- Можешь! Одна тут попробовала, и родила…
Но что меня удивило: записная книжка, вспомнить номер, ему не понадобилась.
В офис мы возвращались в гробовом молчании с лицами, пристойными для прогулки за катафалком. Не неслись, словно жеребцы, а едва переставляли ноги, как запряженные в этот самый катафалк клячи. Не составляло труда догадаться, в чьих похоронах мы участвуем, по крайней мере Феликсу. О чем он с постной физиономией размышлял, не знаю, я же старался очистить голову от мыслей. Перед тем как браться за решение задачи, всегда полезно ощутить ее звенящую пустоту. Заперся с запасом кофе и сигарет в бывшем своем кабинетике и рухнул в кресло думать и дремать. Действительно, что можно дать хозяевам жизни, у которых есть все? Нахапали, как будто бессмертны, на десять поколений вперед, ни в чем не нуждаются… разве что в отпущенном им времени! Но его никто не может дать… - Решение пришло сразу во всей полноте. - Кроме меня! А если не дать, то хотя бы не забирать…
Когда я заглянул поздним вечером к Феликсу, крашеное чудо в перьях в приемной отсутствовало. Если не считать охраны, во всем здании мы были одни. Принесенную мною бумагу он читал внимательно, только что не по слогам. Порой хмурился, но я точно знал, содержание ее не может ему не понравиться.
Не стану утверждать, что идея, как потрафить бюрократам, родилась без усилий, но результатом я остался доволен. Если кто-то из крупных чиновников загремит под фанфары, писал я суконным языком юриспруденции, назначенный ему судом срок, вплоть до пожизненного включительно, может быть только условным, что соответствует гуманизму набирающей в нашем обществе силу демократической традиции. Тут же, правда, замечал, что и наметившейся судебной практике, но, как бы в скобках, ненавязчиво, чтобы легко было вычеркнуть. На парламентариев действие нового закона намеренно не распространял. В пояснении для Феликса говорилось, что они сделают это с удовольствием сами, чем гарантируют его прохождение сразу в трех чтениях.
Дочитав проект документа до конца, Феликс поднялся из кресла и молча меня обнял. Убрал бумаги в сейф и полез в бар за водкой. Налил ее в два больших фужера и протянул один мне.
- Эх, Серега, светлая у тебя голова, жаль только, такому дурню досталась!
7
Всех, кто женат больше десяти лет, надо официально признать родственниками и так в паспорте и записать. А еще разрешить им вступать в новый брак, не расторгая родственного.
Феликс подвез меня к дому, но долго не хотел отпускать. Его усиленные действием алкоголя дружеские чувства перехлестывали через край, а я с грустью смотрел на освещенные окна собственной квартиры и думал, что вариантов всего два. Либо мое жилище посетили грабители, тогда стоит известить об этой новости полицию, либо Анна Константиновна, в этом случае ни одна правоохранительная структура мне уже не поможет. Когда у моего приятеля украли кредитную карточку, он не очень расстроился, поскольку вор снимал деньги с меньшей скоростью, чем его жена. Я тоже колебался, какой из двух сценариев предпочесть, и склонился бы, пожалуй, к первому, если бы не стоявшая неподалеку машина с синим проблесковым маячком. На таких мелкие преступники не ездят…
Выскребся из автомобиля Фила и обреченно потащился к подъезду. Живу я высоко, лифт на мой этаж поднимается долго, так что временем подумать располагал, но как раз думать-то и не хотелось. Не потому, что много выпил, хотя приняли мы на грудь порядочно, настроение было поганым. Феликса вконец развезло, и он нес благостную пургу про вечную дружбу, а мной вдруг одолело тревожное предчувствие. Без видимой на то причины. Пить я умею, тут, пожалуй, следует добавить: к счастью. Голова никогда не отключается, это уже - к сожалению. Вид себя в поддатии со стороны радости не приносит, да и с Нюськой говорить лучше трезвым.
Чтобы хоть немного понизить внутренний градус, устроился с видом на дверь квартиры на ступеньках. Номер у нее счастливый, если сложить бронзовые циферки, получится семь. Закурил, привалился плечом к стене. В таком бдении было нечто мелодраматическое в лучших традициях кино шестидесятых. Герой сидит на лестничной площадке, героиня в комнате за стеной, и ничего не происходит, что свидетельствует об их богатом внутреннем мире.
Нет, думал я, говорить с Нюськой трезвым условие необходимое, но недостаточное! Хорошо бы еще быть в цивильном прикиде и с селедкой на шее. Можно, конечно, попробовать просочиться в гардеробную и облачиться в протокольный костюм, но Ню услышит, слух у нее кошачий. Вообще очень чуткий и ответственный человек. Слишком серьезный для такого разгильдяя, как я. И это при том, что мы с ней буквально созданы друг для друга. В том смысле, что должны были прожить жизнь в предвкушении встречи, лет в семьдесят пойти под венец и провести оставшееся время в полнейшей идиллии. Мы же, дураки, поспешили пожениться и тем испортили задумку судьбы. Страдай теперь, преследуемый непреходящим комплексом вины, хорошо хоть не Эдипа.
Но и трезвым, прикидывал я, и в костюме с модным галстуком - маловато будет! Разговор с Нюськой требует большего, для него нужен серьезный настрой, а то и вдохновение. И не дай мне Бог забыться и пошутить, по мнению жены, я выбираю для этого самые неподходящие моменты…
Прикурил от бычка свежую сигаретку, но тут, как в фильмах ужасов, дверь со счастливым номером начала медленно открываться!.. Я весь похолодел, хичкоковские примочки всегда действовали мне на нервы. На пороге в позе скорбящей родины-матери замерла Ню. Облаченная в женский вариант делового костюма, стояла задумчивая, как на Чистых прудах памятник Грибоедову. Смотрела на меня, притулившегося у стены, с пока еще немым укором.
При появлении в комнате женщины, правила хорошего тона обязывают мужчину встать, но про лестничные площадки, насколько я помню, в них ничего не говорится. Истинный джентльмен, я поднялся со ступеньки и отряхнул зад ладонью.
- Добрый вечер, Анна Константиновна!
Будь у меня на голове картуз, обязательно бы его снял. Судя по тому, как Нюська поморщилась, запашок от меня шел, как от пивной бочки, но я твердо держался на ногах, что мог поставить себе в заслугу. Молча посторонилась. Заложив руки за спину, я безропотно шагнул в дверной проем. Поскольку окрика: "Стоять, лицом к стене!" не последовало, позволил себе просочиться в гостиную и высыпать содержимое кулака в пепельницу. Вся квартира была залита ярким светом, он меня раздражал, но совсем не потому, что наносил ущерб семейному бюджету. Скорее всего, в предыдущей инкарнации я был ночным хищником, а моя жена дичью, но с тех пор мы успели поменяться местами. Так на пару, в наказание друг другу, и кочуем из жизни в жизнь в вечности.
Обойдя меня по широкой дуге, Нюська опустилась в кресло и закинула ногу на ногу. Они у нее стройные, есть на что посмотреть. Я и посмотрел, по моим понятиям, это должно было способствовать налаживанию с ней отношений. Римские легионеры шли в бой в красных одеждах, чтобы не видно было крови, я застегнул на груди рубашку. Удушливая жара не покидала безумный город и ночью. Страшно хотелось пить, а еще больше выпить, после чего выйти из этой жизни и тихо прикрыть за собой дверь.
- А если бы я попросил убежища в Гондурасе, так бы ждала меня всю ночь?
На ее ухоженном лице не дрогнул ни один мускул. Оно и естественно, у них там, в сияющих правительственных высотах, дресс-код, в том смысле, что чиновников дрессируют. Сам же я когда-то это и предложил: если нельзя отучить их брать взятки, пусть уж делают это вежливо. Между тем подведенные бровки Нюськи сдвинулись к точеному носику, что ничего хорошего мне не обещало. Должно быть, именно с таким выражением лица она и сидит на совещаниях у министра, на которых они печалятся о подведомственной им культуре. Член коллегии не хухры-мухры, по американской терминологии - селф-мейд вумэн. Запамятовала, конечно, что сделал ее я. Единственный, кто на этом поприще меня опередил, был Пигмалион, но его Галатея не принимала участия в управлении государством. Не прояви я инициативы, наша жизнь потекла бы совсем по другому руслу…
Я так явственно представил себе эту непрожитую жизнь, что даже рассмеялся. Ню продолжала бы пописывать статейки об истории театра, я бы корпел в своей газетенке, и у нас было бы пять орущих круглые сутки детей… и мы были бы счастливы. Но черт попутал! Нашептал, адское отродье, как славненько у Нюськи может сложиться карьера. И ведь был прав: театровед нынче не профессия, им по электричкам подают даже меньше, чем членам Союза писателей. Тогда-то, озаботившись судьбой жены, я и перешел работать к Феликсу.
Для начала, чтобы познакомиться с бюрократической средой обитания, мы запустили в штат Министерства науки казачка из бывших учителей, и уже через пару лет оно называлось Министерством образования, а науку затолкали умирать в дальний угол. Это дало мне нужный опыт, карьеру Ню я уже выстраивал, как профессионал. Начали с малого, с рядового сотрудника, в ведение которого во всероссийской конторе по культуре входило современное искусство. Затем, грамотно манипулируя информацией, внедрили в головы руководства мысль, что это направление имеет не только идеологическое, но и политическое значение, и Анна Константиновна, как никто другой, способна такую работу наладить. На следующем этапе, когда Нюська стала маленьким начальничком, я подготовил от ее имени меморандум президенту, объясняющий, как сделать современное искусство инструментом большой политики. Идея заключалась в том, что людям на его примере давалось понять, что в стране есть вещи еще более тупые и бессмысленные, чем их собственное прозябание. С этого момента и начался взлет Ню к административно-командным высотам. А тут еще сменили министра, и ее назначили директором департамента.
Свет люстры слепил, играл давно не мытыми хрустальными подвесками. Я переминался у дверей гостиной. Анна Константиновна молчала. Да и о чем ей, члену политсовета правящей шарашки, а заодно уж - власти много не бывает - и очередного народного фронта, было говорить с простым безработным! И тем не менее была демократична, снизошла:
- Ты не считаешь, что пора что-то решать…
Вытащила небрежным движением из сумочки браунинг. Маленький такой, почти игрушку. Короткий ствол уперся с расстояния в пару метров мне в живот. Палец с кроваво-красным ногтем лег на спусковой крючок…
Нет, слабовато будет!
- Ты не считаешь, что пора что-то решать…
Вытащила небрежным движением из-за спины армейский гранатомет. Заканчивавшийся гранатой ствол уперся с расстояния в пару метров мне в живот. Палец с кроваво-красным ногтем лег на спусковой крючок. Врать не буду, выстрела не слышал, только почувствовал под ребрами сквозную дыру, и за спиной разлетелся в куски плазменный телевизор. Тридцать шесть тысяч наличными!
А теперь, пожалуй, перебор!
- Ты не считаешь, что пора что-то решать…
Вытащила небрежным движением из кармана жакетика носовой платок и промокнула им сухие глаза. Красивая женщина, очень похожая на собственный портрет на стене. Не стоит только, глядя на мужа, прищуриваться и так пристально его разглядывать! А впрочем, почему бы и нет? Может быть, ей хочется лучше меня запомнить. Вдруг я подамся в бега и ее попросят составить словесный портрет? Могу помочь: конституция сухощавая, рост - сто семьдесят восемь, волосы темные, в тех местах, где не седые. Особые приметы? Взгляд, как у незаслуженно обиженной собаки.
Убрала платочек. Осведомилась:
- С тобой можно говорить?
В том смысле, нормально ли я себя чувствую? Вот она, забота о человеке! А еще говорят, что чиновники черствые сухари, пекутся лишь о своем кармане. Истинного интеллигента даже Министерство культуры не испортит! Но дожидаться ответа ей было недосуг, у подъезда били копытами сто сорок лошадей персональной машины с мигалкой. Все, как у О. Генри в рассказе "Пока ждет автомобиль", правда с точностью до наоборот.
- Час назад закончилось заседание Совета министров…
Мне стало за себя неудобно. Как-никак, занятые люди, по уши в заботах о стране.
- А что такого я сделал, чтобы сразу в Совмин? Ладно бы слушания в Думе, там все равно от безделья крыша едет, зачем же членов правительства отвлекать! Сидел себе спокойно в офисе, пил с Филом водку, он, когда протрезвеет, подтвердит…
Но госпожа директорша мои потуги рассмешить замечать не пожелала.
- …устала безумно! Скоро выборы, надо готовить выставку "Рашен модерн арт" и усиленно таскать ее по стране…
Передвигаясь бочком, я приблизился ко второму креслу и как бы невзначай в него опустился. Нюська умолкла и теперь сидела неподвижно. Феномен успеха музея мадам Тюссо не в том, что его фигуры похожи на людей, сами мы мало чем отличаемся от восковых манекенов.
- Хочешь, сделаем, как бывало, по глотку?
Поскольку молчание толкуется в пользу подсудимого, метнулся быстренько на кухню и вернулся с заледеневшей бутылкой. Поставил на журнальный столик рюмки и наполнил их водкой. Ню следила за мной с отрешенностью зрителя, но угощение пригубила. Если не считать звуков улицы, в комнате обосновалась тишина. Плотная, она до потолка забила ее пространство. Мы сидели друг напротив друга, как в ожидании поезда на вокзале. Разных поездов, идущих в разные края.
- У тебя кто-то есть?
Я закурил, прошлепал босыми ногами на кухню и вернулся с чистой пепельницей. Украшающая ее чугунная фигурка черта показывала миру нос.
- Жаль, - подобрала губки Ню, - мне было бы легче принять то, что с тобой происходит!
- Мне тоже жаль, только по другой причине!
- Растягивая паузу, наполнил до краев свою опустевшую рюмку. - Но если ты считаешь нужным, я кого-нибудь заведу. Честно говоря, наклевывается один романчик. Между прочим, с профессиональной гетерой…
На матово-гладком Нюськином лице появилось выражение омерзения.
- Пошел по проституткам?
- Не совсем так, хотя мысль интересная! Женщина, кстати итальянка, живет по моим расчетам веке в четвертом нашей эры. Точнее сказать не могу, Рим времен развала империи не моя тема. Очень красивая и… - я попытался представить себе Синтию, - раскрепощенная. В отличии от нашего с тобой механического пианино, сама стучит по костям…
В глазах Нюськи появился интерес. Интерес энтомолога, столкнувшегося с незнакомой науке козявкой.
- Все шутишь, и не надоело? Я уже не спрашиваю, куда подевались мои фотографии…
И правильно, дорогая, делаешь, потому что сказать правду я не смогу, а брать на душу грех и снова лгать не хочется, и без того наврано выше крыши. Поскольку моя рука все еще сжимала рюмку, я опрокинул ее содержимое в рот.
- Ты себя разрушаешь, - продолжала Ню, не делая попытки последовать моему примеру. - Хотела бы я знать, как ты собираешься дальше жить.
Вопрос был конечно же риторическим, за ним не чувствовалось беспокойства о моей судьбе, но я счел за благо ответить:
- Хочешь, расскажу! С некоторых пор мне начал нравиться марафонский бег. Представляешь, сорок два километра сто девяносто метров…
- Пять! Сто девяносто пять метров.
В этих "пяти" она была вся! Другая бы промолчала - какая, в сущности, разница? - но не Ню. Гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире прочнее гвоздей, опять же будет чем меня распять. Вздохнул:
- Тебе видней!.. И всю эту дистанцию человек трюхает в полном одиночестве, и его дурацкая голова занята лишь тем, чтобы не склеить до финиша ласты. Из этого одиночества, как Адам из глины, мы все и сделаны, хотя у каждого из нас оно свое, индивидуальное…
Я много мог бы ей рассказать о пользе бега на длинные дистанции и много бы дал, только бы Ню рассмеялась! Весело, беззаботно. Или, так уж и быть, расплакалась - тоже что-то человеческое. Припудренный носик покраснел бы, а из умело подведенных глаз хлынули слезы. Я подполз бы к моей Нюське на коленях, обнял ее и прошептал на ушко, что еще не вечер, что впереди много хорошего, и, если не удастся быть счастливыми, можем попробовать в один день умереть…
Но укротители не плачут, они щелкают кнутом, и я пошел ва-банк:
- Может, хватит валять дурака? Иди в ванную, а я пока сбегаю вниз и отпущу машину…
Ню покачала головой с модельной стрижкой. Она и раньше так делала, и все заканчивалось к обоюдному удовольствию, но тогда в ее больших серых глазах выражение было иным. Оставалось только выдавить из себя защитную улыбочку.
- Секс без причины - признак дурачины, так, что ли?
Комментариев не последовало. Для этого у них в министерстве есть пресс-атташе по связям с отбившейся от рук общественностью. Завтра позвоню, и он мне скажет, что по этому поводу думает руководство. Но на этот раз, естественно в качестве одолжения, Ню сообщила мне свое мнение лично:
- Нет, Денников, это не поможет! Мы в очередной раз пойдем по кругу, а я устала. Выдумывать можно, а иногда даже нужно… - губки ее едва заметно дрогнули, - но только не собственную жизнь!
А что, звучит красиво, правда, отдает приговором! Как если бы высокий суд не нашел аргументов в пользу подсудимого. Пусть вопрос и не был задан, прежде чем на него ответить, я задумался. Это всегда производит на присяжных хорошее впечатление.
- Нет, госпожа судья, тут вы неправы: выдумывать не только можно, но чаще всего приходится, и именно себе, и именно свою жизнь! Природа, ваша честь, не терпит пустоты. В любом случае, пользуясь этой трибуной, я хотел бы выразить вам свою благодарность. Вы могли сказать: ничего тебя, Денников, в будущем не ждет, - а не сказали. Заметить, мол, ничего-то ты, Денников, не понял, - а удержались. И наконец, пригвоздить меня к позорному столбу: я, Денников, всегда знала, что это должно с тобой случиться! Но нет, вы были ко мне добры!..
Казалось, Ню на краткое мгновение потерялась, но тут же снова овладела собой.
- Все играешь в слова? Ну-ну! Я так никогда не говорила.
- Но думала, Нюсь, думала! Сознайся, и тебе, как уверял Достоевский, сразу станет легче!
Сказал не по злобе, а по инерции, или, что то же самое, в силу привычки. Раскопки в семейных развалинах не входили в мои планы. В музеях в основном выставлены черепки, ничего цельного откопать не удается.
Нюська поднялась на свои стройные ножки с явным намерением уйти. В чертах ее лица проступило что-то болезненное, выражение глаз стало далеким, как Гималаи, и холодными, как их заснеженные вершины.
- Боюсь, Денников, тебе с твоей извращенной фантазией уже действительно ничего не поможет! Запущенный случай. Постарайся вести себя тихо и не говорить с людьми, меньше шансов угодить в психушку.
И, переступая порог родного дома, пробормотала: лу-уз кэннон. По крайней мере, мне так показалось. Видно, занимается с преподавателем, произношение явно улучшилось. Хотел сделать ей приятное и об этом сообщить, но дверь шваркнула перед носом пистолетным выстрелом. Не успел. Может, оно и к лучшему.
Спать хотелось зверски, но заставил себя встать под душ. Настроение было ни к черту! Скажи, кто твой друг, думал я, подставляя лицо теплым струям, и тебе определят твою цену в долларах. Нюська и Фил принадлежат к сливкам общества, значит, и я чего-то в его глазах стою. Девятьсот девяносто девять россиян из тысячи наверняка мне позавидуют. Позавидовал бы, наверное, и тысячный, только по природе своей он независтлив. Тогда, спрашивается, отчего так погано на душе? Почему, просыпаясь по ночам от тоски, лежишь, недоумевая: как так опять случилось, что тебя угораздило родиться человеком?