– Из этого ничего хорошего не выйдет. Судя по твоим словам, весь этот цинизм заведет тебя в дерьмовый тупик. Знаешь выражение: "Лиса знает много хитростей, а еж знает одну большую хитрость"? Разница между мной и тобой в том, что у меня в жизни есть что-то одно важное, без чего я не могу, я хоть знаю, куда идти. И я уверен, Эдвард Дюран не убивал Паулину. И когда-нибудь я узнаю, кто в действительности это сделал... При всех твоих успехах, Сэм, у тебя лисьи глаза – нервные и нетерпеливые; они ни на чем не задерживаются надолго... Мне кажется, ты сюда приехал, пытаясь убежать от собственной жизни. Пытаясь вернуться к чему-то старому – мертвому, но безопасному. Где, возможно, найдется что-то, что спасет тебя. Вот это место и привлекает тебя, потому что там – единственное воскресенье в твоей жизни, а остальные дни недели пасмурные, хуже не придумаешь.
Фрэнни выпустил мою руку и вышел. Я слышал, как он спускается по лестнице, а потом снова завопил телевизор. Самое интересное, что внутренне я был совершенно спокоен. Обычно в таких случаях где-то в глубине меня включаются звонки и сигналы тревоги У меня вспыльчивый характер, я быстро закипаю, а еще быстрее срабатывает аварийная система и возводит стены в моей душе, когда бы она ни подверглась нападению, однако на этот раз ничто во мне не шелохнулось, потому что все сказанное Фрэнни было правдой, и я сам знал это.
В тот вечер мы больше не виделись. Около двух часов ночи, повертев так и сяк слова "одна большая хитрость", я отказался от мысли уснуть и спустился по лестнице, чтобы заняться чем-нибудь, что можно найти в чужом доме, да еще с порезанной рукой.
На кухонном шкафу у Маккейба громоздились остатки готовой еды ядовито-ярких цветов – из дешевых закусочных – и высился строй бутылок с острыми соусами. Холодильник был набит объедками блюд, которые отпускают готовыми на дом. Когда речь заходила о еде, Фрэнни называл себя "гурматтом" и, казалось, гордился этим.
Оставалось только включить фильм с Ван-Даммом и провести время с этой брюссельской капустой. Я подошел к магнитофону, чтобы вставить кассету. Сверху лежал порнофильм под названием "Обхват-3". В фильме была занята некая Мона Лаудли, и, поглядев на ее изображение на коробке, я решил, что для ночных часов такая компания подходит получше, чем Жан-Клод. Иногда порно облегчает душу, а моей сейчас не помешало бы развлечься чем-нибудь щекочущим нервы, и потому я, фигурально говоря, вставил Мону.
Перед началом фильма кинокомпания дала рекламу: "СКОРО НА ЭКРАНЕ!" Несколько минут непристойностей, чтобы возбудить аппетит к следующему заходу в темный угол видеомагазина. Я посмеялся над клипом первой рекламы, и настроение повысилось.
Потом начался анонс следующего – "Проглоти его целиком". Сексуальному монтеру открыла дверь Вероника Лейк. Моя Вероника Лейк. Полторы минуты моя любимая занималась ясно чем с типом, смахивавшим на Джеффа Страйкера.
Готов поспорить, вы такого не испытывали: женщина, которая всегда очаровательно скромно раздевается, всегда закрывает дверь, когда идет в туалет, и любит простые белые ночные рубашки или мужские пижамы, вдруг перед вами на телеэкране вытворяет вещи, о которых мечтают лишь заключенные или женоненавистники.
Моя Вероника Лейк.
Как в приличном обществе принято спрашивать любимую, почему она не сказала, что снималась в порнофильмах? Где эта Мисс Хорошие Манеры, когда она действительно нужна?
На следующее утро я позвонил одному приятелю, большому любителю кино, который также был подключен ко всем интернет-узлам в галактике. Я спросил, сколько фильмов выпустила студия "Марци-Пан". Два. "Проглоти его целиком" и "Клуб любителей потрахаться".
Пока я так сидел в состоянии, близком к коматозному, стараясь придумать, что делать дальше, позвонила Вероника. Я попытался сделать вид, будто ничего не случилось, но, должно быть, мой голос звучал, как с дальнего конца Аляски. Она моментально это заметила.
– Что случилось?
– Я узнал про "Марци-Пан".
Я ожидал чего угодно, но не того, как она отреагировала:
– Эх, выплыло!
Она произнесла это легко и весело.
– Как понимать это твое "Эх, выплыло!"? Вероника, ради бога, почему ты мне об этом не сказала?
– Потому что это глупо. Да это ничего и не значит, Сэм. Ты меня слышишь? Это ничего не значит! Я поступила по-идиотски, но с этим покончено. Это дело прошлое. О господи, до чего я боялась, что ты это вот так воспримешь... Ну, что ты хочешь от меня, Сэм? Что мне сказать? "Извини"? За то, что была не такой, как сейчас? За то, что ты обнаружил это до того, как узнал меня достаточно, чтобы понять? За что мне извиняться?
– У меня кружится голова, Вероника. Как будто я в стиральной центрифуге.
В ее голосе послышалось раздражение.
– Хочешь услышать сейчас? Всю историю? Зейн это и имела в виду, когда сказала тебе в Лос-Анджелесе, чтобы ты спросил про Дональда Голда. Это он затеял, но я согласилась, так как хотела, чтобы он полюбил меня. Я бы для него все сделала, а ему только того и надо было. Он даже придумал мне это имя... Но с этим покончено, Сэм. Столько лет прошло. Разве тебе нечего стыдиться? Разве у тебя в прошлом не было ничего такого, чего уже не изменить, и остается только сожалеть и жить с этим? Что я говорю? Я теперь даже не стыжусь. Это прошлая история... Теперь я горжусь собой, дружок. Горжусь тем, кто я и что сделала. Горжусь, что ты хочешь... – Ее голос впервые сорвался, и она перевела дух. – Что ты хочешь быть со мной.
Она заплакала. Голос у нее срывался. Она попыталась сказать что-то еще, но не смогла.
Я проявил себя дерьмом и не попытался ее утешить или поддержать. Я лишь прошептал, что перезвоню, и повесил трубку.
Кладбище в Крейнс-Вью вклинилось между лютеранской церковью и городским парком. Кладбище неконфессиональное, и на нем хоронили еще в самом начале восемнадцатого века. По иронии судьбы и Гордон Кадмус, и Паулина похоронены там неподалеку друг от друга. Кладбище небольшое, и его можно все осмотреть меньше чем за час. В детстве мы собирались там вечером, чтобы повалять дурака, подкрасться к кому-нибудь из своих и жутко завыть, но никто на такие шутки не покупался.
Я вышел из машины и перелез через невысокую каменную стену, окружавшую кладбище. Стояло чудесное утро, теплое и безветренное, вовсю пели птицы, и пахло цветами.
Первой я нашел могилу Паулины. На маленьком черном квадратном надгробии были высечены лишь ее имя и даты рождения и смерти. Могила была ухожена – явно кто-то навещал ее, приносил свежие цветы, выпалывал траву, вставлял свечки в маленькую застекленную лампу. Я стоял там, погруженный в не очень оригинальные мысли, – какое несчастье; что бы Паулина делала сейчас, будь она жива; кто ее убил. Мне вспомнилось, как она однажды склонилась над фонтанчиком для питья. На ней тогда была белая блузка и длинная красная юбка. Волосы были стянуты сзади в хвост, который она придерживала на плече, пока пила. Проходя мимо, я специально свернул, чтобы пройти в нескольких дюймах от нее. На какое-то мгновение я оказался ближе к Паулине Островой, чем кто-либо. Ее волосы блестели, а пальцы на кранике фонтана казались такими тонкими и длинными!
Опустившись на колени, я провел рукой по надписи на могильной плите и сказал:
– Помнишь меня?
Потом медленно встал и пошел прочь, намереваясь найти Кадмуса Гордона. На улице затормозила и остановилась машина. Подумав, что это может быть Фрэнни, я обернулся и увидел, что это всего лишь коричневый фургон экспресс-почты. И тут, оказавшись за надгробием Паулины, я заметил надпись на его тыльной стороне. Жирными белыми буквами: "Привет, Сэм!"
После смерти Паулины в Крейнс-Вью случилось несколько странных происшествий. О некоторых мы все знали, о других мне рассказал Фрэнни много лет спустя.
На следующий день после того, как было найдено тело, кто-то прошел по городу, оставляя на стенах, капотах машин, тротуарах и прочем надписи большими белыми буквами: "Привет, Паулина!" Мы видели такую надпись на стене католической церкви, на большом оконном стекле в салоне "Шевроле", на билетной кассе в кинотеатре. Наша шайка привыкла к грубым шуткам, но это было отвратительно. Нам и в голову не приходило, что такое мог вытворить кто-то из нас. Грегори Найлс, умник нашего класса, сказал, что это "настоящий дадаизм". Нам не понравилось это слово, что бы оно ни значило, и мы пригрозили Грегори убить его, если не заткнется. Убийства редко случаются в маленьких городках, и мы были поражены. Но кто-то – кто-то, кого мы, вероятно, знали, – счел это забавным. Ему показалось забавным писать убитой: "Привет!". Впервые после возвращения в родной город у меня появилось по-настоящему скверное предчувствие.
Когда я вернулся в Коннектикут, мое родимое чадо сидело на заднем дворе, кормя попкорном Луи, моего нелюбезного пса. Конечно, увидев меня, он зарычал, но он всегда так делал. Я мог кормить его вырезкой, гладить меховой варежкой или часами гулять с ним – он все равно рычал. Касс думала, что он сердится на меня за последний развод, и потому я старался растолковать ему, что Айрин тоже его не любила, но все без толку. Мы терпели друг друга, потому что я его кормил, а он был какой-никакой компанией, когда мой дом становился мне слишком велик. А вообще мы старались пореже попадаться друг другу на глаза.
Пока я был в Крейнс-Вью, с ним сидела Касс. Обычно по будням она жила с матерью в Манхэтгене и приезжала ко мне на выходные.
Я присел рядом с ними.
– Привет, Сладкая Картошечка.
– Привет, папа.
– Привет, Луи.
Он даже не удостоил меня взглядом. Касс улыбнулась:
– Как прошла поездка?
– Хорошо.
– А как Грета Гарбо?
– Хорошо.
Мы сидели втроем, будто идолы на острове Пасха, глядя в разные стороны. Луи заметил что-то в углу двора и начал туда подкрадываться.
– Почему, когда я был мальчишкой, у нас обычно были великолепные собаки, а теперь, когда вырос, выбрал его? Единственный самец на земле с непрекращающимся предменструальным синдромом.
– А что, пап, ты ведь в настроении? Хочешь половить мяч?
– С удовольствием.
Я встал и пошел в дом за бейсбольными рукавицами и мячом. Они лежали на столе рядом с почтой. Взглянув, я увидел срочное письмо от Вероники. Я был благодарен ей за то, что она не позвонила, но в данный момент не хотелось читать ее послание, поэтому я отложил письмо и вышел.
В детстве Касс была лучшей бейсболисткой в своей лиге. Она бросала, как настоящий профессионал, и могла так ударить по мячу, что он улетал за пределы видимости. С возрастом все меняется, но она по-прежнему была лучшим партнером для подобных игр. Несколько лет назад я купил ей на день рождения дорогую бейсбольную рукавицу. Открыв коробку, Касс вытащила подарок и уткнулась в него лицом. Потом погладила рукавицей по щеке и восторженно произнесла:
– Божественный запах!
Мы покидали мяч, сначала несильно, чтобы разогреться. Ах, этот звук! Этот незабываемый американский звук, который издает белый жесткий мяч, попадая в кожаную рукавицу: отец и ребенок вместе. Через несколько минут я кивнул ей, и она стала бросать сильнее. Мне очень понравилось. Затянувшиеся в последние дни узлы в моей голове начали распутываться. Эта девчонка умела бросать и навесом, и в упор, чему сам я так и не смог научиться. Иногда мне удавалось поймать, иногда мячи оказывались такие хитрые и были брошены так ловко, что совершенно сбивали меня с толку и пролетали мимо до самого забора. Я как раз нес обратно один из таких мячей, когда Касс выдала новость:
– Пап, я встречаюсь с одним человеком.
Я уже собирался бросить ей мяч, но опустил руку. Я слабо улыбнулся.
– Вот как? И что?
Она не смотрела на меня, но тоже заулыбалась.
– И не знаю. Он мне нравится.
– Как его зовут?
– Иван. Иван Чеметов. Он русский. Но родился здесь.
Это была опасная тема. Я понимал, что все сказанное мною сейчас определит, насколько откровенна дочь будет со мной в будущем. Забудь об этом.
– Вы уже спали вместе?
Она широко открыла глаза и хихикнула.
– Папа! Как ты можешь такое спрашивать! Да, спали.
– Вы соблюдали осторожность?
Касс кивнула.
– Он хороший парень?
Она открыла рот, чтобы ответить, но запнулась, закрыла глаза и проговорила:
– Надеюсь.
– Тогда мазелтов* [Mazeltov (идиш) – поздравляю.]. Я убил бы его, попадись он мне только на глаза, но раз тебе он нравится, я вытру слезы и пожму ему руку.
Я бросил ей мяч. Она поймала его легчайшим движением руки. Моя прелестная дочка.
– Он играет в бейсбол?
– Можешь спросить его сам. Он через полчаса приедет.
Мы играли, пока не позвонил Иван Грозный. Пес потащился посмотреть, не ему ли это принесли поесть. Касс бросилась открывать, а ее папа сжал мяч немножко чересчур крепко и сделал усилие, чтобы не заскулить. Много лет я боялся этого момента. Как персонаж из рассказа Борхеса, пытавшийся представить различные варианты собственной смерти, я сочинил сотню разных сценариев встречи с монстром, лишившим невинности Кассандру Байер. Пожать ему руку? Лучше плюнуть в морду. Это может показаться извращением, но еще когда моя дочь была маленькой шалуньей, я задумывался о том дне, когда... И вот это случилось.
Иван. Иван Грозный. Иван Денисович. Величайший подонок из всех, кого я знал, был Иван Блумберг. А как фамилия этого? Чеметов? Кассандра Чеметов? Попробуй быстро произнести такое три раза.
– Папа, это Иван.
На пол головы ниже Кассандры, у него были точеные славянские черты лица. Волосы, коротко остриженные по бокам, были зачесаны назад, как можно увидеть на картинах фашистов двадцатых – тридцатых годов. Красивый парень, но с жестким, суровым взглядом. И добавьте к этому футболку, прикрывавшую руки, достойные примерно Пучеглаза и Блуто вместе взятых.
– Очень приятно, мистер Байер. – Его рукопожатие оказалось удивительно деликатным и долгим. – Я читал все ваши книги и очень хотел бы поговорить с вами о них.
Я задал обычные вопросы, какие положено задавать, когда впервые встречаешься с предполагаемым женихом дочери. Чем занимаетесь? – Первокурсник в университете Уэсли, хочет заниматься экономикой. – Где вы познакомились? – В Нью-Йорке на концерте "Массированного Наступления". Я не понял, была это рок-группа или военный оркестр, но уточнять не стал. Мы поболтали, и я вполуха слушал его ответы. Что меня действительно занимало – это выражение лица Касс. Она смотрела на Ивана глазами святой в религиозном экстазе, как на пошлых итальянских открытках. Не чувственное "я хочу тебя съесть" и не "ну разве он не милый?" – нет, это было настоящее обожание. Такой взгляд моей весьма хладнокровной и рассудительной дочери говорил сам за себя.
Зазвонил телефон, и я вышел на веранду снять трубку.
– Алло?
– Это Фрэнни. Ты был сегодня на кладбище, верно?
– Да.
– Значит, видел, что написано на могиле Паулины? Почему ты мне не позвонил?
Дети наблюдали за мной. Я отвернулся и отошел на несколько шагов.
– Сказать по правде, Френ, я подумал, что это мог написать ты. Чтобы раззадорить меня, что ли.
– Раззадоривайся сам, Сэм! Буду я осквернять могилы, только чтобы ты оторвал от стула свою задницу. Поверь мне, кто бы это ни сделал, я до него доберусь. Миссис Острова – милая старушка, и это ее очень расстроило. Именно она и обнаружила надпись. Полагаю, она пришла на могилу сразу после тебя. Господи Иисусе, кому взбрело в голову написать "Привет" на могиле?
– "Привет, Сэм". Они говорят "привет" мне, Фрэнни. Это-то мне и не нравится.
– Да, еще бы. Слушай, когда снова случится что-нибудь подобное, позвони мне, ладно? Тебе нужна моя помощь в этом деле, помоги и ты мне. А то получишь от меня пенделя, как раньше. Понял?
– Понял, начальник.
– И еще вот что: привет, Сэм!
Он хмыкнул и повесил трубку.
Я пригласил влюбленных голубков на обед. Заставив себя не думать о его пальцах на ее коже, я осознал, что Иван – незаурядный молодой человек, и легко смог понять, что она им увлеклась. Он был в равной степени волевым и эмоциональным. С Кассандрой он был почтителен и каждый раз, стоило ей заговорить, внимательно ее слушал. А что еще важнее – Ивана, кажется, искренне интересовало то, что она говорила. Он также оказался одним из тех счастливчиков, кого интересует все одновременно. Экономика для него была не важнее, чем последний прочитанный им роман. В старших классах Иван был чемпионом штата по борьбе. Правда, этот юноша был немного высокомерен. Но я бы и сам не избежал высокомерия, будь я таким же блестящим и решительным.
Под конец обеда Иван сказал, что слышал о моем новом замысле и может сообщить кое-что, что меня заинтересует, и достал из рюкзака пачку бумаги примерно в дюйм толщиной, напомнившую мне несброшюрованный сценарий кинофильма.
Услышав от Касс мою историю, он провел для меня кое-какие расследования. Еще один любитель Интернета, Иван проехался на "порше" своих мозгов по всем информационным скоростным трассам, собирая все доступные данные, которые, по его мнению, могли мне пригодиться. Быстро пролистав страницы, я увидел документы из окружной прокуратуры, статьи местных газет об убийстве, старую заметку Марка Джейкобсона в журнале "Эсквайр" о смерти Гордона Кадмуса, которую я уже читал раньше... Это была драгоценная коллекция.
– О, да это просто чудо! Большое спасибо, Иван.
– Я бы действительно хотел помочь, чем могу. Я люблю всякие поиски.
– Могу поймать тебя на слове. Я посмотрю, что пригодится, а потом мы еще об этом поговорим.
Мы вернулись домой, а потом Иван с Касс снова куда-то отправились. Я стоял у окна, глядя им вслед. Тишина в комнате была слишком громкой. Я испытывал радость за Касс, но понимал, что в этот знаменательный вечер навсегда ушли в прошлое наши отношения с ней, какими они были все эти годы. Теперь у нее есть кого любить, кто хочет владеть ею и выслушивать ее секреты. Отпустив занавеску, я грустно подумал, играла ли она и с ним в бейсбол.
Ощутив приступ "невроза среднего возраста", я встряхнулся, как мокрая собака, и решил кое-что прочесть – письмо Вероники, информацию Ивана.
В моем любимом кресле разлегся пес; он спал и отвратительно причмокивал во сне. Не раз он огрызался на меня, когда я пытался прогнать его с этого кресла, и мне не хотелось еще раз с этим столкнуться, поэтому я уселся на кушетку и вынул из кармана очки.
Наверху послышался шум. По соседству недавно случилось несколько грабежей, и оттого, когда остаешься один дома, всякий звук кажется в десять раз подозрительнее. Я медленно встал, на цыпочках прокрался к лестнице и прислушался, но больше ничего не услышал. На столе лежал молоток, и я взял его. Одно время я подумывал купить ружье, но это только вызвало бы новые проблемы. Сойдет и молоток.
Поднявшись по лестнице, я увидел свет в спальне. Я его не включал. Я тупо подошел и ударом ноги распахнул дверь. У окна в кресле-качалке сидела Вероника.
Сердце у меня стучало как бешеное, желудок попеременно сводили судорогой злость и облегчение.
– Что ты тут делаешь? Как ты вошла?
– Я умею отпирать двери.
– Ты умеешь отпирать двери. Это великолепно! Добро пожаловать в мой дом, Вероника! Но почему ты просто не позвонила и не сказала, что приедешь?