- Разумеется, - отозвался отец Бертье, направляясь к более скромной двери в конце библиотеки. - Поскольку он прославился как сочинитель опер, он был автором всех статей, имевших отношение к музыке. Но Жан-Жак пострадал от руки тех, кого любил и называл своими друзьями. И Дидро, и Д'Аламбер горько его разочаровали; с тех пор как он поселился в Монморанси, на его долю выпало много невзгод.
- Я вижу, что вы близко знакомы с господином Руссо, - сказал Минар, следуя по пятам священника, как преданный щенок. - Как бы мне хотелось побольше о нем узнать!
- Я с удовольствием расскажу вам все, что вас интересует, - ответил отец Бертье, вновь изображая улыбку, которая всегда размещалась лишь на нижней части его лица и которую, казалось, он снимал и надевал с той же легкостью и быстротой, как выдвигают и задвигают секретный ящик письменного стола. - Надеюсь, вы не откажетесь со мной пообедать?
Минар немедленно и с восторгом согласился - прежде чем Ферран успел обдумать, стоит ли принимать приглашение. Минар же тем временем продолжал:
- Господин Ферран и я счастливы с вами познакомиться.
- Вы очень любезны, - отозвался Бертье, а Ферран, которого его друг опять выдал, стиснул зубы и подумал, что их дела совсем плохи.
- А как вас зовут, сударь?
В эту минуту Минар сообразил, что опять сел в калошу.
- Э-э-э… Минар. Но, как вы, без сомнения, понимаете, это - не мое настоящее имя.
- Ясно, - с невозмутимым видом отозвался отец Бертье, а Ферран воззвал к Богу с просьбой поразить их молнией на месте и на этом закончить их мучения. - Почему бы нам не пройти в мои покои - там нам будет удобнее.
Они пошли вслед за священником по коридору, менее пышному, чем тот, через который он их вел раньше, потом поднялись по лестнице и наконец оказались в апартаментах отца Бертье. Все трое расположились в креслах, и Бертье сказал, обращаясь в Минару, хотя взгляд его в это время блуждал по стенам комнаты:
- У вас есть желание осмотреть какую-нибудь конкретную часть нашей обители?
Минар пожал плечами и посмотрел на Феррана.
- Нас вполне устроит общий осмотр, - ответил тот.
- Хорошо. - Отец Бертье щелчком сбросил пылинку у себя с колен и сложил руки, как для молитвы. - Я так понимаю, вас прислал некто, желающий поместить сына в нашу школу?
- Нет-нет, - немедленно возразил Минар, таким образом отрезав, по мнению Феррана, последний путь к отступлению.
Отец Бертье кивнул:
- Нашим заведением интересуются многие. Говорят, что школы иезуитов скоро будут закрыты. - Он помолчал, словно ожидая реакции гостей, но те не понимали, к чему он клонит. Бертье встал и начал медленно расхаживать взад и вперед по комнате, приложив кончики пальцев к губам в попытке понять, по какому зловещему поводу к ним прибыли эти двое, о которых ему доложил отец Рош, сказав, что в часовне его дожидаются "два инспектора с большой сумкой". - Разумеется, - продолжал он, - мы принимаем здесь иезуитов. - Он опять помолчал. - Более того, я сам в некотором роде иезуит. - Остановившись перед креслом Минара, отец Бертье внимательно поглядел на него сверху вниз. Минар бросил взгляд в сторону Феррана. - Я так понимаю, - сказал Бертье, - что мы все здесь братья Общества Иисуса.
Минар заметил, как Ферран быстро качнул головой.
- Нет, святой отец, - сказал Минар. - Нет, мы не иезуиты. По правде говоря, мы янсенисты.
При этих словах сердце Феррана упало еще ниже, если это только было возможно.
- Янсенисты? - задумчиво повторил отец Бертье и снова зашагал по комнате, размышляя, что вытекает из этого заявления. - Очень, очень интересно. Разумеется, мы разделяем взгляды янсенистов - так же как и прочие справедливые и правомерные воззрения. И высоко ценим вклад, сделанный членами вашей церкви в деятельность парижского парламента… - Бертье выстрелил улыбкой поочередно в обоих собеседников, но Ферран заметил, что теперь его улыбка несколько утратила высокомерие. Бертье словно усомнился в своем превосходстве. Несмотря на чуткость к разнице в общественном положении, он уверовал, что имеет дело с могущественными людьми, с которыми следует обращаться с уважением и осмотрительностью. И если они - представители парламента, оставалось только предположить, что их послали для сбора информации и что к ним следует подольститься.
- Расскажите нам про Жан-Жака, - попросил Ферран.
- Жан-Жака?
Лицо Бертье осветилось чем-то похожим на облегчение, и он снова сел.
- Я с удовольствием расскажу вам все, что вы хотите о нем знать. Его творчество не всеми оценивается одинаково.
- Но отмечено гением, - возразил Минар.
Ферран вовсе не приветствовал замечаний своего друга, которые могли снова отвлечь Бертье от темы.
- Да, он гений, - сказал Бертье. Он никак не мог решить, являются ли его влиятельные посетители противниками или сторонниками Руссо.
- Так расскажите нам о нем, - повторил Ферран. - Обещаю, - он бросил грозный взгляд на Минара, - что мы не станем вас перебивать.
- Хорошо, - кивнул Бертье. - Господин Руссо в первый раз приехал в Монморанси пять или шесть лет назад. - Бертье к этому времени впал в несколько нервозное состояние, но успокоился, начав повествование и постепенно его убыстряя. - Сначала он был гостем мадам Д'Эпине и жил неподалеку отсюда в ее доме, который она называет "Эрмитаж". - Бертье посмотрел сначала на Феррана, потом на Минара. - Однако года через два у него испортились отношения с мадам Д'Эпине, и он переехал в поместье Монлуи, где живет и сейчас. Более того, именно здесь он и закончил "Юлию", роман, о котором вы отозвались так высоко. - И он опять взглянул на Минара.
Минар с готовностью заглотил наживку.
- Подумать только, что такой шедевр был создан среди тех самых полей и лугов, через которые мы с Ферраном прошли сегодня утром!
- К Жан-Жаку приезжает много почитателей, - продолжал Бертье, как бы заряжаясь энтузиазмом Минара, - и он получает письма со всей Европы. - Туг он замолчал и посмотрел на Феррана, словно осознав, что снова отвлекся. - Если хотите, я могу показать вам его дом, - сказал он, - и, буде вы того пожелаете, даже познакомить вас с Жан-Жаком.
- Возможно, - сказал Ферран. - Однако продолжайте.
- Хорошо. Я… я могу рассказать вам, какую жизнь ведет Жан-Жак в этом доме. Весьма простую, как и подобает человеку, бежавшему от общества. Поначалу, переехав в этот дом, Руссо со своей экономкой мадемуазель Терезой страшно страдали от холода. Затем ему пришлось пережить еще одно страшное огорчение - от него отказались Дидро и Д'Аламбер… Впрочем, они, без сомнения, достойные люди, - спохватился Бертье. - Я даже совсем недавно встречался с господином Д'Аламбером в Париже. И он не забыл мой положительный отзыв об "Энциклопедии" в "Мемуарах Треву", а именно, что она станет несравненным достижением человеческого ума, когда из нее устранят прокравшиеся в нее ошибки. Да, но с тех пор дом, где живет Жан-Жак, был благоустроен. Когда монсеньор герцог впервые посетил там Руссо, мы опасались, как бы он и сопровождавшие его лица не провалились сквозь прогнившие доски пола. Руссо был вынужден принимать гостей в небольшом садовом павильоне, где он обычно работал, открытый всем стихиям. Увидев его затруднительные обстоятельства, монсеньор герцог добросердечно приказал починить и перестроить дом и пригласил Руссо пожить до окончания работ в его собственном Малом Шато на территории Энгиена.
- Расскажите нам о Малом Шато! - воскликнул Минар. - Какое прелестное название!
- Да, - спокойно произнес Ферран, - расскажите, пожалуйста.
К тому времени он разгадал характер Бертье - тот всегда склонен соглашаться с теми, в чьем обществе находится. Так что, играя на его страхах и на этом свойстве характера, они могут заполучить ценного покровителя.
Бертье кивнул.
- Это действительно очень красивый и приятный дом. Сам я там не бывал, - слегка кашлянув, признался он, - но слышал столь подробные описания, что могу представить его себе так же отчетливо, как если бы видел его собственными глазами.
- У вас, видимо, великолепно развито воображение, - сказал Ферран.
- Да, это так. Ну так вот, работы в доме Руссо давно завершены, но ему позволено жить, если он того пожелает, и в Малом Шато. Когда туда приезжает его светлость, Жан-Жак живет как бы на два дома - то в Энгиене, то в Монлуи; иногда он обедает с герцогом и герцогиней, а ужинает с Терезой. А ночью он может спать где ему вздумается.
Бертье опять замолчал, надеясь, что сумел завоевать внимание слушателей столь пикантными подробностями.
- Вы действительно могли бы представить нас Жан-Жаку? - спросил Минар, который чуть ли не дрожал при мысли о такой чести. Заметив это, Бертье сделался еще любезнее.
- Разумеется, могу. Я вижу, что вас обоих интересует этот человек и его творчество.
- Весьма, - подтвердил Минар.
- Я даже вижу, - продолжал отец Бертье, - что в Монморанси вас интересует скорее Жан-Жак, чем обитель. Позвольте заверить вас, что я с радостью помогу получить любую нужную вам информацию.
Ферран решил, что наступил подходящий момент для обсуждения другой важной проблемы.
- Нас многое интересует, отец Бертье. Но прежде чем отправиться с вами обедать, я должен сказать, что в силу непредвиденных обстоятельств у нас не оказалось здесь квартиры.
Отец Бертье мгновенно вызвался найти им жилье.
- Я прослежу, чтобы вас хорошенько обслуживали.
- Слуг нам не надо, - сказал Ферран. - Только место, где мы могли бы без помех заниматься своими делами.
Бертье кивнул:
- Я об этом позабочусь. - Затем он встал и хлопнул в ладоши, словно испытывая облегчение по завершении трудных переговоров. - А теперь давайте пообедаем, друзья И он направился к двери.
- Если вы не возражаете, нам бы хотелось несколько минут подышать свежим воздухом, - сказал Ферран.
- Конечно, нет. Разрешите, я вас провожу.
- Не стоит беспокоиться. - Минар посмотрел на феррана в некотором недоумении. - Просто скажите, где мы будем обедать, и мы через несколько минут к вам присоединимся.
Отец Бертье, опять вдруг почувствовав, что имеет дело с людьми выше его по положению, объяснил, где находится трапезная, и долго смотрел вслед спускавшимся по лестнице Феррану и Минару.
Те быстро нашли выход во двор.
- Уж не собираетесь ли вы отказаться от обеда? - прошипел Минар.
- Отнюдь, - ответил Ферран. - Но я хочу взять с вас обещание, что за обедом вы не произнесете ни слова, разве что будете мне поддакивать. Бертье может оказаться полезен, но ему нельзя доверять, и я убежден, что он занимается какими-то махинациями, в которые я не хочу ввязываться. Он найдет нам крышу, где мы сможем укрыться, и после этого нам лучше не иметь с ним дела. Но если вы будете продолжать говорить глупости, Минар, вы затянете петлю на обеих наших шеях.
Минар предпочел не спорить.
- А как же насчет Жан-Жака? - спросил он по дороге в часовню.
- Я не намерен с ним знакомиться.
- Что? Вы упустите возможность познакомиться с таким великим человеком? Подумайте только, как много он мог бы для нас сделать!
- Нам может повредить любое действие, которое привлечет внимание к нашим персонам, - сказал Ферран. - Вы сможете выразить свое восхищение автору "Юлии" как-нибудь в другой раз, когда мы выберемся из нашего затруднительного положения.
Они зашли в часовню, в которой уже никого не было. Ферран хотел удостовериться, что никто не забирался в узел с их пожитками, но тот вообще исчез.
- Только этого нам и не хватало! - простонал он, хотя он и без того был в таком волнении по поводу загадочных документов, что почти обрадовался их исчезновению.
- Пойдемте пообедаем, - сказал Минар. - А поисками узла займемся позже.
У толстяка еда всегда стояла на первом месте.
Они вернулись в главное здание, и отец Бертье, приветствовав их у дверей трапезной, проводил к своему столу в алькове и представил сидящей за ним группе священников. Во время обеда Ферран немного успокоился, поскольку его проголодавшийся друг был занят едой и воздерживался от глупых замечаний. Однако, прилежно работая челюстями, Минар сохранял на лице выражение уныния, и Ферран стал опасаться, что тот снова расплачется.
- Ваши вещи унес из часовни один из мальчиков, - объяснил священник. - Не беспокойтесь за них - они в надежном месте. Я велю принести их туда, где вы поселитесь, - сказал Феррану отец Бертье. - После обеда мы отправимся в дом господина Вернона, который будет свободен все лето и которым вы можете располагать. Я буду также рад найти вам служанку.
- Этого не потребуется, - настойчиво повторил Ферран, не забывая, что в глазах Бертье они должны оставаться таинственными и могущественными людьми, и уверенный, что служанка станет шпионить за ними. Затем Ферран, успокоенный, что все образовалось наилучшим образом, отхлебнул из бокала вина.
Когда все уже кончили есть и многие ушли, Минар все еще пытался затолкать в себя побольше еды, но обнаружил, что виноград и сыр в него уже не лезут. У него были красные, усталые глаза. Ферран знал, что его тяготит воспоминание об убитой девушке. Священники встали из-за стола.
- Жак покажет вам ваш дом, господа, - с поклоном сказал отец Бертье, остановившись в коридоре, чтобы попрощаться в Ферраном и Минаром. Около открытой двери, в которую лился яркий солнечный свет, их дожидался слуга. Ферран поклонился Бертье, взял Минара за руку и потащил за собой. Но тот вдруг уперся и обратился к Бертье.
- У меня к вам еще один вопрос, - сказал он. - Мне надо повидать одного человека. Вы знакомы с семьей Жаклин Корне?
У Феррана упало сердце. Ему стало еще больше не по себе, когда он заметил в глазах Бертье искру интереса.
- Корне? - переспросил Бертье, потирая лоб и словно прикидывая, как лучше ответить. Он переводил с Феррана на Минара тот же испытующий взгляд, что и при их первой встрече в часовне. Ферран почувствовал, что по вине Минара власть, которую они обрели над священником, может вот-вот испариться. Бертье медленно покачал головой.
- Нет, - сказал он, - эта особа мне неизвестна. Я о ней никогда не слышал.
Слуга повел друзей в дом, куда их устроил отец Бертье; а тот еще долго стоял и задумчиво потирал лоб, глядя им вслед.
Глава 6
В странной и восхитительной книге Брийя-Саварена "Физиология вкуса", соединяющей в себе философские размышления, воспоминания и гастрономические сведения, есть запоминающееся место, где рассказывается о встрече автора с человеком, которому в некоем африканском государстве в наказание за какое-то преступление вырвали язык. Брийя-Саварен заинтересовался, как это состояние подействовало на способность различать вкус пищи. Оказалось, что странным образом чувство вкуса не исчезает, однако сильно затруднен процесс глотания. Автор также выражает негодование в связи с тем, что в наше просвещенное время (начало девятнадцатого века) на земле еще сохранилась эта варварская форма узаконенного членовредительства. Брийя-Саварену следовало бы вспомнить знаменитый приговор, вынесенный несколькими десятилетиями ранее в его собственной стране девятнадцатилетнему шевалье де Ла Барру, легкомысленно позволившему себе неуважительные замечания, которые были расценены как богохульство и непристойности. Его дело рассматривалось в одном из тринадцати областных парламентов, являвшихся в восемнадцатом веке высшими судебными органами Франции. Эти парламенты, часто отличавшиеся отсталыми взглядами и фанатизмом, обладали огромной властью в качестве общественных блюстителей нравственности, и, несмотря на призывы к милосердию, Ла Барр был приговорен к лишению совершившего преступление органа речи, а затем сожжен на костре вместе с повешенной ему на шею книгой Вольтера "Философский словарь". Но ценности эпохи Просвещения сыграли свою роль, и палач лишь притворился, что вырезает осужденному язык, юношу гуманно обезглавили и лишь потом бросили в костер.
В дореволюционное время выражать независимое суждение было делом небезопасным, и писатели, естественно, находились под особым надзором. На конференции в Праге, куда я поехал в то лето, когда началось мое увлечение Луизой, один из выступающих рассказал нам о потрясающе интересном документе той эпохи.
Офицеру парижской полиции было поручено курировать книжную торговлю, и собранные ими материалы являют собой, по сути, перепись французских литераторов середины восемнадцатого века. Источником этой информации были шпионы и доносчики, подслушанная болтовня или показания людей, допрошенных полицией; на каждого автора заводилось досье, в котором содержалось описание его внешности и даже (что особенно любопытно и загадочно) оценка его литературных произведений. Руссо, Дидро, Д'Аламбер - все они были под надзором, а также любой дилетант и писака, которого считали достойным внимания и включения в досье. Эти досье напоминали, в самом невинном случае, опись оборудования угольных шахт или список практиковавших в стране врачей. Надо сказать, что подобные списки и досье были манией восемнадцатого века.
Следует ли все это истолковывать как репрессивный режим, как зловещее полицейское государство почти фашистского толка? Это была бы неправомерная попытка применить наши теперешние взгляды к миру, о котором мы ничего не знаем по собственному опыту. Как оценивать полицейского, который придает большое значение "физиогномике" своих подопечных да к тому же является удивительно проницательным литературным критиком? Всем известно, как трудно определить степень репрессивности режима. Мы знаем, например, что областные парламенты, в которых главенствовали янсенисты, неоднократно приказывали сжечь те или иные книги; но мы также знаем, что издатели с готовностью выполняли эти приказы, чтобы избавиться от залежавшихся изданий - своего рода вариант нынешней практики перерабатывать не пользующиеся спросом книги на бумажную массу. Если же книгу издавали за пределами Франции и без упоминания имени автора, ей практически ничего не грозило - разве что автор проводил недолгий срок в Бастилии, что отнюдь не вредило его репутации. Скандальная слава всегда служила на пользу славе литературной.
Тем не менее, пытаясь представить себе жизнь того или иного исторического периода, мы неизбежно прибегаем к грубому упрощению. Любой человек моего поколения знает, что в "развеселые шестидесятые" веселье на самом деле происходило там, где нас не было, что веселилась более фешенебельная публика, тогда как наши собственные похождения отличались подражательством, и у нас все время было ощущение, что мы опоздали. Точно так же мы считаем, что в "Опасных связях" воплощена циничная мораль того времени; однако Лагарп был современником Лакло, знал мир, который тот якобы описал в своем романе, и называл этот роман "историей десятка дураков и потаскух". Этот мир был так же далек от жизни Лагарпа, как "Бесшабашный всадник" - от той, что живу я.