Том расплатился за гостиницу "Пальма", но ему пришлось дожидаться следующего парохода на материк. Он заказал билет на фамилию Гринлиф, размышляя о том, что делает это в последний раз, хотя не исключено, что и не в последний. Он еще не отказался от мысли, что гроза его минует. Возможно. И горевать поэтому бессмысленно. Горевать бессмысленно даже в качестве Тома Рипли. Том Рипли никогда особенно не горевал, хотя частенько искал поводы для этого. Разве последние месяцы ничему его не научили? Хочешь быть веселым, мрачным, тоскливым, задумчивым – так и веди себя соответственно, вот и все.
Когда на следующее утро он проснулся в Палермо, ему в голову пришла обнадеживающая мысль: всю одежду Дикки можно сдать в "Америкэн экспресс" в Венеции, оформив квитанцию на другую фамилию, а потом, когда-нибудь, если захочется или будет нужно, снова ее забрать, а то и вообще не брать. Он почувствовал себя гораздо лучше оттого, что красивые рубашки Дикки, коробочка с запонками, браслет с инициалами и наручные часы будут храниться не на дне Тирренского моря или в какой-нибудь урне на Сицилии, а в надежном месте.
Соскоблив монограммы Дикки с двух чемоданов, он запер их и отослал в Венецию, в компанию "Америкэн экспресс", вместе с двумя холстами, которые начал писать в Палермо. Чемоданы он зарегистрировал на имя Роберта С. Фэншо и попросил хранить их до тех пор, пока он их не востребует. Единственное, что он оставил у себя и что его изобличало, были кольца Дикки, которые он положил на дно неказистой коробочки из коричневой кожи, принадлежавшей Томасу Рипли. Том несколько лет всюду возил ее с собой и хранил в ней занятную коллекцию запонок, заколок для воротничка, разрозненных пуговиц, пару перьев для ручек и катушку белых ниток с иголкой.
Том поехал железной дорогой из Неаполя через Рим, Флоренцию, Болонью и Верону, где сошел с поезда и отправился на автобусе в город Тренто, находившийся километрах в сорока от Вероны. Он не хотел покупать машину в таком большом городе, как Верона, потому что, как ему показалось, полиция может обратить внимание на его имя, когда он станет оформлять номера. В Тренто он купил подержанную "ланчу" кремового цвета, которая обошлась ему примерно в восемьсот долларов. Он купил ее на имя Томаса Рипли, предъявив свой паспорт, и снял комнату в гостинице на то же имя, чтобы дождаться следующего дня, когда будут готовы номера на машину. В последующие шесть часов ничего не произошло. Том опасался, что даже в этой маленькой гостинице узнают его имя, что в конторе по выдаче номеров также обратят на него внимание, однако к полудню следующего дня на его машине были установлены номера и ровно ничего не случилось. И в газетах ничего не было о том, что разыскивается Томас Рипли, как не было ничего ни о Майлзе, ни о происшествии с моторной лодкой в Сан-Ремо. От этого Том почувствовал себя как-то странно и вместе с тем спокойно и счастливо, будто всего, что случилось раньше, вовсе и не случалось. Даже в печальном образе Томаса Рипли он почувствовал себя счастливее. Он получал удовольствие оттого, что почти переиграл прежнего Тома Рипли в его сдержанных отношениях с незнакомыми людьми, перещеголял его наклоном головы, задумчивым взглядом искоса, как бы подчеркивающим собственную неполноценность. Да разве кому-нибудь, ну хоть кому-нибудь, придет в голову, что такой человек мог пойти на убийство? Его могли подозревать разве что в убийстве Дикки в Сан-Ремо, но, похоже, в расследовании этого дела полиция не слишком далеко продвинулась. В его превращении в Тома Рипли было одно утешение: он снимал с себя вину за нелепое и необязательное убийство Фредди Майлза.
Он хотел было отправиться прямо в Венецию, но подумал о том, что лучше хотя бы одну ночь провести в машине на загородной дороге, а потом можно будет говорить полиции, что последние несколько месяцев он спал в машине. Остановившись где-то в окрестностях Брешии, Том кое-как устроился на заднем сиденье "ланчи" и, скорчившись, проспал так всю ночь. На рассвете он переполз на переднее сиденье и, когда повел машину, чувствовал такую боль в шее, что едва мог поворачивать голову, но зато все было натурально, думал он, и теперь ему будет что рассказать полицейским. Он купил путеводитель по Северной Италии, проставил всюду числа, загнул уголки нескольких страниц, наступил ногой на обложку и порвал переплет, так что путеводитель раскрылся на странице, где рассказывалось о Пизе.
Следующую ночь он провел в Венеции. Том, как ребенок, избегал Венеции только потому, что боялся разочароваться в ней. Он полагал, что лишь сентиментальные души и американские туристы сходят с ума от Венеции, а в лучшем случае окажется, что это город для новобрачных, которые находят удовольствие в том, что передвигаться здесь можно только в гондоле со скоростью две мили в час. Венеция оказалась гораздо больше, чем он ожидал. Там было полно итальянцев, точно таких же, каких увидишь повсюду в Италии. Оказалось, что город можно обойти по узким улочкам и мостам и не садясь в гондолу, что на главных каналах действует транспортная система, что передвижение на моторных лодках столь же эффективно и быстро, как и поездка в метро, и что каналы вовсе не источают зловоние. Выбор гостиниц был такой огромный – от "Гритти" и "Даниэли", о которых он слышал, до дешевых небольших гостиниц и пансионов на улочках, столь далеких от изъезженных дорог, мира полиции и американских туристов, – что Том вообразил себе, что живет в одном из таких заведений несколько месяцев и никто об этом не знает. Он выбрал гостиницу под названием "Констанца", близ моста Риальто, нечто среднее между знаменитыми роскошными отелями и незаметными гостиницами на боковых улочках. Она была чистой, недорогой и находилась недалеко от достопримечательностей – в самый раз для Тома Рипли.
Том несколько часов провел в номере, неторопливо доставая из чемодана свои старые знакомые вещи и ожидая, когда над Большим каналом опустится ночная мгла. Он представил себе, какой у него вскоре может быть разговор с полицией… "Да нет, мне ничего не известно. Я видел его в Риме. Если вы этому не верите, можете справиться у мисс Марджори Шервуд… Конечно, я и есть Том Рипли! (Тут он усмехнется.) Ума не приложу, из-за чего весь сыр-бор!.. Сан-Ремо? Да, помню. Мы вернули лодку через час… Да, после Монджибелло я вернулся в Рим, но оставался там всего две ночи, не больше. Я ездил по северу Италии… Боюсь, и представления не имею, где он, но я видел его недели три назад…" Улыбаясь, Том встал с подоконника, надел другую рубашку и галстук и отправился на поиски хорошего ресторана, где можно было бы поужинать. Ресторан должен быть обязательно хороший, думал он. Том Рипли может хоть раз побаловать себя чем-нибудь дорогим. Его бумажник был так забит длинными банкнотами в десять и двадцать тысяч лир, что его было не согнуть. Прежде чем покинуть Палермо, он обналичил дорожные чеки на имя Дикки на сумму в тысячу долларов.
Купив две вечерние газеты, он сунул их под мышку и пошел через небольшой арочный мост, по длинной, шириной не более шести футов, улице, полной магазинов, где продавались вещи из кожи и мужские рубашки, мимо сверкающих витрин, в которых были выставлены футляры с колье и кольцами. Тому всегда казалось, что такие сокровища бывают только в сказках. Ему нравилось, что в Венеции нет автомобилей. Город был предназначен прежде всего для человека. Улицы точно вены, а люди – циркулирующая по ним кровь. Том вернулся по другой улице и во второй раз пересек огромный четырехугольник Сан-Марко. Голуби были везде – в воздухе, в свете витрин, и даже ночью они расхаживали под ногами у прохожих, словно и сами были туристами в родном городе! Стулья и столики занимали часть площади, так что людям и голубям приходилось отыскивать проходы между ними. Со всех сторон площади неслась музыка. Том попытался представить себе это место летом, в солнечный день, когда люди швыряют в воздух пригоршни зерен, а голуби на лету подхватывают их. Он свернул на другую освещенную узкую улочку. На ней было полно ресторанов, и он выбрал солидное, приличное на вид заведение с белыми скатертями и коричневыми деревянными стенами. Опыт подсказал ему, что в такого рода ресторанах стараются получше накормить, а не дожидаются случайного туриста. Он сел за столик и развернул газету.
На второй странице он увидел заметку:
ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ПРОПАВШЕГО АМЕРИКАНЦА
Дикки Гринлиф, приятель убитого Фредди Майлза, исчез после того, как побывал на Сицилии.
Том склонился над газетой, впившись глазами в это сообщение. По мере того как он перечитывал его, ему казалось, что он испытывает некоторое раздражение, поскольку, как это ни странно, оно было нелепым. Нелепо со стороны полиции проявлять такую глупость и беспомощность, да и какой смысл занимать место в газете этой глупой заметкой. В ней говорилось, что Г. Ричард (Дикки) Гринлиф, близкий друг покойного американца Фредерика Майлза, убитого три недели назад в Риме, исчез после того, как, предположительно, отправился пароходом из Палермо в Неаполь. И сицилийская полиция, и римская были приведены в готовность и искали его vigilantissimo. В последнем абзаце говорилось, что Гринлифа недавно вызывали в полицию в Риме, чтобы он ответил на вопросы относительно исчезновения Томаса Рипли, еще одного близкого знакомого Гринлифа. По сообщению газеты, Рипли исчез три месяца назад.
Том положил газету, невольно изобразив удивление, в которое пришел бы всякий, прочитав сообщение, что исчез именно он. Он даже не заметил, что официант пытается подать ему меню, пока меню наконец не коснулось его руки. Самое время, думал он, идти прямо в полицию. Если против него ничего нет – а что может быть против Томаса Рипли? – то они, скорее всего, не станут проверять, когда он купил машину. Газетная заметка доставила ему облегчение, поскольку означала, что полицейские не напали на след автомобильного агентства в Тренто, где он зарегистрировал номера на свое имя.
Том ел медленно, с удовольствием, после ужина заказал кофе и, перелистывая путеводитель по Северной Италии, выкурил пару сигарет. Но потом в голову ему полезли разные мысли. Например, почему эта заметка в газете такая небольшая? И всего-навсего в одной газете. Нет, в полицию он не пойдет до тех пор, пока не увидит два-три подобных сообщения или одно большое, не заметить которое невозможно. Наверняка скоро напечатают большую статью; пройдет несколько дней, и, если Дикки Гринлиф так и не объявится, у полиции возникнет подозрение, что он скрывается, потому что убил Фредди Майлза, а возможно, и Тома Рипли. Мардж, должно быть, сообщила полиции, что разговаривала с Томом Рипли две недели назад в Риме, но полиция его так еще и не видела. Он продолжал перелистывать путеводитель, пробегая глазами сухую прозу и статистические данные, а заодно предаваясь своим мыслям.
Том думал о Мардж, которая теперь, наверное, сдает свой дом в Монджибелло и собирается в Америку. Она узнает из газет об исчезновении Дикки и всю вину возложит на него, в этом Том не сомневался. Потом напишет письмо отцу Дикки и скажет, что Том Рипли оказывал на него самое дурное влияние. Возможно, приедет и мистер Гринлиф.
Как жаль, что он не может предстать перед ними как Том Рипли, чтобы успокоить их на этот счет, а потом явиться как Дикки Гринлиф, в полном здравии, и раскрыть и эту тайну!
Можно еще немного побыть в роли Тома, подумал он. Надо чуть-чуть ссутулиться, вести себя поскромнее; быть может, даже нацепить очки в роговой оправе и изобразить на лице больше печали и уныния, чтобы отличаться от Дикки, в уголках рта которого таилось напряжение. И все это нужно на тот случай, если кто-то из полицейских, с кем ему придется разговаривать, видел его как Дикки Гринлифа. Как звали того полицейского в Риме? Ровассини? Том решил вымыть волосы в более крепком растворе хны, чтобы они сделались еще темнее.
Он в третий раз просмотрел газеты в поисках какого-нибудь сообщения о деле Майлза. Ничего.
22
На следующее утро в центральной газете появился длинный отчет, в котором лишь вкратце упоминалось об исчезновении Томаса Рипли, зато прямо говорилось о том, что Ричард Гринлиф "навлекает на себя подозрение как участник" убийства Майлза, и до тех пор, пока он не явится, чтобы снять с себя подозрение, можно будет считать, что он уклоняется от помощи следствию. В газете говорилось также о двух поддельных чеках. В последний раз Ричард Гринлиф напомнил о себе, когда отослал письмо в неаполитанский банк, в котором утверждал, что подделки не было. Однако два эксперта из трех в Неаполе заявили, что, по их мнению, чеки синьора Гринлифа за январь и февраль были подделаны, и это мнение совпало с позицией американского банка синьора Гринлифа, приславшего фотокопии его подписей в Неаполь. Заметка заканчивалась в несколько шутливом тоне: "Интересно, а можно ли подделать свою собственную подпись? Или богатый американец покрывает таким образом кого-то из своих друзей?"
Ну и черт с ними, подумал Том. Дикки нередко менял свой почерк: Том видел его подписи на страховом полисе среди бумаг Дикки, он видел их в Монджибелло, когда Дикки расписывался прямо у него на глазах. Вытащили бы на свет божий все, что он подписал в последние три месяца, тогда бы все стало ясно! Вероятно, они не заметили, что подпись на письмах из Палермо тоже была подделана.
Единственное, что его по-настоящему интересовало, было следующее: нашла ли полиция что-нибудь такое, что действительно изобличает Дикки в убийстве Фредди Майлза? Впрочем, он не был уверен в том, что это интересует его лично. В газетном киоске на углу Сан-Марко он купил "Оджи" и "Эпоку". Эти обильно иллюстрированные бульварные еженедельники были полны всякой всячины – от убийств до сообщений о том, что кто-то взобрался на флагшток; писали обо всем интересном, что происходило во всех уголках страны. Об исчезновении Дикки Гринлифа пока ничего не было. Вероятно, что-то появится на следующей неделе, подумал Том. Мардж фотографировала в Монджибелло Дикки, но его она не снимала ни разу.
Во время утренней прогулки по городу он купил очки в магазине, в котором продавались игрушки и всякие забавные вещи. Стекла были простые, без диоптрий. Он побывал в соборе Сан-Марко, поглазел по сторонам, но ничего не увидел, однако причиной тому были вовсе не очки. Он думал о том, что ему следует немедленно определиться с тем, кто он такой. Ему же хуже, если он станет откладывать, ведь неизвестно, что будет дальше. Выйдя из собора, он спросил у полицейского, где ближайший полицейский участок. Вопрос он задал с грустью в голосе, потому что ему было грустно. Страха он не испытывал, но чувствовал, что перевоплощение в Томаса Фелпса Рипли – одно из самых печальных событий в его жизни.
* * *
– Вы Томас Рипли? – спросил у него капитан полиции. В вопросе прозвучало не больше заинтересованности, чем если бы Том был собакой, которая потерялась, а потом нашлась. – Разрешите взглянуть на ваш паспорт?
Том протянул ему паспорт.
– Не знаю, в чем дело, но когда я прочитал в газетах, что исчез…
Все это было скучно, страшно скучно – как он и ожидал. Полицейский безучастно смотрел на него.
– Что теперь будет? – спросил Том.
– Я позвоню в Рим, – спокойно ответил офицер и снял трубку.
Прошло несколько минут, прежде чем его соединили, после чего офицер равнодушно сообщил кому-то в Риме, что американец Томас Рипли находится в Венеции. Он обменялся со своим собеседником еще какими-то малозначащими фразами, после чего сказал Тому:
– Они хотели бы встретиться с вами в Риме. Вы можете поехать туда сегодня?
Том нахмурился.
– Я не собирался в Рим.
– Так и скажу им, – спокойно произнес офицер и снова заговорил в трубку.
Пусть сами приезжают. Быть американским гражданином – значит иметь определенные привилегии, решил Том.
– В какой гостинице вы остановились? – спросил офицер.
– В "Констанце".
Офицер передал эту информацию в Рим. Потом повесил трубку и вежливо сообщил Тому, что представитель полиции прибудет в Венецию вечером, после восьми часов.
– Спасибо, – сказал Том и отвернулся от мрачной фигуры полицейского, писавшего что-то в журнале. Вся сценка показалась ему очень скучной.
Остаток дня Том провел в своем номере, спокойно размышляя, читая и внося дополнительные изменения в свою внешность. Он полагал, что, скорее всего, пришлют того же полицейского, который беседовал с ним в Риме, tenente Ровассини, или как там его? С помощью карандаша для бровей он сделал их чуточку темнее. Весь день пролежал в своем коричневом твидовом костюме и даже оторвал на пиджаке пуговицу. Дикки отличался аккуратностью, поэтому Том Рипли хотел показаться явно неряшливым. Он не обедал, и не потому, что не хотел есть, а просто вознамерившись сбросить несколько фунтов, которые набрал для роли Дикки Гринлифа. Он станет худее прежнего Тома Рипли. В паспорте указано, что он весит сто пятьдесят пять. Дикки весил сто шестьдесят восемь, хотя они и были одного роста – шести с половиной футов.
В восемь тридцать вечера зазвонил телефон, и дежурный сообщил ему, что внизу находится tenente Роверини.
– Попросите его, пожалуйста, подняться, – сказал Том.
Том подошел к креслу, в котором собирался сидеть во время разговора, и отодвинул его подальше от торшера. Он сделал так, чтобы казалось, будто в последние несколько часов он читал, чтобы убить время, – торшер и настольная лампа были включены, покрывало смято, пара раскрытых книг валялись обложками вверх, а на письменном столе лежало письмо, которое он начал писать тетушке Дотти.
В дверь постучали.
Том со скучающим видом открыл дверь.
– Buona sera.
– Buona sera. Tenente Roverini della Polizia Romana.
Невзрачное улыбающееся лицо tenente не выражало ни удивления, ни подозрения. Вслед за ним вошел еще один, высокий молчаливый офицер полиции – не еще один, сообразил вдруг Том, а тот самый, который был вместе с tenente, когда Том впервые встречался с Роверини в Риме. Офицер сел в кресло, на которое ему указал Том, около торшера.
– Вы приятель синьора Ричарда Гринлифа? – спросил он.
– Да.
Том сел в другое кресло, в котором можно было сидеть ссутулившись.
– Когда вы видели его в последний раз и где?
– Я видел его в Риме недолго, как раз накануне его отъезда на Сицилию.
– А когда он был на Сицилии, вы имели от него известия?
Tenente записывал вопросы и ответы в записную книжку, которую он достал из коричневого портфеля.
– Нет, известий от него я не имел.
– Ага, – произнес tenente.
Он больше смотрел на свои записи, чем на Тома. Наконец поднял глаза и дружески-заинтересованно взглянул на него.
– Когда вы были в Риме, не было ли вам известно, что полиция хотела встретиться с вами?
– Нет. Этого я не знал. Не могу понять, почему говорят, будто я исчез.
Том поправил очки и внимательно посмотрел на полицейского.
– Я потом объясню. Синьор Гринлиф не говорил вам в Риме, что полиция хочет поговорить с вами?