На следующий день Марсия встала поздно и, давно собираясь заняться этим, все утро провела за разбором ящика стола, забитого старыми газетами и бумажными мешками. Потом просмотрела содержимое своего стенного шкафа, но ни к чему так и не притронулась до самого вечера, а вечером открыла небольшую банку сардин. Эта банка была припасена для Снежка, так что ее запасов не убыло. Она то ли слышала, то ли читала где-то, что сардины содержат ценное белковое вещество, но не это заставило ее открыть банку. Она даже не вспомнила, что молодой врач в больнице советовал ей питаться получше.
Летти собралась встретить Рождество мужественно и проявила известную смелость, решив не поддаваться неизбывному чувству одиночества. Оно не пугало ее, к одиночеству Летти привыкла, но люди, пожалуй, догадаются, что приглашений на праздник она не получила, и, чего доброго, пожалеют ее. Она просматривала газетные статьи и терпеливо слушала радиопередачи, напирающие на коллективное чувство вины, которое испытывают люди не старые, не одинокие и не обремененные родственниками или соседями, словом, теми, кого надо пригласить на Рождество, и убеждалась, что ей-то по крайней мере не в чем винить себя в эти праздничные дни. Марджори, должно быть, тоже не чувствовала за собой никакой вины, размышляла Летти, так как она и не предложила Летти встретить Рождество вместе и прислала ей поздравительную открытку и подарок (в нарядной упаковке - мыльную пену и крем для рук) задолго до праздников во избежание каких-либо недоразумений по этому поводу. Я бы все равно туда не поехала, когда там этот Дэвид Лиделл, решительно сказала себе Летти. У него, конечно, найдется время побыть со своей невестой, хотя сейчас уйма всяких праздничных служб в церкви, и, вспомнив тот пикник, Летти не пожелала играть роль третьей лишней при них.
Итак, Летти приготовилась встретить праздник в одиночестве, потому что, насколько она знала, миссис Поуп собиралась ехать на Рождество к сестре, которая жила в небольшом городке в Беркшире. Но в последнюю минуту планы изменились, последовали переговоры по телефону, и в конце концов миссис Поуп заявила, что она никуда не уедет. Изменения в планах произошли в результате споров из-за отопления. Сестра миссис Поуп, видимо, крайне скупая, не хотела включать дополнительные обогреватели раньше января, а в коттедже у нее было не только холодно, но сыро и очень неуютно.
- Я туда не поеду и вообще никогда больше к ней не поеду, - преисполнившись чувством собственного достоинства в свои восемьдесят с лишним лет, заявила миссис Поуп, стоя в воинственной позе у телефона.
- Это так важно, чтоб в доме было тепло, - сказала Летти, вспомнив разговоры в конторе о гипотермии.
- У вас что-нибудь приготовлено к рождественскому столу? - подумав, спросила ее миссис Поуп.
Летти не приходило в голову, что миссис Поуп может предложить ей принять участие в рождественском обеде - разделить трапезу или внести свою долю в угощение, ведь до сих пор они всегда ели порознь, хотя и встречались на кухне, когда готовили себе завтрак или ужин. Сначала ей не хотелось признаваться, что у нее куплена курица, потому что человек, съедающий один целую птицу (хоть и самую маленькую), производит довольно-таки мерзкое впечатление, но, сообразив, о чем говорит миссис Поуп, она решила признаться начистоту.
- У меня есть ветчина и рождественский пудинг с прошлого года, так что давайте пообедаем вместе, - сказала миссис Поуп. - А то как-то нелепо получится - две женщины живут в одном и том же доме, а рождественский обед едят порознь. Я, правда, Рождество ничем особенным не отличаю, но ведь пожилым людям вообще нельзя объедаться, ни в праздники, ни в будни.
Летти не оставалось ничего другого, как выслушивать рассуждения миссис Поуп на ее излюбленную тему о том, что большинство людей питается чрезмерно. Это не прибавляло удовольствия к обеду, и Летти невольно подумала, как было бы хорошо, если бы она провела праздник у себя в комнате в доме мистера Олатунде. Веселая нигерийская встреча Рождества, конечно, включила бы и ее в свою орбиту, и она в который раз засомневалась, правильно ли поступила, выехав из того дома. Но первый день Рождества подходил к концу, а это сейчас было самое главное.
Радио предлагало на выбор комедию под гогот студийной аудитории, но слушать это у нее не было настроения, или рождественские песни, грустные по воспоминаниям о детстве, о тех днях, возврата которым нет. И она раскрыла книгу, взятую в библиотеке, и села почитать, подумав о том, как встретили Рождество ее сослуживцы по конторе. Потом вспомнила про Кенсингтонскую распродажу, которая должна начаться на другой день после Дня подарков, и сразу оживилась.
- Во все тяжкие пустился? - с необычной для него игривостью сказал Норман, когда Кен подлил себе вина в рюмку.
- Да! Хорошую еду - вот такую, какой нас сегодня угостили, - всегда надо приправить как следует. Вот так я считаю, - сказал Кен.
- Только бы потом не пожалеть об этом. - Норман не мог удержаться, чтобы не омрачить праздничный обед, ну хотя бы слегка. Ведь последний раз, когда он видел Кена, тот лежал пластом в хирургическом отделении больницы и такой был жалкий! А теперь, кажется, снова воспрянул духом с этой своей подружкой - ее имя Джойс, уменьшительное Джой, - которая не только весьма привлекательна на вид и прекрасная кулинарка, но еще и с небольшими деньгами и даже выдержала экзамен в Институте усовершенствования автомобилистов, что бы это ни значило. Следовательно, у Кена есть все основания для того, чтобы пускаться во все тяжкие.
Ладно, милуйтесь там у кухонной раковины за мытьем посуды, подумал Норман, сидя у камина, куда они чуть ли не силком усадили его, когда он предложил им для виду свою помощь.
- Кладите ноги повыше, - сказала Джой. - Вам надо отдохнуть, вы же труженик.
Норман подумал, что если уж на то пошло, так все они труженики, хотя он и Кен почти всю свою труженическую жизнь проводят сидя - Кен на месте инструктора по вождению машин, а он, Норман, за своим столом, трудясь над тем, что только ему ни подсунут. Тем не менее он был не прочь отдохнуть немного, особенно после сытного обеда, а смотреть на горящий в камине уголь всегда приятно и не надо думать, найдется ли у тебя нужная монета для счетчика.
- А где он все-таки живет? - спросила Джой, погружая руки в розовых перчатках в раковину с водой.
- Норман? Снимает спальню-гостиную где-то около Килберн-парка.
- И все один и один? Ему, должно быть, очень тоскливо.
- Многие так живут, - резонно отметил Кен.
- Все-таки Рождество… Как-то грустно.
- Но мы же пригласили его сегодня. А что еще можно сделать?
- Ты никогда не думал поселиться вместе с ним?
- Вместе с ним? Ты что, смеешься?
- Да не теперь! Но когда твоя жена, когда Мериголд… - запинаясь, произнесла Джой. Она до сих пор не привыкла к этому имени, и ей не верилось, что жену Кена действительно так назвали… - …когда она скончалась и ты остался один…
Кен насупился и замолчал. Пусть выложит все, что у нее на уме. Ах, вот как! Значит, он мог бы предложить Норману - своему шурину, с которым у него нет ничего общего, кроме того, что он, Кен, был женат на его сестре, - предложить ему поселиться вместе с ним? Подумать только, жить с Норманом под одной крышей! При одной мысли об этом бегут мурашки по телу, и, представив себе, как бы все это было, Кен улыбнулся, его начал разбирать смех, суровость прошла, и он игриво шлепнул свою будущую вторую жену чайным полотенцем.
Резвятся там на кухне, подумал Норман, услышав их смех, но не позавидовал им, так как его отношение к такого рода делам выражалось следующим образом: "Что кому нравится, а меня да помилует бог!" Кен высадил Нормана из своей новенькой канареечно-желтой машины у крыльца его дома, и Норман, вполне довольный судьбой, проследовал к себе в спальню-гостиную. На сей раз встреча Рождества прошла более или менее приятно, но таких увеселений, как сегодняшнее, с него хватит, и он с удовольствием предвкушал, что вернется в контору и услышит, как там все было у остальных.
В вагоне, возвращаясь из поездки к дочери с ее семейством, Эдвин чувствовал усталость, упадок сил и в то же время облегчение. Его, конечно, уговаривали погостить подольше, но он сослался на неотложные дела, так как после первого дня Рождества с довольно посредственно отслуженной мессой (без пения) и Дня подарков надо было приканчивать холодную индейку и унимать капризничающих ребят. Ему все это надоело. Зять довез его до станции, а остальное семейство поехало на представление для детей, где к ним присоединятся другие бабушка и дедушка и опять же куча ребятишек. Сборище будет очень веселое, но не в его "духе", как выразился бы Норман.
Вынув свою записную книжку, Эдвин проверил, что предстоит в последующие дни. Сегодня, 27-го, святой Иоанн Евангелист, и вечером - как следует, с пением, отслужат вечерню по другую сторону лужайки, в церкви святого Иоанна, это их престольный праздник, а тамошний священник - приятель отца Г. Далее, 28 декабря отмечается День Избиения младенцев, и надо постараться попасть в Хаммерсмит. Никто и не подозревает, сколько всяких служб на рождественской неделе, не считая первого дня праздника.
11
Они вернулись в контору второго января. Никому из них не нужен был День Нового года, чтобы прийти в себя после новогодней встречи, потому что в гостях никто из них не был, а ведь раньше, когда им приходилось работать первого января, они всегда ворчали. Теперь добавочный день праздника тянулся, пожалуй, слишком долго, и все четверо были рады вернуться на работу.
- Или на то, что называется работой, - как заметил Норман, откинувшись на спинку стула и барабаня пальцами по своему пустому столу.
- В это время всегда затишье, - сказала Летти. - К Рождеству обычно стараются разгрузиться.
- Чтобы расчистить стол, - многозначительно проговорила Марсия, вспомнив допотопную фразу, которая если и имела отношение к их теперешнему положению, то лишь весьма отдаленное.
- Да, возвращаешься на работу, а на столе пустота, - брюзгливо проговорил Норман. Теперь, когда первое любопытство было удовлетворено и он узнал, как другие провели рождественские праздники, ему стало скучно.
- А вот что получено, - сказал Эдвин, держа в руке отпечатанный на ротаторе листок. Он передал этот листок Норману, и тот прочитал его вслух.
- Заупокойная служба в память человека, который ушел в отставку еще до нас, - сказал он. - Какое это имеет отношение к нам?
- Я не знала, что он умер, - сказала Летти. - По-моему, это наш бывший председатель?
- Траурное сообщение было в "Таймс", - подчеркнул Эдвин. - Наверно, решили, что наш отдел должен быть представлен.
- Как они могут рассчитывать на это, если здесь его никто не знал? - сказала Марсия.
- Наверно, прислали на всякий случай - вдруг кто-нибудь захочет пойти, - сказала Летти своим обычным миролюбивым тоном. - Может, у нас есть такие, кто работал вместе с ним.
- Но это же сегодня! - с возмущением проговорил Норман. - Предупреждать за такой короткий срок! Когда же мы туда попадем? И как быть с работой?
Ему никто ничего не ответил.
- В двенадцать часов дня, - презрительно сказал Норман. - Прелестно! За кого они нас принимают?
- А я, пожалуй, пойду, - заявил Эдвин, посмотрев на часы. - Оказывается, служить будут в университетской церкви. Самое подходящее место для заупокойной службы по агностику.
- Вы эту церковь, конечно, знаете? Бывали там? - спросила Летти.
- Да, прекрасно знаю, - как бы между прочим ответил Эдвин. - Она, можно сказать, неконфессиональная. Всем должна угождать. Надеюсь, найдется там кто-нибудь, кто знает эту службу.
- Ну что ж, будем надеяться. А может, вы сами отслужите? - иронически осведомился Норман. Его раздосадовало, что Эдвин, казалось бы, без всякого на то основания, решил воспользоваться случаем и уйти с работы, но какие тут могли быть "основания", он вряд ли мог бы сказать.
Церковь все еще стояла в рождественском убранстве с чопорными пойнсеттиями и веточками остролиста в оконных проемах, но рядом с алтарем висело присланное из дорогого цветочного магазина некое изделие из белых хризантем, как бы подчеркивая, что сегодня церковь выполняет двойные обязанности.
Мемориальные службы не очень-то входили в круг интересов Эдвина, особенно когда они посвящались лицам, с которыми у него не было ничего общего, а если и было, то очень мало. Такие службы отличались от погребальных - похорон на его веку хватало: отец, мать, жена и многочисленная родня жены. Не было тут сходства и с реквиемом, это больше напоминало светский прием - элегантно одетые дамы в шляпах, в меховых шубках и мужчины в темных костюмах, в добротных зимних пальто. Как мало они были похожи на тех немногих провожающих, с которыми ему приходилось бывать на похоронах! Правда, время траура прошло, сейчас воздавали должное жизни и заслугам покойного, и в этом-то и было главное отличие этой службы от прочих церковных служб. Другое, весьма существенное отличие заключалось в том, что в этот январский день в церкви было тепло. Ноги Эдвина приятно обвевали дуновения горячего воздуха, и он заметил, что женщина, стоявшая перед ним, расстегнула воротник своей меховой шубки.
Гимны, избранные на сей раз, были "Он явит силу свою" и еще один с современным текстом, написанным, вероятно, специально для такой службы, чтобы не оскорблять памяти воинствующего агностика или атеиста, и положенным на никому не знакомую музыку. Потом было прочитано из Екклезиаста, и один из молодых коллег покойного - человек в расцвете сил, сдержанно гордившийся своей молодостью, - произнес короткую речь, превознося достоинства своего покойного коллеги. Эдвин раза два видел этого человека в конторе и поэтому счел свое присутствие в церкви вполне оправданным. Как-никак он представляет здесь Нормана, Летти и Марсию, и это в порядке вещей.
Направляясь вместе с другими к двери, Эдвин заметил, что кое-кто не выходит на улицу, а ныряет в полупритворенную боковую дверцу, которая ведет в нечто вроде ризницы. Входил туда не каждый, а только те, кому, видимо, оказывалось предпочтение, и Эдвин вскоре понял, в чем тут дело. Он углядел в ризнице стол, уставленный рюмками с чем-то похожим на херес (вряд ли виски, подумал он). Ему не составило труда нырнуть в ризницу вместе с другими ныряльщиками, и его никто ни о чем не спросил; по виду он, несомненно, имел на это право - высокий, седой и торжественно мрачный.
Выпив рюмку хереса - тут было на выбор: полусухой или сухой, а сладкий, очевидно, сочли не подходящим для данного случая, - Эдвин осмотрелся по сторонам, набираясь впечатлений, чтоб было о чем рассказать затем в конторе. Он отметил набор предметов, обычный для англиканской церкви и сближающий здешнюю ризницу со всеми прочими, где ему приходилось бывать: цветочные вазы и подсвечники, наваленные горкой сборники церковных гимнов без переплетов и наверняка с вырванными страницами, изъятое из инвентаря распятие замысловатой выделки, видимо отвергнутое прихожанками, которые чистили медные вещи, а с ним возиться не пожелали. На крючке висел отглаженный териленовый стихарь на проволочных плечиках, а на вешалке красные рясы и несколько старых - черных и пыльных. Но эти подробности вряд ли заинтересуют Нормана, Летти и Марсию. Им захочется узнать, кто был в церкви и как люди себя вели, что говорили и что делали.
- Ну что ж, по крайней мере проводили его, - сказал пожилой человек рядом с Эдвином. - Покойный был бы рад, что мы выпили хереса. - Он поставил пустую рюмку на стол и взял вторую.
- Так всегда говорят, - сказала подошедшая к ним женщина. - И утешаются этим. Ведь удобнее считать, что, как бы мы ни поступили, они всегда нас одобрят. Но Меттью за всю свою жизнь ни разу не был в церкви, и, может быть, единственное, что он бы одобрил, - это угощение хересом.
- Я полагаю, он был крещен и в детстве ходил в церковь, - заметил Эдвин, но те двое отошли от него, как бы давая ему понять, что он слишком много себе позволяет, не только отпустив такое замечание, но и вообще появившись на мемориальной службе. Однако же он, Эдвин, состоял в штате этого учреждения, хоть и на скромной должности, и имел такое же право, как и всякий другой, почтить память человека, с которым и знаком не был.
Эдвин допил свою рюмку и бережно опустил ее на стол. Он заметил, что стол покрыт белой скатертью, и подумал - так, между прочим, - может, это полагается, такова здесь традиция? Пить больше он не стал, хотя вполне мог бы осушить еще одну рюмку. Но нет, не стоит. Кроме того, об этом могут прознать, и будет неприятно.
Теперь надо было подумать о завтраке. В конторе Эдвина ждал сандвич, но появляться сейчас перед сослуживцами рановато, и, зайдя в кофейню на Саутгемптон-роу, он сел там за столик в укромном уголке и в глубоком раздумье стал пить крепкий бразильский кофе.
Напротив него сидела влюбленная парочка, но он их не замечал. Он думал о своих похоронах - на мемориальную службу ему вряд ли потянуть, но на реквием безусловно - с оранжевыми свечами, с воскурением ладана и со всеми прочими церемониальными подробностями, которые в таких случаях полагаются.
Он раздумывал: переживет ли его отец Г.? И какие песнопения он выберет?.. Часы пробили два, и Эдвин понял, что ему пора возвращаться в контору.
Когда Эдвин вошел в комнату, Норман поднял голову и бросил на него недовольный взгляд. Очевидно, что-нибудь "поступило", и ему пришлось возиться с этим.
- Ничего себе работа, такую только подавай. Ушли к двенадцати на мемориальную службу и пропали на целых три часа, - прокомментировал Норман.
- На два часа двенадцать минут, - сказал Эдвин, сверившись со своими часами. - Захотели бы, тоже могли бы сходить.
- Красивая была служба? - спросила Летти. Редко бывая в церкви, она думала, что такие службы всегда служат красиво.
- Я бы этого не сказал, - ответил Эдвин, вешая свое пальто на вешалку.
Когда Эдвин подходил к своему столу мимо Марсии, на нее пахнуло запахом кофе и спиртного. - Чем вы там занимались? - спросила она, не рассчитывая получить ответ на свой вопрос.