатистического переводчика. Понимаешь, к чему я?
- Пока да, Шкипер, - кивнул я, изо всех сил стараясь выглядеть заинтересованным.
- А вот ниже, - я теперь глядел вниз, на его правую ладонь, - под ватерлинией у нас девять десятых айсберга, то есть все остальные твои языки. Ты ведь сможешь притвориться, а? Ничего сложного, если взять себя в руки и постараться.
С этими словами Макси сунул в рот еще один крекер, дожидаясь, пока до меня дойдет.
- И все-таки, Шкипер, я, кажется, не совсем понимаю, - признался я.
- Хорош ломаться, Синклер, все ты понимаешь! Это просто, как табуретка. Я вхожу в комнату переговоров. Я тебя представляю. - На своем чудовищном французском, одновременно пережевывая крекер, он провозгласил: - Же ву презант месье Синклер, нотр энтерпрет дистенге. Иль парль англэ, франсэ э суахили. И все дела! А если кто в твоем присутствии станет разглагольствовать на любом другом языке - ты типа их не понимаешь. - Несмотря на все мои усилия, выражение моего лица его по-прежнему не устраивало. - Да боже ж ты мой, подумаешь, великое дело - прикинуться тупым. Куча народу запросто проворачивает это изо дня в день. Потому что они и правда тупые. А ты наоборот! Ты охеренно талантлив. Вот и используй свой талант. Для сильного молодого мужика вроде тебя это раз плюнуть.
- Так когда же понадобится применить другие мои языки, Шкипер? Те, что под ватерлинией? - не унимался я.
Те языки, которыми я больше всего горжусь, думал я. Те, что выделяют меня на общем фоне. Те, что в моем сознании вовсе не утоплены, а, напротив, спасены от забвения. Языки, которые, с моей точки зрения, как раз и должны звучать во всеуслышание.
- Когда прикажут, не раньше. Для тебя есть секретные инструкции. Сегодня первая часть, вторая - утром, как только нам окончательно подтвердят, что спектакль состоится. - Тут, к моему облегчению, мне досталась его скупая улыбка, ради которой можно пересечь пустыню. - Ты - наше тайное оружие, Синклер. Звезда представления, не забывай об этом. Сколько раз в жизни выпадает шанс дать пинка истории?
- Однажды, если повезет, - миролюбиво отозвался я.
- Везение - всего лишь другое название судьбы, - поправил меня Макси, чьи глаза, так похожие на глаза Буки, таинственно мерцали. - Либо ты сам творишь свою судьбу, либо сидишь в дерьме и не чирикаешь. У нас тут не сладкожопый тренинг какой-нибудь. Нам нужно внедрить демократию в Восточном Конго, хоть под дулами автоматов. Стоит только грамотно организовать общественную поддержку, дать им достойных руководителей, и все население Киву сбежится на зов.
Моя голова уже кружилась от этих первых кадров его великого провидения, а дальше он сказал то, что сразу же запало мне в душу - и, не сомневаюсь, запало бы в душу Ханны:
- Величайший грех, который лежит на совести всех крупных игроков в Конго, это безразличие, так?
- Так, - горячо согласился я.
- То есть они влезали, если могли что-то по-быстрому захапать, а потом скорей катились на хер перед следующим кризисом. Верно?
- Верно.
- В стране застой. Бесполезное правительство, все эти ребята сидят и ждут выборов, которые то ли будут, то ли нет. И если выборы все же произойдут, то ребята не будут меньше зарабатывать. Значит, есть вакуум, верно?
- Верно, - опять эхом отозвался я.
- Вот мы его и заполняем. Чтобы всякие другие типы его не заполнили. Ведь и они все тоже туда же - и янки, и китайцы, и французы, и мультинациональные корпорации, все, кому не лень… Все пытаются влезть до выборов. А мы вмешиваемся, но и остаемся. Но только на этот раз повезет уже целой стране, всему Конго.
Я было попытался еще раз выразить свою признательность Макси за его слова, однако он перебил меня:
- Конго уже пять веков истекает кровью. Арабы-работорговцы его имели, как хотели. И собратья африканцы тоже. И ООН, и ЦРУ, и христиане, и бельгийцы, французы, британцы, руандийцы, а еще - алмазные компании, золотодобывающие, компании по добыче руды, потом половина всех дельцов и биржевых спекулянтов со всего мира, потом и собственное правительство в Киншасе. Еще немного - их поимеют и нефтяные компании. Пора дать им вздохнуть свободно, и именно мы этого добьемся.
Его беспокойный взор вдруг упал на месье Джаспера, который поднял руку вверх точь-в-точь таким жестом, каким обычно кассирша у нас в мини-маркете показывает, что у нее нет мелочи.
- Часть вторая завтра, - объявил Макси и, подхватив свою противогазовую сумку, ушел в хвост самолета.
*
Под гипнозом Макси мозг отключается. К тому же все, что он говорил, звучало музыкой для моего слуха. Однако, придя в себя, я стал размышлять и вскоре засомневался - беспощадный голос разума вещал вполне отчетливо на фоне неравномерного рева двигателей.
Я ведь отвечал Макси "Верно", так? Но разве это означало "Да, я согласен"?
"Нет" я не произносил.
Но тогда с чем же я согласился?
Разве мистер Андерсон говорил мне, описывая суть моего задания, что оно связано с превращением в лингвистический айсберг, девять десятых которого находится ниже ватерлинии? Не говорил. Он сказал, что есть возможность заняться настоящим делом. И что он отправляет меня на передовую, где придется жить двойной жизнью и на время распрощаться с библейскими истинами, на которых нас с ним воспитали. Но про ватерлинию, жизнь под водой и контролируемую шизофрению - ни слова.
Хорош ломаться, Синклеру это просто, как табуретка… Насколько же просто, Шкипер? Притворяться, будто ты услышал что-то, чего на самом деле не слышал, - довольно легко, согласен. Такое со всеми происходит сплошь и рядом. А вот, услышав что-то, притворяться глухим очень даже трудно, на мой взгляд. Ведь синхронист высшего класса реагирует спонтанно, не раздумывая. Уловив сказанное, он включается мгновенно, а дальше - дело техники. Конечно, потом он оценит информацию. Однако мастерство заключается в моментальной реакции, а не в анализе сказанного.
Вот примерно такие мысли одолевали меня, когда один из наших небритых пилотов крикнул, чтобы мы за что-нибудь держались, да покрепче. И вскоре самолет содрогнулся, будто в него попал зенитный снаряд, потом еще раз. Приземлившись, он тяжело покатился по земле и через несколько секунд остановился. Дверь салона распахнулась, внутрь тут же ворвался порыв ледяного ветра, и я порадовался, что на мне пиджак из плотного твида. Наш Шкипер первым исчез в дверном проеме, за ним - Бенни со своим вещмешком, потом и месье Джаспер с портфелем. Подталкиваемый Антоном, я отправился следом, держа перед собой сумку. Спрыгнув на мягкую землю, глубоко вздохнул - воздух был пропитан ароматами моря.
В нашу сторону по летному полю уже двигались две пары фар. Сначала подъехал военный грузовик, за ним микроавтобус. Антон и Бенни тут же запихнули в него нас с Джаспером. Позади парни в куртках-"алясках" перегружали черные ящики из самолета в грузовик. Нашим водителем была женщина в платке и подбитой мехом куртке, похожая на постаревшую Бриджет. На ухабистой дороге не было ни разделительных полос, ни дорожных знаков. По правой стороне мы ехали или по левой? В неярком свете фар по сторонам дороги на нас таращились овцы. Микроавтобус поднялся на гребень горы и начал было спуск, как вдруг из темноты, из глубин беззвездного неба, возникли две гранитные опоры для ворот. Мы прогремели по решетке - преграде для скота, объехали заросли молодых сосен и остановились посреди вымощенного булыжником двора, окруженного высокими стенами.
Дом почти полностью скрывала ночная тьма. Мы двинулись гуськом за нашим водителем - к неярко освещенному каменному крыльцу высотой метров семь. На нем выстроились ряды высоких резиновых сапог, на которых белой краской были написаны размеры. Семерки перечеркнуты посередине, как это принято в Европе. На стене висели старинные снегоступы, похожие на перекрещенные теннисные ракетки. Кто же ими пользовался? Шотландцы? Шведы? Норвежцы? Датчане? Или хозяин этого дома просто собирал всякое старье? Надо же: один островок на севере, где нас никто не побеспокоит. И чем меньше мы знаем, тем крепче спим. Женщина-водитель шла впереди нас. На бирке ее мехового воротника значилось имя - Глэдис. Мы всей толпой ввалились за нею в просторный холл с накатным потолком. Из него во все стороны шли коридоры. Стояли наготове титан с горячей водой и холодные закуски. Еще одна женщина, улыбчивая, по имени Дженет, если судить по ее бирке, показывала, кому куда идти. Мне она предложила присесть на расписную скамью.
Старинные напольные часы в форме большой луковицы показывали британское время. Уже шесть часов прошло, как я расстался с Ханной. Пять - как уехал с вечеринки Пенелопы. Четыре - после разговора с мистером Андерсоном. Два часа, как мы вылетели из Лутона. И полчаса с того момента, когда Макси заявил, что мои наиболее выигрышные языки должны скрываться под ватерлинией… Тут Антон, мой добрый пастырь, потряс меня за плечо. Пока я тащился за ним вверх по винтовой лестнице, даже успел уверовать, что мне вот-вот предстоит получить заслуженное наказание от отца попечителя приюта…
- Ну вот и приехали, командир, - ухмыльнулся Антон, открывая какую-то дверь. - Как, не соскучился еще по жене да по тапочкам?
- Да нет, Антон. Самую малость разве… В нашем положении… - сдуру добавил я.
- Да нормальное положение, командир… Ладно бы первый раз…
Я вдруг понял, что с момента, когда я неудачно пытался дозвониться до Ханны, мы с ним и словом не перекинулись, вот и попытался укрепить наше знакомство, спросив его:
- А ты в самом деле женат, Антон? - И засмеялся: вспомнил, что, по его словам, он с женой вот уже восемь лет не разговаривал.
- Время от времени, командир. То да, то нет.
- Между заданиями, что ли? - не понял я.
- Вот-вот, что ли… Как получится. Смотря по обстоятельствам…
Я еще раз попытался вызвать его на откровенность:
- Ну а что ты делаешь на свободе? В смысле, когда не занят всем этим?
- Да по-разному, командир. Когда хватает терпения, все по тюрьмам… В Кейптауне недурно. Не в тюрьме, на взморье. Иногда девушка какая-нибудь приглянется, ну сам понимаешь… Пора, однако, помолиться перед сном, ведь завтра долгий день, а если ты напортачишь, у нас все пойдет наперекосяк, и Шкиперу это не понравится.
- А ты его заместитель, - восторженно предположил я. - Такое мероприятие ведь не так-то просто провернуть.
- Ну, скажем так: невозможно влезать во все дыры и чтобы никто не подстраховывал…
- А я тоже в любую дыру влезу? - неожиданно для самого себя спросил я Антона.
- Командир, с твоим-то ростом, если хочешь знать мое скромное мнение, да с твоими бархатными ресничками, да со всеми дамами, которые вокруг тебя крутятся, ты вроде как целая компания персонажей под одной шляпой, оттого и с языками так лихо управляешься.
Закрыв за Антоном дверь, я присел на кровать. Меня охватило счастливое изнеможение. Скинув чужую одежду, я вновь очутился в горячих объятиях Ханны. Правда, не раньше, чем поднял трубку телефона, стоявшего у изголовья, и убедился в том, что он и в самом деле бутафорский.
Глава 6
В первый раз я проснулся, как от толчка, в обычный для себя ранний час и, сообразив, что на мне лишь нижнее белье, по привычке повернулся на правый бок, к спине Пенелопы. Не обнаружив таковой, решил, что жена все еще не вернулась со своих ночных бдений. Проснувшись позже, я вполне ясно осознал, что лежу в постели своего почившего в бозе белого родственника, чье суровое бородатое лицо заключено в вычурную рамку викторианской эпохи на стене над мраморным камином. Наконец, к своему удовольствию, я проснулся в третий раз, с Ханной, свернувшейся калачиком в моих объятиях, так что смог рассказать ей на ушко, вопреки предписаниям Закона о государственной тайне, что принимаю участие в секретной миссии ради торжества демократии в Конго и не позвонил ей именно по этой причине.
Лишь в это последнее пробуждение в лучах утреннего солнца я внимательно разглядел свою хорошо обставленную комнату, в которой традиции гармонично сочетались с современностью: на туалетном столике рядом со старомодной электрической пишущей машинкой лежала стопка бумаги формата А4; еще в комнате имелись комод и платяной шкаф, гладильная доска и поднос с пластмассовым электрическим чайником для утреннего чая, а также старинное кресло-качалка. В смежной со спальней ванной комнате я с радостью обнаружил полотенцесушитель, банный халат, душевую кабину, шампунь, масло для ванн, влажные салфетки для лица и прочие нужные вещи, однако все они ни в коей мере не проясняли моего местонахождения. Туалетные принадлежности от всемирно известных производителей; ни противопожарной инструкции на стене, ни формуляров для отправки грязного белья в прачечную, ни сувенирных спичек я не нашел. Не было и листочка с приветственным обращением от администратора с непонятной фамилией и неразборчивой факсимильной подписью; что уж там - в тумбочке не оказалось даже Библии Гидеонова общества хоть на каком-нибудь языке!
Приняв душ, я надел халат, встал у окна спальни и принялся разглядывать открывавшийся из него вид. Первое, что я увидел, была охристо-рыжая сова-сипуха, неподвижно парящая в воздухе, - лишь самые кончики перьев чуть подрагивали. Меня, конечно, обрадовало, что сова была так близко, однако на птицах ведь не бывает никаких признаков национальной принадлежности. Слева и справа высились желтовато-зеленые холмы, а впереди, прямо передо мной, виднелась вдали серебристая морская гладь, где на далеком горизонте я смог различить тень контейнеровоза, направлявшегося бог весть куда; ближе к берегу разбрелись по водному пространству небольшие рыбацкие суденышки, над которыми вились чайки, но как я ни вглядывался, распознать флаги мне не удалось. Дорог видно не было, кроме той, извилистой, которая и привела нас сюда прошлой ночью. Никаких следов нашего аэродрома - и тщетно я всматривался в даль в поисках ветроуказателя или антенны, которые выдали бы его местонахождение. По положению солнца я определил, что окно мое выходит на север, а по трепету листвы на молодых деревцах у самой воды - что ветер преимущественно западный.
Неподалеку от гостиницы возвышался поросший травой курган, на вершине которого стояла застекленная беседка в викторианском стиле, а к востоку от нее - полуразвалившаяся церквушка с погостом, где в одном углу стоял, как казалось отсюда, кельтский крест. А может, это был памятник погибшим на войне или местному вельможе.
Вновь обратив свое внимание на беседку, я с удивлением обнаружил в ней чью-то фигуру: человек этот взгромоздился на раздвижную лестницу. Секунду назад там точно никого не было - он, наверное, появился из-за колонны. На земле рядом с ним стоял черный ящик - такой же, как был у нас в самолете. Его крышка, раскрытая в мою сторону, заслоняла вид содержимого. Электрик что-то ремонтирует? Но что? И почему, интересно, в столь ранний час?
Мое любопытство возросло, когда я высмотрел чуть поодаль еще двоих, тоже за каким-то таинственным занятием: один стоял на коленях у водопроводного ввода, а второй лез вверх по телеграфному столбу, причем для этого ему явно не были нужны ни канат, ни лестница, а значит, он походя утер нос персональному тренеру Пенелопы, воображающему себя новоявленным Тарзаном. Погодите-ка… Кажется, этого парня я знаю. Он еще не долез до верха столба, а я уже понял, что это мой новый приятель из Уэльса, многоречивый Паук собственной персоной, наш снабженец и ветеран Говорильни.
У меня мгновенно родился план. Под видом утренней прогулки, до завтрака, я остановлюсь поболтать с Пауком, а потом внимательно изучу надписи на могильных камнях на погосте, чтобы определить, на каком языке говорит местное население, и понять, где же я нахожусь. Надев серые фланелевые брюки тюремного вида и твидовый пиджак, взяв в руки неудобные, жмущие мне ботинки, я на цыпочках прокрался по главному лестничному маршу ко входной двери. Однако, нажав на ручку, обнаружил, что дверь заперта - так же, как и все остальные двери и окна вокруг. Но это еще не все. В окна я разглядел парней в куртках-"алясках" - они охраняли дом по всему периметру.
Именно в этот миг, должен признаться, я вновь испытал беспокойство, связанное с профессиональными требованиями, какие накануне предъявил ко мне Макси. Несмотря на мою решимость стать одним из важных участников в предстоящем грандиозном событии, ночью тревога то и дело терзала мое подсознание. Особенно мне запомнился один сон - я глубоко под водой, воздух заканчивается, а вода заливает маску. Еще немного - и мне конец. Только пробуждение спасло меня от этого кошмара.
Чтобы избавиться от мрачных мыслей и развеяться, я решил осмотреть помещения на первом этаже - освоиться на том пространстве, где меня ожидает нелегкое испытание.
Мои догадки о том, что дом изначально принадлежал состоятельной семье, подтверждались: со стороны сада тянулась целая анфилада комнат с двустворчатыми окнами от пола до потолка. Зеленая лужайка перед домом ступенчатыми террасами восходила к беседке с колоннами наверху кургана - а пройти туда можно было по широкой лестнице с каменными ступенями. Бдительно следя за "алясками", я осторожно приоткрыл дверь в первую комнату и оказался в прекрасной библиотеке, оформленной в синих тонах, с единым ансамблем книжных шкафов красного дерева со стеклянными дверцами. В надежде, что книги смогут дать какое-то представление об их владельце, я стал внимательно изучать сквозь стекло названия томов в одинаковых переплетах, однако, к моему разочарованию, полки были заняты коллекцией мировой классики, причем все сочинения на языке оригинала: Диккенс по-английски, Бальзак по-французски, Гёте по-немецки и Данте по-итальянски. Когда же я попытался открыть шкаф - вдруг где-нибудь обнаружится экслибрис или посвящение, - оказалось, что дверцы заперты.