– Потому что боялась, что ты запретишь. Ты не ответил на мое письмо.
– Я его только что получил!
Я сел на кровать, все еще сжимая в руке дурацкий молоток. Я посмотрел на него и уронил на пол.
– Я испугалась, Сэм. Я думала, ты больше не захочешь со мной говорить. Я чуть с ума не сошла. – На последнем слове ее голос сорвался. Когда она заговорила снова, ее голос звучал слишком громко и возбужденно. – Но это моя жизнь! Не твоя и не чья-то еще! Почему я прошу прощения за то, что сделала? Ты не думаешь, что мне и так плохо? Не думаешь, что я, оглядываясь назад, говорю: "Как я могла сделать такое? Что на меня нашло?"
Я посмотрел на нее.
– Это ты написала на могиле?
Она уставилась на меня и покачала головой.
– О чем ты? На какой могиле?
– Забудь. Не имеет значения.
Но трудность заключалась в том, что я не знал, правду ли она говорит. Она уже врала мне, играла в порнофильмах, проникла ко мне в дом... На что еще была способна Вероника Лейк?
Словно читая мои мысли, она сказала:
– Ты мне больше не доверяешь, да?
– Ты не та, кем я тебя представлял.
– А кто, Сэм? Кто?
На следующий день Вероника и Кассандра познакомились. Все получилось из рук вон плохо. Вероника и я, не раздеваясь, спали на моей кровати. Среди ночи я проснулся и увидел в десяти дюймах от себя ее лицо. Она смотрела на меня. Я встал и прошел в гостиную.
Когда я спустился вниз, дочь на кухне завтракала. Я сказал ей, что здесь Вероника, и Касс приподняла бровь.
– Я не знала, что она приедет.
– И я не знал. Поговорим об этом потом.
Вероника появилась через несколько минут и выглядела ужасно. Я их познакомил. Касс изо всех сил старалась быть приветливой и сердечной, но Вероника вела себя холодно. Она ничего не ела и отвечала Кассандре односложно, почти грубо. Давно уже у меня не было таких гнетущих завтраков. К концу его мы все ели молча, и кухню лишь иногда оглашал стук чашек и ложек. К счастью, приехал Иван и забрал Касс в более радостные края. Когда они уехали, я предложил пойти погулять с собакой.
– Ты хочешь, чтобы я ушла, да?
– Если бы хотел, я бы...
– Нет, Сэм. Ты слишком вежливый. – Она насмешливо фыркнула. – Но знаешь, когда начинаешь деликатничать с любимым человеком, все портится.
Я поднял руки и вышел из комнаты, чтобы взять плащ.
На улице было облачно и холодно. На Веронике была лишь легкая рубашка. Я предложил ей пиджак, но она не взяла. Обхватив плечи руками, она шла с опущенной головой.
– Ты прочел мое письмо? Там ничего не было, кроме стихов, отрывка из поэмы Неруды. Можно прочесть его тебе?
... Проблемы наши сгинут, и душа, как ветер, улетит; здесь, где живем, хлеб свежий будет на столе опять. Земля не хочет более страдать – стать хочет хлебом-свежестью-огнем. И кроме солнца, ночи и ветвей, ничто не будет разделять людей.
Перевод В. Андреева (Пабло Неруда. Сонет XLI).
Мы шли молча. Проезжавшая мимо машина посигналила. Вздрогнув от этого звука, я поднял глаза. Это был сосед, он помахал мне рукой. Я помахал в ответ.
– Здесь тебя любят, Сэм? У тебя много друзей? – Она облизнула губы. По щекам у нее текли слезы.
– Нет. Мы просто здороваемся. Ты же меня знаешь – я не очень общителен.
– Но я – твой друг. Я что угодно ради тебя сделаю. Она проговорила это с такой злостью, что вызвала ответную злость во мне, и я так же раздраженно сказал:
– В том-то и беда, Вероника. Ты была другом Дональду Голду, и вот к чему это привело.
Она ахнула и схватилась за щеку:
– Сукин сын! – и бросилась бежать, прежде чем я успел вымолвить хоть слово. Один раз она остановилась и, обернувшись, посмотрела на меня. Потом, запнувшись, повернулась и побежала дальше.
Позже, вернувшись к себе в спальню, чтобы прилечь днем, я обнаружил на столике рядом с кроватью маленький сверток. Внутри была коробочка, набитая ватой. На ней лежала стеклянная пробирка с каким-то мертвым насекомым внутри. Оно напоминало маленькую армейскую каску, из которой в разные стороны торчали ножки. К бутылочке был приклеен клочок бумаги с надписью: "Hemispherota. Посмотри в словаре".
– По-моему, он вроде и не мертвый. Но это, возможно, оттого, что мы в Лос-Анджелесе, – здесь они покрывают тело загаром, прежде чем положить в гроб.
– Фрэнни, заткнись. Он мертв.
– Скатертью дорога – он и его отец теперь играют в аду в пинг-понг.
Мы прошли мимо открытого гроба Дэвида Кадмуса и сели на складные стулья рядом. В помещении были еще лишь двое – прокуренная брюнетка и парень с непрерывно попискивающим пейджером. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.
Накануне Маккейб позвонил мне и сообщил, что Дэвид Кадмус погиб в уличной перестрелке.
– Что ж, вот для Кадмусов круг и замкнулся, а? Яблочко от яблони...
Он добавил, что у него есть друзья в лос-анджелесской полиции, они обещали дать нам осмотреть дом Кадмуса, прежде чем оттуда что-либо уберут. Через шесть часов мы были уже в самолете.
Странно, что когда я видел Кадмуса в последний раз, он был белый, как полотно. Мертвого же покрывал темный загар пляжного волейболиста.
Лос-Анджелес – город, где постоянно приходится рисковать, но кроме моего редактора Аурелио Пармы, которого ограбили, угрожая оружием, когда он приехал на конференцию Ассоциации американских книготорговцев, я не знал там никого, кто стал бы жертвой преступников.
Помолчав минуту, Фрэнни наклонился ко мне и сказал:
– Пошли отсюда. Я не испытываю особого почтения к семейству Кадмусов.
На улице он вынул из кармана щеголеватые солнечные очки и нацепил на нос.
– Смотрится.
– Армани. А как же иначе? Что-то нужно – бери лучшее.
– Тогда зачем, Джорджо, было брать в прокате этот тарантас "неон"?
Он чмокнул воздух и подошел к бежевой взятой напрокат машине, смахивавшей, на большую буханку хлеба.
– Машина что надо, Сэм. Она жрет примерно галлон на тысячу миль, а здесь это важно.
Внутри было жарко, как в микроволновой печи. Слава богу, сиденья были матерчатые, иначе наши задницы расплавились бы, как сыр в тостере. Фрэнни включил кондиционер, но от этого стало еще жарче.
Мы выехали со стоянки у морга на бульвар Пико.
– Дом Кадмуса недалеко отсюда. Около десяти минут. По пути есть место, где сказочно готовят ребрышки, – ты когда-нибудь был в "Чикалишиэз"? Еще там жарят крылышки... м-м-м! Вот погоди, попробуешь!
– А не лучше ли поехать к нему домой и все осмотреть, прежде чем поглощать тонны всяких деликатесов?
– Еще чего! Преступления разжигают мой аппетит.
На бульваре Пико то тут, то там все еще виднелись следы последних лос-анджелесских беспорядков. Чем дальше от Беверли-Хиллз, тем больше нам встречалось обгоревших остовов домов. Это напоминало мне последствия торнадо: но почему смерч прошел именно здесь и уничтожил вот этот участок, в то время как в соседних зданиях мирно течет деловая жизнь? Я сказал об этом вслух, когда мы проезжали мимо того, что осталось от индийского ресторана.
Фрэнни провел рукой по волосам:
– Беспорядки – всегда хороший повод дать пинка соседу. Парни, владевшие этим заведением, вероятно, годами обдирали посетителей. Ну а когда начались беспорядки, получили сдачи!
Магазины вдоль дороги – тут еврейские, там негритянские, еще какие-то – составляли причудливую пеструю картину. Заведения с вывесками "Цыплята Роско" и "Вафли" соседствовали с шведской пекарней. Из эфиопского музыкального магазина гремел реггей, а рядом на тротуаре дожидалось автобуса семейство ортодоксальных евреев.
– Откуда ты знаешь этот район?
– У меня была девушка, она жила тут неподалеку. Люси. Люси Изертон. Высокая и красивая, с настоящей львиной гривой. Врала мне больше, чем все другие мои подружки. А потом я узнал про нее...
– Что ты делал в Калифорнии?
– Моя жена была продюсером на телевидении, я же тебе говорил. И я часто сюда приезжал.
– Повидаться с Люси?
– Иногда. Вон тот ресторан, и – эге! смотри! нам все равно сюда – Хай-Пойнт-стрит. Звучит, как ручка, модная в пятидесятые. Давай поедим.
Мы подрулили к одному из этих вездесущих небольших торговых центров, которые встречаешь по всей Калифорнии. Лавка видеопроката, кафе, где подают навынос рыбу и жареный картофель, парикмахерская и то, что нам выбрал на сегодня "гурматт" Маккейб – "Чикалишиэз". Он поставил машину у входа, откуда было хорошо видно заведение.
– Фрэнни, здесь все в футболках с надписью "Малькольм Икс". Нас тут ненавидят.
Мой друг отмахнулся и вылез из машины.
– Тебя они, может быть, и ненавидят, а я член братства. Смотри. – Он подошел к двери и толкнул ее. Не похоже было, что другие члены братства при виде Фрэнни пришли в восторг. Сначала они разинули рты, как на сумасшедшего, а потом помрачнели. Я как можно медленнее шел следом, готовый в любую микросекунду сделать разворот в обратном направлении. Потом из-за толстой стеклянной перегородки вышел здоровенный негр, еще более грозный, чем все остальные.
– Фрэнни Маккейб! Рональд, оторви от стула задницу и взгляни на Фрэнни Маккейба!
Хозяин был коренастый и приземистый, в футболке с надписью "Чикалишиэз" и изумрудно-зеленой бейсбольной кепке с названием заведения, выложенным стразами. Они с Фрэнни обнялись. Когда из задней комнаты появился парень в длинном переднике, Маккейб обнял и его. Посетители, переглянувшись, постепенно вернулись к ребрышкам. Я ощутил облегчение, как пар.
– Где тебя черти носили, Фрэнни? Люси все время заходит, а я боюсь спросить, что с тобой стряслось.
– Ей наплевать. Альберт, это мой друг Сэм Байер. Он знаменитый писатель.
– Рад познакомиться. Приехали пообедать? Садитесь. Что возьмете?
Я хотел посмотреть меню, но Фрэнни выпалил десяток названий, которые, очевидно, хорошо запомнил. После четвертого Альберт заулыбался:
– Ты собираешься все это съесть или просто хочешь вспомнить, как что выгладит?
Приняв заказ, хозяин уселся с нами. Они с Фрэнни немного поболтали, а потом он обратился ко мне:
– Однажды этот парень спас мне жизнь. Он вам рассказывал?
Я посмотрел на Фрэнни:
– Нет.
– Ну, так он меня спас, и это самое важное.
Маккейб ничего не добавил. Санитар во Вьетнаме, герой – вот спас кого-то, но по воспоминаниям моего детства, когда ему кто-то не нравился, он был жесток и задирист. Я честно не знал, как относиться к моему старому другу, и чем дальше, тем больше терялся.
Подали еду, и это было грандиозно. Мы поглощали ее со страшной скоростью, как в ускоренной киносъемке. На десерт был торт "Набросься на меня", но я уже совершенно изнемог. А Фрэнни съел два куска.
Когда мы уходили, Альберт одарил каждого из нас изумрудной кепкой со стразами, как у него самого. Пока мы были в Лос-Анджелесе, Фрэнни свою не снимал.
Хай-Пойнт-стрит оказалась прямо напротив. Это был квартал негритянского среднего класса, где жители с гордостью выставляли напоказ свои безупречные дома и газоны. Лужайки перед домом были, как правило, невелики, но над ними возвышались огромные пальмы. На дорожках у многих домов стояли дорогие автомобили.
Дом Кадмуса оказался на углу Хай-Пойнт и Пикфорд-стрит. Самый большой на улице, это был красавец постройки двадцатых годов, в мавританском стиле, с крытой галереей и двумя пальмами по бокам. Рядом поблескивала металлом голубая "тойота королла". Фрэнни остановился рядом с ней.
– Забавно. По всей улице эти картинные автомобили, а большая голливудская шишка ездит на "тойоте".
– Ездил.
– Да, верно, в прошедшем времени. Интересно, что белый парень с деньгами поселился в негритянском квартале.
– Будь этот дом мой, я бы тоже поселился здесь. Прекрасное местечко.
Мы прошли по дорожке ко входу. Фрэнни позвонил. Когда никто не ответил, он вытащил из кармана ключ и открыл сам.
За холлом оказалась красиво обставленная просторная гостиная с двумя креслами в колониальном стиле, обтянутым белой кожей диваном и ярким ковром на полу. Окна с трех сторон заливали комнату солнечными зайчиками. У стены виднелся большой камин. На каминной полке стояло несколько безделушек. Я подошел рассмотреть их. Тут были полированный деревянный шар на металлической подставке, грубо вырезанная из темного дерева свинья и фотография Дэвида Кадмуса с отцом.
– Взгляни-ка!
Фрэнни посмотрел на портрет и хмыкнул:
– Пусть семья, что дружно врет, и умирает дружно. Пошли, посмотрим дальше.
По бокам от холла располагались спальни. В одной, в светло-розовых тонах, было совсем темно. Там стоял письменный стол с разбросанными на нем бумагами и компьютер с принтером. Фрэнни сказал, что все проверит, а мне велел идти в следующую.
Сколько бы денег ни было у Кадмуса, он определенно не тратил их на обустройство дома. В спальне у него стояли кровать и ночной столик. На столе лежал дешевый сотовый телефон и порножурнал для гомосексуалистов. Я взял его, взглянул на одну страницу и закрыл.
Дверь из спальни вела на деревянную веранду, выходившую на ухоженный задний дворик. Там стояли два черных офисных кресла и стол. Я сел в одно из кресел. Через несколько минут из дома вышел Маккейб в серой шерстяной бейсбольной кепке с лейблом "Филсон" в уголке.
– Крутая шляпка, а? Люблю вещи от Филсона. Как ты думаешь, Дэвид бы не стал возражать, если бы я ее взял?
– Не надо, Фрэнни. Ради бога!
– Почему? Твой друг все равно больше носить ее не будет. Видишь, что он почитывал? В глубине Техаса, а? В самой заднице! Я не знал, что он был гомиком. У него в чулане карнавальных костюмов хватит на весь состав "Виллидж пипл". Нашел что-нибудь?
– Нет, но я не очень искал. Мне как-то не по себе от всего этого. Будто копаешься в могиле.
– А мне ничего. Это открывает некоторые возможности, приятель. Хочу покопаться еще. – И он скрылся в доме.
Я сел и стал смотреть на самолеты вдали, взлетавшие из лос-анджелесского аэропорта. День шел к вечеру, и небо приобретало особый лос-анджелесский медный цвет. Со скоростной автострады в нескольких милях от дома долетал ровный шум проносившихся автомобилей. Рядом кто-то начал играть на органе, и получалось неплохо. В воздухе пахло жареным мясом, его аромат смешивался с запахом бензина и цветов. Я представил, как вечером Кадмус сидел здесь один или с кем-то, довольный еще одним прожитым днем. Несколько дней назад он сел в машину, чтобы съездить за молоком или за мороженым "Бен и Джерри", а вместо этого ни за что ни про что получил пулю.
– Долбаный дилетант! – Начальник полиции Маккейб, появившийся в дверном проеме, смерил меня свирепым взглядом. – Ты пишешь романы, в которых сплошные преступления и убийства, и хитрые детективы. А когда вляпаешся в настоящее убийство, не хочешь пачкаться. Черт тебя дери, Сэм! Иди сюда и помоги мне осмотреть дом покойника. Идиот!
Говорят, истина делает человека свободным, но истина, заключенная в словах Фрэнни, не освободила меня, а погнала обратно в дом. Мы битый час обшаривали комнаты снизу доверху, выдвигая ящики, заглядывая в чуланы...
На его столе были только деловые бумаги. Фрэнни сел за компьютер и ловко стал просматривать все файлы, которые мог открыть. Некоторые были защищены, но часто ему удавалось выяснить пароли. Когда мы закончили, не многое из жизни Кадмуса в этом доме остаюсь от нас скрытым.
– Он торчал в баре "Изумрудный Город" в Западном Голливуде и писал любовные письма парню по имени Крейг. Большую часть денег вкладывал в самые надежные бумаги. Ничего интересного о нем я разыскать не смог.
– А чего ты ожидал?
– Я надеялся найти что-нибудь, связывавшее его с его папашей. Знаешь, тайные счета и все такое. Что-нибудь внешне невинное, но гадкое. Я займусь его дружком Крейгом, но уверен, что там пусто. Наш голливудский воротила был тосклив, как бассет-хаунд.
– Думаю, тебе не повезло, Френ. Как и ему не повезло оказаться именно там в тот вечер. Ирония судьбы, а? Часто ли и отец, и сын гибнут от пули?
Бросив на помещение прощальный взгляд, мы направились к двери. Фрэнни обернулся и посмотрел еще раз.
– А знаешь, прелестный домик. Простенько и со вкусом. Не знаю. Пошли.
Он открыл дверь и кивком пропустил меня вперед. Сделав два шага по крыльцу, я на что-то наступил. Это что-то отлетело по красным каменным плитам, ударилось о большую кадку для цветов и, отскочив, упало почти у моих ног. Это была видеокассета с ярко-зеленой наклейкой, на которой жирными черными буквами было написано: "Привет, Сэм!"
Я медленно нагнулся и поднял ее. Фрэнни выхватил ее у меня из рук.
– Сукин сын!
Ничего больше не сказав, он направился обратно в дом. Я пошел следом, не зная, что и думать.
Войдя в гостиную, Фрэнни включил телевизор и видеомагнитофон и вставил кассету. Потом нажал "Play" и, скрестив руки, отошел назад, чтобы лучше видеть. Я остался в дверях, не уверенный, что мне хочется смотреть с близкого расстояния то, что нам предстояло увидеть. И я оказался прав.
Кассета началась с обычного снега и вздрагивающих черно-белых полос. То, что за этим последовало, продолжалось минуты две, не больше. Снимавший фильм явно сидел в припаркованной машине, нацелив камеру через окно. Напротив – супермаркет "Von". Дело происходит ночью, и большая стоянка ярко освещена. Подъезжают и отъезжают машины, в супермаркет входят и выходят люди. Один из них – Дэвид Кадмус. Он несет коричневый пакет с продуктами. Камера следует за ним. Он переходит улицу.
Картинка гаснет, и через мгновение появляется снова. Теперь машина стоит на темной улице. По тротуару на камеру шагает Дэвид Кадмус, по-прежнему неся пакет с продуктами. Он приближается. Дэвид улыбается, он слушает плейер. Было невыносимо смотреть на это.
Вот он поравнялся с машиной, и стекло справа опускается. Наверное, снимавший говорит что-то Кадмусу, потому что тот останавливается и подходит ближе, по-прежнему улыбаясь. Вот он наклоняется, чтобы ответить на какой-то вопрос, в кадре появляется пистолет, и убийца два раза в упор стреляет в него – в горло и в грудь.
Конец фильма.
Часть вторая
– Сколько человек знают, что ты пишешь эту книгу?
К нам наклонилась стюардесса, разносившая напитки. Не взглянув на нее, Маккейб прорычал, чтобы она убиралась, что та в совершенном удивлении и сделала.
– Сколько? Не так много. Мой агент, редактор и несколько человек из Крейнс-Вью. Не знаю.
Мы сидели в заднем салоне самолета. Было душно и чем-то попахивало. Курить во время рейса запрещалось, и Фрэнни ерзал на своем сиденье с самого начала полета.
– От этого ничуть не легче. Если всего несколько человек... Не важно. Тот, кто убил Кадмуса, знал о твоей книге. Вот почему он написал "Привет" на могиле и на кассете. Он хотел, чтобы мы знали: ему известно, чем мы занялись.
– Очевидно.
Фрэнни покачал головой.
– Ничего очевидного, Сэм. Все, что было очевидно в этом деле, теперь непонятно. Я много лет явно заблуждался. Я от всего этого сам не свой. Кто убил Паулину, тот убил и Кадмусов, и бог знает кого еще.
– Ты действительно так считаешь? Я думал, Гордон Кадмус был убит в бандитской разборке.