Вытерся насухо. Нюськина рюмка в гостиной стояла нетронутой, не пропадать же добру. Потушил по всей квартире свет и, шатаясь от усталости, добрался до спальни. Рухнул в кровать в предвкушении, что избавлюсь наконец от приставучего, липкого мира, но не тут-то было. Нанизанные на мысли образы будто только того и ждали, потянулись через голову лентой, изводили навязчивостью, томили. Мне почему-то надо было знать, зачем пришел я в этот мир, но задать вопрос не получалось, и я мучительно подбирал слова. Жарко было невмоготу, я метался, стараясь скинуть давившее к земле одеяло. Морок навязчивого кошмара душил… как вдруг почувствовал, что вроде бы я не один. И не во Вселенной, что куда еще ни шло, в постели…
Открыл осторожно глаза… женщина! Прижалась ко мне обнаженным телом, положив руку на грудь. Во дела! Врать не стану, пробуждение не из худших, но многие меня поймут: хотелось знать подробности. Любопытство - черта предосудительная, однако встречаются в жизни ситуации, когда противостоять ему нет возможности. Отстранившись, я повернул медленно голову… Синтия улыбалась. Приподнявшись на локте, приложила к губам палец и едва слышно прошептала: светает, пора!
Я понял ее с полуслова. Пора, оно во все времена пора! Притянул ее к себе, но женщина с беззвучным смешком вырвалась и соскользнула с ложа. В полнейшем недоумении я смотрел, как Синти накидывает на точеное тело тунику. Ее "пора" явно не совпадало с моим, но тогда зачем было обещать?
Заметив на моем лице следы недоумения, она наклонилась и поцеловала меня в губы.
- Ты хороший любовник, Дэн! Днем увидимся…
И, откинув в сторону занавеску, выпорхнула из комнаты. Моему изумлению не было предела! Убей меня Бог на этом месте, если я хоть что-то понимал. Нет, против высокой оценки своих способностей я не возражал, но жизненный опыт подсказывал, что она не может быть результатом, так сказать, теоретического курса. Чай не марксизм-ленинизм, тут одними разглагольствованиями не обойдешься, а на практике ничего вроде бы не было. Если же было, а я не заметил, то это в чистом виде клиника и обещанный мне Нюськой визит в психушку не за горами. Не мог же я, в самом деле, ничего не почувствовать, ведь не воздушный поцелуй и не тень крыла смерти, а тот самый редкий случай, когда жизнь приятно познавать на ощупь…
За окном пели птицы, нежный ветерок приносил аромат цветов, где-то рядом играл струями фонтан. Успокоиться я, естественно, не мог, но с положением своим постепенно смирился. Тем более что от меня ничего не зависело. К чему куда-то рваться, проще плыть, наблюдая жизнь, по течению. Живут себе люди, как птахи Божьи, вот и я буду так. Не вложил Вседержитель в Свои создания осмысленности, что ж теперь, не получать от жизни удовольствия? Ход мыслей успокаивал, только удовольствия-то я как раз и не получил.
Лежал в состоянии растерянности перед лицом случившегося, а вернее, не случившегося и смотрел в потолок, пока знакомый раб не принес мне завтрак. Изысканным назвать его было трудно. Сухая лепешка и кружка с водой напомнили мне, что в этом доме я не гость, а пленник. Попытка разговорить слугу тоже ни к чему не привела. Сделав испуганные глаза, он жестом дал понять, что вступать со мной в контакт ему запрещено. А жаль, вопросов у меня накопилось в избытке!
Единственное, что было ясно, как божий день, сцапали меня за принадлежность к христианам. В угаре любовных утех к пересдаче темы упадка Римской империи я подготовиться не успел, но был достаточно находчив, чтобы выучить цитату из Гиббона. Дословно воспроизвести ее я бы не смог, но смысл сводился к тому, что страну погубило фарисейство. Историк писал, что на протяжении долгого времени императорская власть прикрывалась республиканскими формами правления, это-то ее и погубило. Стараясь скрыть от подданных свое могущество, хозяева римского мира окружили трон полумраком и выдавали себя за смиренных уполномоченных Сената, декреты которого сами же и диктовали. Демократические традиции были превращены в декорацию, в то время как императоры окружали себя людьми корыстными и лживыми. Наступивший в результате этого физический упадок явился следствием моральной деградацией. Профессор, он когда-то тоже был молод, отнесся ко мне с пониманием, но выше оценки "удовлетворительно" оно не пошло. Заметил со вздохом, что история имеет дурную привычку повторяться, и протянул мне зачетку. Скорее всего, так оно и есть, только следующий семестр пришлось перебиваться без стипендии.
Не сытый и не голодный, я свернулся на ложе калачиком и задремал. Разбудила меня Синтия. В расшитой золотом шоколадного цвета тунике она выглядела божественно. В комнате, наводя на греховные мысли, повис горьковатый аромат ее духов. Длинные волосы Синти собрала в пучок, что подчеркнуло изысканные формы ее шеи, в то время как большие глаза… они смотрели на меня, как на пустое место! Впрочем, никто не давал мне права ожидать другого. Ничего не сказав, качнула в сторону двери головой и скрылась за занавеской. В соседнем помещении, куда я за ней последовал, нас поджидал слуга с приготовленной для меня туникой. Припас он и длиннющий кусок материи, но женщина лишь презрительно фыркнула:
- Рабам носить тогу запрещено!
Вот, значит, как! А я-то, дурак, еще тешил себя надеждой. Раб, старичок, должен знать свое место и даже в мыслях не позволять себе вольностей. Спасибо, Синти, за науку, наперед буду знать. Согнувшись в полупоклоне, сопроводил ее с заискивающим выражением лица к поджидавшим на улице носилкам и потрусил собачонкой рядом. Вокруг было на что посмотреть. Оказалось, что вилла Теренция находилась не в предместье, а в центре города, где к моему удивлению стояли многоэтажные, напоминавшие хрущобы дома и до Колизея было рукой подать. Маневрируя в густой толпе, как если бы народ Рима валил на первомайскую демонстрацию, мы добрались до входа в парк, где носилки и припарковались.
На прогулку сопровождать ее по начинавшемуся за оградой саду Синтия взяла меня одного, чем, по-видимому, надо было гордиться. Однако стоило нам углубиться в тенистую аллею, как она повернулась и со злостью процедила:
- Может быть, хватит изображать из себя юродивого?
Я аж обомлел. Столь знакомые и дорогие сердцу слова Синти могла позаимствовать только у Нюськи. А заодно и интонацию, с какой они были брошены мне в лицо.
- Да, госпожа! Как прикажешь, госпожа!
Мой взгляд по преданности значительно превосходил собачий. Пряча издевательскую ухмылку, я ниже прежнего склонился в поклоне. Оглянувшись с милой улыбкой по сторонам, Синти врезала мне полновесную пощечину. Хрупкая на вид, дралась она, как заправский боксер. Это было чем-то новым, Ню на меня руку еще не поднимала.
- Какая же ты, Дэн, дрянь! Оговорилась я, разве не понятно. Мне что, надо было броситься тебе на шею, чтобы Теренцию тут же настучали?
Готова была меня убить и, наверное, убила бы, если бы это не вело к потере собственности. Рабы в Риме, хоть низко и ценились, в хозяйстве были необходимы.
Выпрямившись во весь рост, я посмотрел на нее сверху вниз.
- Ну и что дальше? Какого черта мы сюда приволоклись?
Расслышав в тоне отголоски восстания Спартака, женщина вздрогнула. Смерила меня злым взглядом.
- Ну ты и тип! Поговорить надо, без лишних ушей.
И пошла гуляющей походочкой по аллее, уверенная, что я следую за ней, как болонка на веревочке. Я и следовал.
- Пыталась вызвать Теренция на откровенность, но он о своих планах ни слова. Хотя поговорить в постели любит больше, чем заниматься делом…
Умолкла, задумалась. Мы успели дойти до конца аллеи и миновать многолюдную площадь с фонтаном, а она все продолжала хмуриться. Я же, глядя от нечего делать по сторонам, ловил на себе удивленные взгляды. Завидев меня, люди начинали перешептываться, но моя спутница, казалось, этого не замечала.
Только заказав в открытом ресторанчике белого вина, обратилась ко мне с подобием вопроса:
- Я ведь говорила тебе, что Теренций не одноклеточный? Это правда, нюх у него волчий, кожей чувствует, когда стая может наброситься! Круговая порука в их среде вещь обычная, но время от времени плебс требует крови, тогда самого одиозного из своих им приходится сдавать. А у нашего с тобой дружка рыльце в пушку! Думаю, он почуял, что запахло жареным.
Разбавила вино водой и сделала из кубка глоток. Мне не предложила. Облизала быстрым язычком губы.
- Дело в том, что редкий год, когда империя не находится в состоянии войны с варварами или с Персией. Для ведения боевых действий нужно оружие, которым Теренций с врагами государства и приторговывает. Такое могут и не простить! Тем более что в воздухе витает предчувствие перемен, о чем свидетельствует упадок унаследованной от греков культуры. В народе растет ощущение тревоги, армия устала от реформ, а сенаторы поглядывают с вожделением на Британию…
- Выходцев из колоний тоже, наверное, полно? - предположил я, зная, что законы схода империй с исторической сцены универсальны. На смену делам приходят слова, личностям - политические карлики.
- И не говори, - махнула рукой Синтия, - понаехали! Языка не знают, с историческими устоями не знакомы, а им направо и налево раздают римское гражданство. Местный демос, конечно, не доволен, но ему колбасу в зубы, и на улицу он не выйдет. Рассказываю для того, чтобы ты понимал всю сложность положения Теренция. Прижатый к стенке, он может пойти на все, а вину, в случае неудачи, как Нерон свалит на христиан. Боюсь, затем ты ему и понадобился!.. - Помедлила. - А жаль, твои единоверцы симпатичны мне уж тем, что призывают любить людей, хотя знают, как это трудно. В словах вашего Христа есть то, чего мы лишены в жизни: сострадание и благородство. Если бы его последователи пришли к власти в мире, закончились бы бесконечные войны и изменилась природа человека…
Как сказал бы красноармеец Сухов: это вряд ли! Я, историк по образованию, не могу припомнить времена, когда в христианской Европе царил длительный мир. Подчиняясь ее повелительному жесту, допил остававшееся вино и поспешил за ней на залитую солнцем площадь. Догнал, остановил. Не знаю, что на меня напало, только, глядя ей в глаза, сказал:
- Нет, Синти, ничего такого не будет! И через тысячу лет, и через две. Животную природу людей не изменить. Чистота помыслов первых христиан затянется ряской человеческого, светлое озеро веры заболотится жаждой власти и украшательством. На учение Христа объявят монополию церкви, а Его жизнь разберут на символы, чтобы жить прошлым…
Синтия отпрянула, ее глаза горели гневом.
- Как ты смеешь, ты!..
Я с силой сжал ее руку.
- Ну что же ты, закончи, скажи: раб!
Я смел, я знал будущее и готов был кое-что ей рассказать, но лицо Синтии исказила гримаса ужаса. Не от моего святотатства, нет, ее взгляд был устремлен мне за спину. Зрачки расширились, полуоткрытые губы побелели…
Я резко обернулся. В паре метрах от нас безумного вида малый тащил из-за пояса тесак. Не нож и не финку, а нечто, не уступавшее по размерам короткому мечу. Я видел, как сантиметр за сантиметром из ножен показывается блестевшее на солнце лезвие. Во мне все замерло. Время остановилось. Рука убийцы двигалась неумолимо. Черты его обожженного солнцем лица дышали ненавистью, в уголках рта выступила пена. Словно при покадровой съемке он поднял оружие над головой и сделал к нам шаг.
Оттолкнув от себя Синтию, я закричал…
8
Господи, как же я орал!
Ночь, перед рассветом самый сон, должно быть, сдернул с постели весь дом. Сердце билось, как овечий хвостик, на лбу крупными каплями выступил холодный пот. Перед глазами стояло искаженное злобой лицо безумца и занесенный над моей головой обоюдоострый тесак. Мы о чем-то с Синтией спорили, и она со мной не соглашалась, когда этот придурок… Бррр!
Лежал, тупо глядя в потолок, и старался унять сердцебиение, как вдруг на кухне задребезжал телефон. Резко, требовательно, заставил меня, как ошпаренного, вскочить с кровати. Добежав до него, я поспешно схватил трубку. Звонил сосед снизу, мужик степенный, в возрасте. Знаком я с ним шапочно, наши машины стоят рядом на стоянке. Стоимости моей хватило бы купить пару колес для его. Вопреки моим ожиданиям, он не стал объяснять, что я из себя представляю, и даже никуда меня не послал, а поинтересовался, все ли в порядке. Пришлось долго извиняться и объяснять, что привиделся кошмар, что было не так уж далеко от истины.
- Послушайте, Сергей, - закончил Витольд Васильевич разговор, - не хотите завтра… хотя нет, уже сегодня, зайти ко мне на чашечку чая? Где-нибудь вечерком! По профессии я психотерапевт, может быть, смогу вам чем-то помочь. Честно говоря, когда мы столкнулись на днях у лифта, ваш вид мне не понравился.
Вот даже как! Если мой вид начинает вызывать в людях жалость, есть неплохие шансы зарабатывать попрошайничеством. Обижать хорошего человека не хотелось, не так часто тебе предлагают помощь, и я с благодарностью согласился, пообещал непременно заглянуть. Потом аккуратнейшим образом положил трубку и какое-то время не отходил от телефона, ждал, что и другие жильцы захотят выразить мне сочувствие, но они, черствые души, спокойно дрыхли по своим норкам.
Попил водички и вернулся в спальню, однако сон как рукой сняло. Не каждый день тебя убивают, организму требовалось время привыкнуть. Да и начало уже светать, и где-то там, где в глазах людей нет жести, из-за горизонта выкатилось начищенное до самоварного блеска светило. Только в такой ранний час и можно встать у распахнутого в мир окна и сказать: спасибо тебе, Господи, за долготерпение! И тогда, если свезет, в пустоте под сердцем появится крупица согласия с собой, которую надо бы поберечь, но вряд ли получится. Хочешь того или нет, а надо снова влезать в опостылевшую тебе шкуру, обживать образ знакомого людям человека, со всеми его привычками и набившими оскомину мыслями.
Когда, одевшись, я спустился во двор, он был тих и благостен. В воздухе все еще витал привкус догоравшего под Москвой торфа, но в силу привычки на него можно было не обращать внимания. Расположившись под деревом на лавочке, я откинулся на ее шаткую спинку и вытянул перед собой ноги. Прикрыл глаза. Утренняя прохлада обняла, нежным дыханием листвы подступила сладкая дрема, но тут рядом что-то зафырчало, и меня обдало облаком свежеотработанной солярки. Из кабины оранжевого монстра вылез Аристарх и, не глядя в мою сторону, принялся опоражнять мусорные контейнеры. Громыхал железом, хмурился.
Расставив пустые в рядок, подошел к лавочке и сунул мне для пожатия руку.
- Давно обосновался?
Вместо ответа я протянул ему сигареты.
- Слышал когда-нибудь о поясе Койпера? - осведомился он, устраиваясь по соседству. - Так назвали скопление ледяных глыб, обнимающих по дальней границе Солнечную систему. Из-за него нам в России так холодно и неуютно живется.
Говорил отрывисто и вообще мало походил на себя прежнего, того радостного живчика, что учил меня легкости бытия.
- В мире денег люди похожи на денежные знаки, все на одно лицо…
Когда-то в "Современнике" шла пьеса "Двое на качелях", ее герои менялись по жизни местами. Когда один взлетал в небо, второй падал в пропасть и наоборот.
- Что, достало?.. - похлопал я его ободряюще по оранжевому колену. - Жизнь, она как лего, каждую следующую картинку приходится составлять из обломков былых надежд! Если авианосец больше не греет, придумаешь себе что-нибудь новенькое. Все так живут: от мечты к мечте, от иллюзии к иллюзии…
Аристарх так порывисто вскочил на ноги, что я едва не рухнул с лавки. Направился пружинистым шагом к мусоровозу. Не знаю, чем я мог его обидеть, но чувство возникло такое. Собрался было за ним бежать, как, хлопнув дверцей машины, он уже возвращался. Такой же хмурый и сосредоточенный. Остановился напротив и молча сунул мне в руки фотографии.
На верхнем, профессионально выполненном снимке я увидел огромный корабль, на палубе которого Аристарх стоял в форме капитана. А может быть, адмирала, я в этом не очень разбираюсь. На втором фото он сидел по пояс голый на задранном кверху крае палубы, с которого, зависая на мгновение в воздухе, уходят в небо самолеты. За его спиной громоздились похожие на небоскреб надстройки. Третья фотография демонстрировала авианосец на фоне сверкающего на солнце моря. На его высоком борту огромными буквами было выведено: "Do not approach! Privat property!"
- Частная собственность., - перевел Аристарх со вздохом и покачал двухцветной головой. - А ты решил, я все выдумал?
- Извини… - пробормотал я. Он махнул рукой.
- Ладно, чего там! - Чиркнул зажигалкой, прикурил. Заметил, глядя куда-то в сторону: - Она тоже не поверила. Сказала, что фотомонтаж, что я еще поскромничал, мог бы изобразить себя космонавтом на кольце Сатурна. И знаешь, была права! В тот раз я показывал ей другие снимки, смонтированные с помощью компьютера. Техника была еще простенькой, качества не обеспечивала. Авианосец купил потом, нет, не ей в пику, было ощущение, что он мне зачем-то нужен…
Аристарх умолк и опустился рядом со мной на лавку. Согнулся в три погибели, поставил локти на колени, упер подбородок в сложенные вместе пальцы рук. Уставился прямо перед собой.
- Мы дружили с детства: Сашка, Маринка и я. Однажды, классе в третьем-четвертом, пошли в парк и закопали под деревом три игрушечных сундучка с нашим счастьем. Поклялись, если одному из нас будет его не хватать, вместе откопаем. Звучит смешно и даже глупо, но это правда. Потом Маринка с Сашкой поженились, а я с головой ушел в науку, занялся своими сверчками. У них, кстати, много общего с людьми: жрут друг друга почем зря. История эта совсем почти забылась, а тут недавно оказался рядом с тем местом, дай, думаю, проверю. И знаешь, только один мой сундучок и остался! - Улыбнулся невесело. - Получается, каждый из них поодиночке… - не договорил. - Видно, такое человек существо, что бы ни случилось, продолжает ждать от жизни чуда. Ничему она его не учит, и это прекрасно.
- И ты ее больше не встречал?
- Да упаси Боже! Той, которую любил, давно уже нет, а иллюзии юности надо беречь, глядишь, в хозяйстве пригодятся.
Я мог бы его успокоить, сказать, что первая любовь, по определению, несчастна, собственного опыта у меня хватало, только Аристарху это было не нужно.
- К таким вещам надо относиться с юмором, - хмыкнул он. - Сыграем в ящик, тогда и узнаем, какой в прожитой жизни был смысл и был ли он вообще… - Продолжил, выпрямляясь, со смешком: - Вот облом-то будет, если по ту сторону ничегошеньки нет! Обидно, заповеди, по мере возможности, соблюдали, в церковь иногда захаживали, а тут на тебе. Возропщешь, естественно, мол, кинули, как последнего лоха… Тут-то Господь тебе на ухо и прошепчет: дурак же ты, братец, Я веру твою проверял…
Откинулся на шаткую спинку скамейки, замолчал. Мы сидели, как и раньше, бок о бок, но что-то изменилось, Аристарх стал мне ближе. Не каждый решится заговорить о том, о чем если и говорят, то лишь с попутчиком, которого никогда больше не увидят.
- Ты веришь?
Он не удивился, только в глазах вспыхнули смешливые огоньки.
- Ну, ты даешь! Нашел время выяснять экзистенциальные вопросы. Сидят ранним утром с видом на помойку два трезвых мужика и обсуждают проблемы бытия… - Помолчал. - Верю!
Приобщился к моей пачке и принялся, как в былые времена, разминать в пальцах сигарету. Табак сыпался на землю тоненькой струйкой, он этого не замечал. Пожал голыми плечами.