Мвангаза качает головой, бормоча под нос: "О нет, нет, никак нет!", будто сетуя на вопиющую несправедливость.
- Кто же, хотел бы я знать, продает все эти похищенные богатства, получая баснословные прибыли и не делясь ни центом с их законными владельцами? Всем вам, друзья мои, известен ответ! Это бандиты из Руанды! Это дельцы-спекулянты из Уганды и Бурунди! Это наше продажное правительство во главе с говорливыми воротилами из Киншасы, которые перепродали чужеземцам наше исконное достояние и в придачу обложили нас безумными налогами. Спасибо, сынок. Молодец! Можешь сесть на место.
Я сажусь и размышляю о колтане. То есть вообще-то я продолжаю без умолку переводить выступление Мвангазы, а прочие мысли бегут на периферии сознания, как новостная строка на экране во время фильма. Что такое колтан? Это весьма ценная металлическая руда, которую некогда добывали исключительно в Восточном Конго, достаточно спросить об этом любого из моих клиентов, торгующих сырьевыми ресурсами. Если вам хватит дури разобрать на детали мобильник, в нем найдется крошечный кусочек этого вещества. США, например, не одно десятилетие накапливали его стратегические запасы, о чем мои клиенты узнали, лишь понеся огромные убытки, когда Пентагон в одночасье выбросил на мировые рынки тонны колтана.
Но почему еще колтан занял почетное место в моей памяти? Вернемся к Рождеству Христову 2000 года. Вспомним, как игровая приставка "Плейстейшн-2", обязательный подарок для каждого ребенка из мало-мальски состоятельной британской семьи, практически исчезла из магазинов. Родители руки ломали от отчаяния, так что Пенелопа даже придумала броский заголовок на первой странице своей великой газеты: "К ПОЗОРНОМУ СТОЛБУ ТЕХ, КТО УКРАЛ У НАС РОЖДЕСТВО!" Однако ее гнев был направлен не по адресу. Ведь нехватка приставок объяснялась отнюдь не некомпетентностью или просчетом изготовителей, а грандиозной волной геноцида, которая прокатилась тогда по Восточному Конго, - это и вызвало временные перебои в поставках колтана.
А ты знаешь, Сальво, что Мвангаза - профессор нашей истории, современной истории Конго? Он наизусть знает все детали нашей трагедии. Ему известно, кто кого убивал, сколько человек погибло, в какой день это случилось, и он не боится говорить правду - в отличие от малодушного большинства.
Я тоже принадлежу к "малодушному большинству", однако за этим столом с зеленым сукном никуда не денешься. О чем бы ни дерзнул заговорить Мвангаза, я обязан повторять то же самое, пропуская через себя каждое слово. Две минуты назад он говорил о промышленности. А сейчас ведет речь о геноциде и опять по памяти называет цифру за цифрой: сколько деревень уничтожено, сколько жителей распято и четвертовано, сколько сожжено подозреваемых в колдовстве, сколько групповых изнасилований - все детали бесконечного междоусобного кровопролития в Восточном Конго. А подстрекалось все извне, чужеземцами, пока международное сообщество спорило о том, как же поступить, и в результате я просто выключал телевизор - если меня не опережала Пенелопа. А ведь смертоубийство продолжается и сейчас, когда Мвангаза говорит о нем, а я перевожу. Каждый месяц тридцать восемь тысяч конголезцев погибают от фатальных последствий этих всеми забытых военных конфликтов.
- Тысяча двести смертей в день, друзья мои, притом без выходных! Это означает: сегодня, завтра, каждый день на следующей неделе…
Я украдкой посматриваю на наших делегатов. Все трое выглядят пристыженными. Возможно, это они сейчас на автопилоте, а вовсе не я. Кто догадается, о чем их мысли, если уж они вообще согласились над чем-то задуматься всерьез? Ведь это всего лишь трое африканцев, сидящие на обочине в жаркий полдень, и никто на свете не способен проникнуть в их сознание, возможно, даже они сами. Но зачем Мвангаза твердит об очевидном, если время не ждет? Чтобы сломить нас? Нет. Наоборот - чтобы поднять боевой дух.
- Вот почему, друзья мои, мы в своем праве. Дважды в своем праве, трижды! Ни одна страна на свете не пережила больших ужасов, чем наше родное Киву. Нигде в мире нет столь отчаянной потребности в возрождении. Ни у одного народа нет более законного права стать хозяином собственных богатств и бросить их к ногам своих мучеников со словами: "Отныне это все не принадлежит чужакам. Это, несчастные мои соотечественники, - nous misérables de Kivu! - теперь все наше!"
Громкий повелительный голос Мвангазы мог бы, наверное, заполнить собой Альберт-Холл, однако у всех нас в душе остается невыясненным один вопрос: если природные богатства Киву попали не в те руки, если историческая несправедливость дает нам основания вернуть их обратно, если Киншаса - шаткая опора, а из Киву и без того все вывозится через восточную границу, как мы можем исправить положение?
- Приглядитесь повнимательнее, друзья мои, к политическим деятелям и покровителям нашей великой страны - что же вы увидите? Новые политические тенденции? Ну да, конечно, - совершенно новые, вы правы. Чистые и целомудренные. А заодно появляются и новые политические партии, которые исповедуют их. Причем у всех этих партий очень поэтичные названия! А в нашей продажной столице, в Киншасе, - cette ville de putains! - так много новой демократии, что я нынче и днем-то боюсь ходить по бульвару Тридцатого июня, пусть даже в старых ботинках! А сколько там понастроили новых политических платформ, причем из лучших сортов дерева, и опять за наш счет. А сколько там прекрасно отпечатанных, на десятках страниц, политических манифестов, которые обещают нам и мир, и деньги, и медицину вкупе со всеобщим образованием, и, заметьте, самое позднее - к полуночи на следующей неделе. А сколько там принято антикоррупционных законов, волей-неволей задаешься вопросом: кому же это дали такую взятку, что они с таким знанием дела написали такие хорошие законы?
Первым смеется гладкокожий Дельфин, за ним суровый Табизи, последними - Филип с Макси. Просветитель со строгим выражением лица выжидает, пока смех утихнет. Куда же он ведет нас? Сам-то он знает, куда именно? У отца Андре, например, никогда не было программы действий. Но у Мвангазы, как я, пусть и с опозданием, начинаю понимать, программа действий имелась с самого начала.
- Пожалуйста, приглядитесь ко всем этим новоявленным политикам, друзья мои. Приподнимите края их шляп. Пусть лучи африканского солнца хоть немного осветят их "мерседесы" за сто тысяч долларов - загляните внутрь и скажите мне: что вы там видите? Может, новые лица, исполненные оптимизма? Молодых выпускников университетов, юные умы, готовые отказаться от карьеры ради служения родине? Нет, друзья, ничего подобного. Вы видите старые знакомые лица все тех же старых знакомых мошенников.
Что, хотя бы однажды, сделала Киншаса для Киву, спрашивает Мвангаза своих слушателей. Ответ: ничего! Где тот мир, который они проповедуют, где процветание и гармония? Где их всеобъемлющая любовь к своей родине, своим соседям, своим согражданам? Он, Мвангаза, объездил весь регион Киву, однако не смог обнаружить даже самых скромных доказательств в пользу этого. Он, Мвангаза, выслушивал бесконечные стенания людей, истории их мучений: да, говорили они ему, мы хотим вступить на Путь золотой середины! Мы молимся ему! Мы поем ради него! Мы танцуем ради него! Но только как, скажи нам, достичь его? В самом деле - как? И Мвангаза изображает стенания народа. А я, в свою очередь, перевожу его слова:
- Кто защитит нас, когда наши враги направят сюда свои отряды? Ты ведь человек мира, Мвангаза. Ты уже не тот великий воин, каким был когда-то. Кто же поведет нас за собой, кто будет биться на нашей стороне, кто сплотит нас, чтобы отразить удар?
Неужели я и впрямь последним в этой комнате понял, что ответ на мольбы народа перед нами? Именно он сидит, развалившись, во главе стола в потертых замшевых штиблетах. Пожалуй, так оно и есть - следующие слова Мвангазы выводят меня из мечтательного состояния, да так резко, что Хадж даже оборачивается, вглядываясь в меня своими шутовскими глазами навыкате.
- Безымянный, друзья мои? - возмущенно восклицает Мвангаза, будто ругая нас за что-то. - Как это понимать? Чтобы какой-то странный Синдикат, который уволок нас сюда, в такую даль, был еще и безымянным? О ужас! Куда же они задевали свое имя? Все это как-то чересчур подозрительно, загадочно! Может, нам надо надеть очки да помочь им найти его? Отчего же честные люди вдруг стали скрывать свои имена? Что на самом деле они хотят скрыть? Отчего бы им не признаться честно, кто они такие и что им нужно?
Ну, отец Андре, поспешай не торопясь… Начинай на низкой передаче, медленно. Впереди еще длинный путь. Но Мвангаза большой знаток своего дела.
- Ну так что же, друзья мои драгоценные? - говорит он особенным, доверительным тоном, но будто обессилев, отчего тут же возникает желание помочь ему преодолеть преграду. - Поговорил я с этими самыми безымянными джентльменами, долго говорил, и непростой у нас вышел разговор, скажу я вам. - Мвангаза тычет пальцем в сторону Филипа, даже не обернувшись к нему. - О да, что было, то было. Долгие, трудные беседы мы вели. С заката, так сказать, до рассвета. Напряженно, жестко, без обиняков говорили, как и полагается в таких случаях. Ты скажи нам, что тебе нужно, Мвангаза, просят безымянные. Скажи все, как есть, без прикрас, без утайки. А потом мы тебе расскажем, что нам нужно. И тогда уже поймем, можем ли мы друг с другом дело иметь или останется только пожать руки, извиниться да распрощаться, как подобает цивилизованным людям. Тогда и я им отплатил той же монетой…
Мвангаза рассеянно трогает свой золотой ошейник раба, будто напоминая нам, что он неподкупен.
- Джентльмены, сказал я им, всем хорошо известно, что мне нужно. Мне нужны мир, процветание и дружное сосуществование всех групп населения Киву. Свободные выборы тоже нужны, но только тогда, когда ситуация на нашей земле станет стабильной. Только мир, джентльмены, что опять же хорошо всем известно, не приходит сам собой, как не сваливается с неба свобода. У мира есть враги. Его приходится завоевывать мечом. Чтобы мир стал реальностью, надо скоординировать наши силы, восстановить власть над нашими рудниками и шахтами, над нашими городами, надо выдворить иноземцев за пределы Киву, а затем создать временное правительство региона, которое и заложит основы истинного демократического государства всеобщего благоденствия. Только как же нам сделать это самим, джентльмены? Нас же раздирают распри. Наши враги сильнее нас, к тому же они коварны и хитры.
Суровым взором он окидывает Франко и Дьедонне, будто призывает их придвинуться поближе друг к другу, пока он продолжает торговаться с безымянными джентльменами.
- Для победы правого дела, сказал я им, нам нужна ваша организация, джентльмены. Нам нужны ваша помощь и ваш опыт. Иначе мир на территории моего любимого Киву останется иллюзией навсегда. Вот что я им сказал. Именно этими словами. А безымянные слушали меня внимательно, как вы догадываетесь. И в конце концов от имени всех выступил один джентльмен, я и сегодня не имею права сообщить, кто это был, но уверяю вас, в этой комнате его нет, хотя он давний и верный друг нашей страны. И вот что он ответил мне: "Все, что вы, Мвангаза, предлагаете, это прекрасно. Пусть мы и коммерсанты, однако и у нас есть душа. Риск тут велик, как велики и затраты. Если мы поддержим ваши устремления, то каковы гарантии, что в конце концов мы не останемся у разбитого корыта?" Я же на это сказал: "Каждый, кто присоединится к сему великому начинанию, разделит с нами радость вознаграждения".
Его голос звучит еще тише, впрочем, он может себе это позволить. Мой, соответственно, тоже. Но даже если бы я шептал, прикрыв рот ладонью, никто не пропустил бы ни слова.
- У дьявола, как говорится, множество имен, друзья мои, и нам, конголезцам, увы, известно большинство из них. Но у этого Синдиката нет имени. Он не называется ни Бельгийской империей, ни Испанской империей, ни Португальской империей, ни Британской империей, ни Французской империей, ни голландской или американской, ни даже китайской. Этот Синдикат называется Ничто. Ничто, Инкорпорейтед. Если нет у него имени, то нет и флага. Безымянный Синдикат поможет нам разбогатеть и объединиться, однако он не поработит нас, не подчинит себе наши народы. Благодаря безымянному Синдикату Киву впервые обретет независимость. И на заре этого дня мы отправимся к воротилам из Киншасы с приветствием: "Доброе утро, воротилы. Как самочувствие? Небось, как обычно, после вчерашнего мучаетесь похмельем?"
Ни смешка, ни улыбки. Мвангаза безраздельно владеет нашим вниманием.
- "Ну вот что, воротилы, скажем мы, у нас для вас хорошие новости. Киву освободилось от иноземных захватчиков и эксплуататоров. Лучшие люди Букаву и Гомы восстали против своих угнетателей и встретили нас с распростертыми объятиями. Руандийские отряды бежали восвояси, а за ними вслед и палачи-убийцы. Киву вернуло в свою собственность рудники и шахты - теперь они принадлежат всему населению, как это и должно быть. Наши средства производства, распределения и снабжения все отныне под одним флагом и принадлежат народу. Мы более не экспортируем наши богатства на восток. Мы нашли альтернативные рынки сбыта. Но кроме того, мы патриоты своей страны и верим в единство Демократической Республики Конго в законодательных рамках нашей конституции. Поэтому, воротилы, вот вам наши условия - одно, второе, третье, вы можете принять их или не принимать. Вы нам впредь не понадобитесь, воротилы. Это мы нужны вам!"
Мвангаза садится на свое место и закрывает глаза. Отец Андре поступал точно так же, чтобы произведенное впечатление сохранялось дольше. Завершив перевод, я позволяю себе осторожно оценить реакцию делегатов. Эффектные речи нередко влекут за собой сопротивление. Чем дальше оратор увлек слушателей своим выступлением, тем упорнее они стараются потом выбраться на спасительный берег. Непоседа Хадж перестал ерзать в кресле, но гримасничать продолжает. Тощий Дьедонне приложил кончики пальцев к вискам и погрузился в размышления. Вокруг его бородки выступили бусинки пота. Старый Франко, сидящий рядом с ним, уставился на что-то, лежащее у него на коленях, - наверное, фетиш.
Филип нарушает воцарившуюся тишину:
- Ну хорошо, кто же окажет нам честь и выскажется первым? - И многозначительно поглядывает на настенные часы, деликатно напоминая, что времени мало.
Все глаза устремлены на Франко, старшего из делегатов. Он хмуро рассматривает свои гигантские ручищи. Поднимает голову.
- Когда власть Мобуту ослабла, именно воины маи-маи приняли на себя всю силу удара, преградили дорогу врагу, защитили нашу благословенную землю своими ножами-панга, стрелами и копьями, - медленно произносит он на суахили. Обводит взглядом присутствующих, будто проверяя, не пожелает ли кто-нибудь оспорить его слова. Нет, никто. Тогда он продолжает: - Маи-маи видели, как все было. Теперь посмотрим, как будет дальше. Бог защитит нас.
Далее, по старшинству, очередь Дьедонне.
- Нам, баньямуленге, чтобы выжить, нужно придерживаться идеи федерального устройства государства, - заявляет он, обращаясь непосредственно к своему соседу, Франко. - Когда вы сжигаете наш урожай, мы гибнем. Когда вы забиваете наших овец, мы гибнем. Когда вы похищаете наших женщин, мы гибнем. И когда вы отнимаете у нас наши земли, мы тоже гибнем. Почему нам нельзя быть хозяевами нагорий, где мы обитаем, где трудимся в поте лица своего, где молимся богу? Отчего нам нельзя жить под началом своих собственных вождей? Почему нашей судьбой должны управлять вожди дальних племен, которые притесняют нас и помыкают нами? - И, повернувшись к Мвангазе: - Баньямуленге точно так же желают мира, как и вы. Но мы никогда не откажемся от нашей территории.
Глаза Мвангазы по-прежнему прикрыты, на незаданный вопрос за него отвечает лоснящийся Дельфин:
- Мвангаза тоже выступает за федеральное устройство, - негромко говорит он. - Мвангаза не настаивает на интеграции. Согласно предлагаемой им конституции, за народом баньямуленге будет признано право на его земли, а также право самостоятельно избирать своих вождей.
- А нагорья Муленге будут объявлены особой административной территорией?
- Да.
- В прошлом Киншаса не раз отказывала нам именно в таком справедливом решении проблемы, ссылаясь на закон.
- Но Мвангаза не в прошлом, он - человек будущего. Поэтому вы добьетесь справедливости по новому закону, - заверяет хитроумный Дельфин.
Старина Франко громко фыркает, словно в насмешку, хотя не исключено, что он просто откашливается. Одновременно Хадж, точь-в-точь как чертик из табакерки, вскакивает со своего места, выпучив глаза.
- Так это, значит, переворот?! - вопрошает он по-французски, визгливым, надменным тоном, типичным для парижского сноба. - Мир, процветание, гармония… То есть, если отбросить лирическую чушь, мы намерены захватить власть. Сегодня в Букаву, завтра в Томе, руандийцев - вон, ООН может катиться к чертям собачьим, а Киншаса пусть целует нас в задницу.
Вновь окинув стол взглядом исподтишка, я убеждаюсь, что участники конференции испытывают культурный шок. Как если бы кардиналы торжественно собрались на тайный конклав, а к ним с улицы ворвался какой-то еретик, требуя объяснить, что за пургу они тут гонят.
- Я хочу сказать: нам разве это нужно? - не унимается Хадж, театральным жестом выставляя перед собой раскрытые ладони. - В Гоме проблем навалом, спросите хотя бы у отца. В Гоме есть товар, а у руандийцев - деньги и военная сила. Круто. Но Букаву - это вам не Гома. С тех пор, как солдаты взбунтовались в прошлом году, руандийцы в Букаву притихли. А наше городское начальство ненавидит руандийцев больше, чем кто бы то ни было. - И он вновь выбрасывает руки перед собой ладонями вверх, типичным галльским жестом, означающим "я тут ни при чем". - Я просто так спрашиваю, вот и все.
Только спрашивает он не Мвангазу. Нет, он спрашивает меня. Пусть он и обводит своими беспокойными глазами весь стол или же почтительно взирает на великого просветителя, однако стоит мне начать переводить его слова, как Хадж уже снова таращится на меня, словно гипнотизируя, пока не затихает последний отзвук моего голоса. Я жду, что вызов примет Мвангаза или на худой конец Дельфин. Однако положение в очередной раз спасает Филип.