– Для аутентичная суп, который весь мир тошнит, на вид дристня, но Москва скушать если журнал Афиша хвалить, – сказала она.
– Особенно если мы написать что это из Прованс, – сказала она.
– Повезешь овощ, шалунишка? – сказала она.
– Нет, спасибо, моя всем довольна, – сказал Санду, не любивший перемен, из-за чего его даже как-то избили в школе поклонники певца Виктора Цоя.
– Соглашаться, малыш, – сказала хозяйка и подмигнула.
– Фура овощ и десять тысяч доллара, – назвала она цену транспортивровки десяти фур.
– Какой овощ? – сказал Санду.
Джулия налила еще кофе и сказала:
– Фура спелый тыква.
* * *
…уже в Германии Санду остановил фуру на каком-то поле, и вышел. Потянулся.
Вспомнил наставления хозяйки.
– В Москве быть хоть раз? – спросила она его.
– Не бывать, – ответил Санду.
– Тогда быть очень осторожный, там много пидарас, есть очень модно, – сказала она.
– В Европа, правда, тоже, – сказала она.
– А еще хипстер, – сказала она.
– Хипстер хуже чем педераст, даже мужчина не иметь, – сказала она.
– Никого не ебать, только модный спектакль обсуждать, и в кафе сидеть – сказала она.
С грустью, почему-то, посмотрела на комнату супруга.
– Хотеть меня, сладкий? – спросила она Санду.
– Моя бояться устать, много пути вперед, – соврал Санду.
– Твоя что, педераст? – сказала хозяйка.
– Или хипстер? – сказала она.
– Моя молдаван, – сказал Санду.
– Работать так много, что не иметь никого, и даже спектакль не обсуждать, – сказал он.
Это был убедительный довод, и Джулия отстала.
…Поле было покрыто изморозью, как совсем тогда, в юности. Ни души… Санду открыл двери фуры, не веря своему счастью. Максимум, что ему обычно доставалось, это арбузы и дыни. И если дыня еще как-никак шла, за счет упругой и тугой мякоти, то арбузы Санду презирал, считая их в мире бахчевых чем-то вроде подзаборной шлюхи. И так редко попадались ему тыквы…
И вот, – благодаря московской моде на тыквенный суп, – они Были и ослепляли его своим оранжевым светом из фуры.
Глядя на полторы тонны свежих, спелых, ядреных, отборных тыкв, Санду едва не плакал от счастья.
Он чувствовал себя Гераклом, которому подложили сорок девственниц.
Только сегодня, знал Санду, он круче Геракла. Да и возлюбленных у него побольше…
Расстегиваясь, Санду полез на свое царское ложе…
* * *
…уже подъезжая по нужному адресу в Москве, Санду – который не встретил пока ни одного педераста или хипстера, – притормозил на светофоре. На лице его блуждала улыбка. И, хоть был Санду обессилен, улыбка эта его не покидала.
Ведь он превзошел Геракла и справился СО ВСЕМИ своими подопечными.
И все они оправдали ожидания Санду. Это была феерическая поездка-оргия. Единственное, что было слегка непривычно – тыквы внутри были как будто… суховаты. Но Санду относил это за счет чересчур теплого лета.
Загорелся желтый свет светофора… Тут к кабине метнулась какая-то тень. Мужик в костюме, с усиками и, почему-то, блестящим котлом в руках, настойчиво стучал в боковое стекло. Гадая, пидарас это или хипстер, Санду включил аварийку и стекло приспустил.
– Мужик, мужичок, коечстососинка, – сказал мужчина, нервно поправляя галстук-бабочку.
– Что вы иметь спросить? – сказал Санду на ломанном русском.
– Слышь, козлодорастина, ты мля везешь на ха свежачок? – сказал мужчина.
– Свежачок в ресторан Ники, – сказал он.
– Какой Ник? – сказал Санду.
– Ну, Белоник, – сказал мужчина нервно.
– Какой Белоник? – сказал Санду.
– Ты че мне мозги паришь? – сказал мужчина и ударил костяшками по котлу.
– Ваша сломать котел, – сказал Санду.
– Это казан, ты, утырок, – сказал мужчина.
– Ваша сломать казантыутырок, – сказал Санду.
– Значит так, чо везешь, мне мля скидывай там, – сказал мужчина, и махнул рукой в сторону двора.
– Вез в один ресторан, вези в другой, плачу пля вдвое, – сказал мужчина.
– Моя не понять, что ваш иметь в виду, – сказал Санду озадаченно.
– Я тебя сейчас поимею и ты сразу овца поймешь что моя иметь в виду козлодорас ты! – сказал мужчина.
Педераст, понял Санду. Сказал:
– Ой, сверху угроза быть! – сказал он.
Мужчина задрал голову вверх, и Санду изо всех сил ударил его монтировкой по лбу. Треснула кость, брызнула кровь. Мужчина упал на асфальт, дрыгнул два раза ногой и затих, прошептав напоследок"… шаурма… бастурма… восток петруха дело млядь сироп в горной деревушке варя перчик фотосесси… пидара… в жо… ф-ххх".
Хоть мужчина и затих, Санду на всякий случай переехал его два раза.
И только потом отправился в пункт назначения.
* * *
…там, в ресторане, – где играла живая музыка, кушали люди во фраках, и бегал на сцене какой-то светловолосый толстенький педераст с криками "я натуральный блондин на всю страну такой один", – Санду ждала красивая, ухоженная женщина в беретике и, почему-то, с фотоаппаратом. Она проводила его на кухню, и велела челяди разгружать фуру.
– Белоника, она же Ника, она же Вероника, – сказала она и протянула Санду руку.
– Какой смешной, – сказала она, глядя, как Санду пытается пожать руку, протянутую на уровне рта.
– Целуй, глупыш, – сказала она снисходительно.
– Да нет, по-братски, как в щеку, – сказала она, когда Санду и впрямь попытался поцеловать руку по-настоящему, с языком.
– Да нет, не в щеку, – сказала она, хлестким ударом остановив Санду, полезшего целоваться в щеку.
– Да ты что, молдаван что ли, любезный?! – сказала она.
– Как ваша догадаться?! – сказал Санду.
Дама покачала головой, и села за, почему-то, стеклянный столик. Постучала легонько по тыкве из тех, что привез Санду. С лукавой улыбкой глянула на вырезанный кружочек, который Санду заткнул обратно.
– Это… чтобы товар попробо… и наилучший привезти… – сказал Санду, краснея.
– Еще бы, иначе-то ведь не нафаршируешь, – сказала дама задумчиво.
Тюкнула по тыкве легонечко, и та вдруг развалилась напополам. Чудны дела твои Господи, подумал Санду. Посреди тыквы лежали три аккуратных пакетика с белым порошком.
– Это она в пути высохла? – сказал Санду.
– А-ха-ха, – рассмеялась дама.
– Смешно, – сказала она.
– А ты, любезный, не такой молдаван, каким кажешься, – сказала она.
Разорвала пакетики, и глубоко вдохнула пыль, поднявшуюся над столом. Рассмеялась еще раз.
– Эх, малыш, малыш, – сказала она.
– Бургундия, Нормандия, Гасконь или Прованс, – сказала она.
– И в ваших жилах тоже есть огонь, – сказала она.
– Но умнице фортуне ей Богу не до масла, – сказала она.
– Если то достали из холодильника замороженным и бросили на сковороду с холодными яйцами, – сказала она.
– А их ведь, миляга, греть надо чтобы омлет блядь получился стоящим– сказала она.
– Пучок там шалфея, петрушки, кинзы, киндза-дзы, и если раньше на колготках стрелка была, их ведь хер выкинешь, – сказала она.
– А нынче что ни тыква то блядь порошок, и все радостнее и радостнее жить простому народу, – сказала она.
– Вот, прямо скажем, мне всегда хотелось знать, откуда на Сицилии такие мм-м-м-м травы… травы вешние, нездешние… – сказала она, грустнея на глазах.
Достала откуда-то упаковку трав – душисто запахло лугами, видимо, сицилийскими, подумал Санду, – и свернула себе папиросу. Закурила. Потом, почему-то, снова высохшей тыквы понюхала. Сфотографировала Санду. Хихикнула. Глянула, как помощники складывают в углу тыквы.
– Тыквы тыквы, а дороже блядь чем ананас, – сказала она.
– Главное, милок, не внешность, а внутреннее содержание, – сказала она.
– Знаешь народную мудрость, молдаванчик? – сказала она.
– На своем поле и тыква – ананас! – сказала она.
Потянулась записать в блокнот, но упала. Не расстроившись, уткнулась лицом в столик, повеселела снова.
– Кормить людей, дружочек, это не поле перейти. – сказала она.
– А откуда вы про поле знаете? – покраснев, спросил Санду.
– Я о жратве все знаю, от а до я, – сказала она.
– Ты мальчишечка нам тыкву из Прованса привез? – сказала она.
– Ну я эээ – сказал Санду.
– Тыква, Прованс, шампанское, ананас… – задумчиво сказала дама.
– Ананасы в шампанском, ананасы в шампанском, – сказала она, размахивая рукой, словно дирижер.
– И кокосы лядь в тыкве, и кокос в молоке, – сказала она.
–… странно, если завсегда стихов хочется как разговеешься, наутро все кажется пресным, как маца, – сказала она.
– Маца-дрица-ца, – сказала она.
– Дальше не придумывается, – сказала она.
– Эх, мальчишечка, жизнь олигархии в условиях гнета единоначальной диктатуры горька, словно просроченное оливковое масло, – сказала она.
– Скушай, мальчик, рыбку, ее утром выловили в ледяных водах озер Финляндии и привезли в Москву еще живой, – сказала она.
– Финская блядь военнопленная, – сказала она и расхохоталась.
Видимо, воды озера и правда были ледяными. Рыба оказалась замороженной треской. Санду вежливо отгрыз кусочек. Дама насыпала себе еще тыквы, и щелкнула пальцами. В кухню внесли гигантский арбуз. Санду поморщился.
– Нечего морщиться, – сказала дама.
– В этом арбузе зелени на три лимона, – сказала она.
– Это отвезешь туда, откуда привез тыквы, – сказала дама.
Санду взял арбуз, и стал было прощаться. Дама насыпала горсть сухой тыквы и протянула.
– Угощайся, малыш, нюхай, – сказала она.
* * *
Дальнейшие свои три дня в Москве Санду помнил смутно.
Началось все с того, что он принес арбуз к себе в гостиницу, ни с кем по пути не разговаривая и не спуская с ягоды глаз, как велела дама в берете. Хотя о какой ягоде она говорила, Санду не очень понимал, арбуз ведь овощ, как тыква, это все знают. Вспомнив о тыквах, Санду взгрустнул. Глядя на арбуз, он решил, что просто зажмурится и будет думать о тыквах и что это вовсе не измена. Он так и сделал.
Но, сколько о тыкве не думай, арбуз оказался арбузом. Не тугим, хлюпким, чересчур… свободным. Правда, в самой глубине Санду почувствовал что-то жесткое и, как будто, суховатое.
Это оказались несколько огромных пачек долларов в целлофане.
Санду понял, что перед ним очередное – после тыквы Астра Шесть ноль Девять Два – чудо природы.
Тем более, что сухой порошок из тыкв стал действовать, и арбуз начал разговаривать с Санду. Что конкретно говорила злокозненная ягода, Санду не помнил. Ему запомнилось только, что арбуз дал совет не стоять на месте.
– Это Москва, дружок, – сказал арбуз.
– Тут надо Двигаться, – сказал он.
–… быть Мотивированным, – сказал он.
Так что Санду взял деньги, сел в сваю фуру, и поехал по Москве кататься. В каком-то супермаркете он купил наскоро тыкву, у которой почему-то были вырезаны глаза, рот и нос, а на ценнике было написано "Хэллоуин".
– Почему ваша уродовать тыква? – спросил он продавца.
– Иди на ха утырок, – ответил на киргизском продавец.
– Нарколыги, забарали уже, – сказал.
– Москва, Москва – сказал он.
– Одни педерасты да хипстеры, – сказал он.
– Да я эту тыкву в ее оба глаза и в рот и в нос имел, – сказал он.
Санду сделал вид, что понял объяснения на русском и напялил тыкву себе на голову. Снова поехал по Москве. Увидев гигантский транспорант над каким-то сияющим клубом, – "У КОГО НЕТ МИЛЛИОНА ПУСТЬ ИДЕТ В ЖОПУ", было написано там, – и решительно подъехал ко входу.
Ведь у Санду было целых три миллиона долларов.
Охрана пропустила его без вопросов, достаточно было показать кулек с деньгам. Сразу у входа к Санду бросились две девчонки, одна плоская, помоложе, другая черненькая, посисястей.
– Ай да костюм!!! – закричали они.
– Ибрагим, Имбрагим, мы узнали, это вы, дайте, дайте же нам для GQ интервью! – закричали они.
– Моя не Ибрагим, – сказал Санду, вращая глазами в тыкве.
– А, это вы, Султан!!! – закричали они, схватив Санду за руки и вращая.
– Моя не есть Султан, – сказал Санду.
– Сам Рамзан?! – закричали девчонки.
– Рамзан, Рамзан, – сказал Санду, чтобы от него отстали.
Девчонки взвизгнули и стали его фотографировать. Санду решился на отвлекающий маневр – бросил им в лицо горсть тыквенной пыли, и, пока шалуньи прыгали и хохотали, сбежал куда-то в глубь клуба. Там он наткнулся на туалет, где, привлеченный ровным швом идеально выложенной плитки, снял с себя тыкву и заперся. Расстегнулся, и стал брать тыкву прямо в криво вырезанный рот.
Было так себе… отверстие было не ровным, видно было, что над тыквой работал непрофессионал…
В это время дверь в туалет приоткрылась. Санду обернулся и увидел полного мужчину с шарфом и в очень узких джинсах, смотревшего на манипуляции с тыквой восторженно.
– Спецкор журнала "Афиша", рубрика "Чем живешь москвич", – сказал мужчина.
– Позвольте мне сделать зарисовку насчет этого вашего модного хо… – сказал мужчина, глядя на Санду, который не останавливался.
– А что это у вас, тыква? – сказал он и без спросу зачерпнул из тыквы сверху.
– М-м-м-м, жирновато, но легкий привку… – задумчиво прочмокал он.
– Что твоя нуждаться? – сказал Санду сурово.
– Твоя есть хипстер или педераст? – сказал он.
– Ну… как бы… ну… – скзаал мужчина жалко.
– Миллиона есть? – сказал Санду.
– Ну… эээ иии… – стал неловко размахивать мужчина руками.
– Тогда идтить в жопа! – сказал Санду непреклонно.
После чего вдохнул еще порошка, и, чувствуя, как что-то оранжевое уносит его волной в небо, а что-то мерзкое – сзади, понял, что уже не в состоянии объяснить мужчине, что он, Санду, вовсе не это имел в виду.
* * *
В Амстердам Санду приехал с опозданием на три дня и приехал на пепелище.
Бордель хозяйки сгорел, и сама она пропала. Пожарные нашли только ее тазовые кости с, – почему-то, – паяльником между ними. В городе болтали, будто ее заказала банда киллеров, которым хозяйка не доставила вовремя деньги за наркосделку. Только Санду знал, какой это бред – ведь несчастная занималась всего лишь овощами… В Португалию ехать смысла не имело, ведь Санду угнал их фуру для своего маленького бизнеса в Голландии…
Санду снял маленькую каморку на окраине Амстердама, и стал просто жить.
Днем он бродил по улицам города, вечерами заказывал в кафе чай и тыквенные пирожные. Приценивался в овощным лавках, но тыквы здесь все были сплошь вялые, малахольные… Одно слово, гниющая часть суши, закат Европы… Заглядывал в книжные магазины. Однажды Санду купил там книгу земляка, какого-то Лоринкова. Книжка была про молдаван и их вечное стремление к раю, называлась "Все там будем", и Санду заинтересовала, хотя про тыкву там не было.
Лежа на узкой кровати в номере, Санду читал и каморка его исчезала.
Поля Молдавии в известке утреннего инея расстилались перед ним накрахмаленными самим Господом Богом простынями.
Глоток свежего, морозного неба Молдавии, мерещился ему, словно стакан вина – пьянице.
Скользил по Молдавии его взгляд Днестром, извилистым, словно взгляд бабника по – женской ляжке.
Вспоминал он и холмы Молдавии, из-за расчертивших их огородов и полей так похожие на лоскутные одеяла….
* * *
Книгу Санду не дочитал.
Уже на 234 странице он, вытащив из-под кровати три миллиона долларов, загрузил их в фуру, и поехал домой, на родину.
Встретила она его черными провалами заброшенных домов, пустыми городами и виселицами на перекрестках, да одичавшими полями. Молдавия была голодной, холодной, и, – как и правильно сказала покойная хозяйка, станок для БДСМ ей пухом, – изобиловала безынициативными пидорасами.
Но Санду ехал, с трудом преодолевая направления, в которые превратились молдавские дороги. Он знал, что, возможно, впереди его ждет много бед. Вендетта, голод, злоба и зависть односельчан… Но Санду не боялся. Он знал – главное не то, что снаружи, а то, что внутри. Права оказалась его подруга Белоника.
На своем поле и тыква – ананас.
Сын Ра
Крупнейшим специалистом мира по истории Древнего Египта молдавский тракторист Тудор Афанесеску стал не от хорошей жизни.
Если бы не сын, не быть бы Тудору тем, кем он стал…
Без сына, знал Тудор, никогда бы ему не расшифровать древние и загадочные иероглифы на Карийенской стеле – эти иероглифы были в отношении тех, что расшифровал Шампольон как глаголица Кирилла и Мефодия к современному кириллическому алфавиту, – не сделать поразительно точных выводов о влиянии этрусков на развитие мореходства в Нижнем Царстве, не сделать невероятно смелых и в то же время удивительно верных выводов о наличии в войсках фараонов боевых словно, и все это лишь по письменным источникам… В Египте, а тем более в древнем. Тудор не был. Но, как он сам не раз говорил ученикам и последователям, вовсе не обязательно трахать кошку, чтобы почувствовать себя униженным. Или что-то в этом роде, что Тудор слышал о кошке, художниках и авангардистах, просто пересказал эту пословицу в своем видении. К тому же, авторитет Афанасеску в мире египтологии был невероятно высок. Ему слали телеграммы, письма и поздравления, институт в Берлине жаждал узнать его мнение относительно Междуцарствования, исследовательский центр в Женеве высылал редкие криптографические знаки самого раннего царствия с униженной просьбой обратить внимание, когда – и если, – будет время…
Все страны мира, в которых были Египтологи, присутствовали на карте мира, наклеенной Тудором в большой комнате его просторной, всегда чистой мазанки. Не было на карте только Италии. Ее египтолог соскреб с карты мира бритвенным лезвием. Дело в том, что в Италии жила и работала бывшая жена Тудора, красавица Стелла. Жили они с Тудором всего два года, после чего она родила сына, – оправилась, и поехала на заработки, потому что Молдавия как раз выбрала путь независимости, свободы и процветания. По крайней мере, так говорили люди в костюмах в телевизоре, смотрел который Тудор все реже. С малым дитем на руках разве телевизор толком посмотришь? Только и хватало сил у Тудора на то, чтобы послушать радиоточку. Но там тоже говорили про свободу, независимость и демократию, и процветание, и от этих разговоров Тудор устал не меньше, чем от изнурительной работы в поле. Тем более, что платили за нее все меньше, а работы было все больше. Да и процветания, о котором талдычили люди в костюмах, все не было, да не было.
– Это потому что вы марамойцы мало работаете, – сказал бывший председатель колхоза.
– Привыкли как в совке баклуши бить, – сказал бывший председатель колхоза, а теперь зажиточный фермер.
– Привыкли пить, воровать, и не работать, – сказал он.
– Правильно Сталин стрелял за колосок, – сказал он.
– И не надейтесь, что снова все будет как при коммуняках и при Сталине вашем, – сказал он.