- Я и не думала ничего подобного, - смутившись своей рассекреченности, я постыдным образом прячусь за мнимой беспечностью.
- Она и не думала так! - кричит Лилия кому-то за свою трубку. - А Геннадий решил, что думала. Он вообще странный у нас в последнее время. - последние слова она говорит явно в качестве камня в огород слышащего ее Геннадия. - Некоторые ненормальные всех по себе ровняют, а этот - хуже - всех по Марине Бесфамильной теперь меряет… Утверждает, что раз она считала нас полными угроз злодеями, то и ты так мои слова воспринять можешь. Видишь, даже заставил перезвонить, объясниться…
- А почему Марина так к вам относилась? - я не выдерживаю и задаю откровенный вопрос.
- А кто ее знает. Вы же слышали, наверное, о последней записке ее. Она там всех обливает, чем ни попадя… - эти слова прозвучали как-то излишне поспешно, тем паче - я помню ведь прекрасно - ничего о злодействе Лилички (так Марина, судя по всему, звала эту даму) в тех, найденных мною записях, не было. - Да не зло это, просто констатация фактов! - это Лилия снова кричит за телефон. - Нет, ну чистый мучитель. То не так, се не так! - жалуется она мне довольно громко. - От работы с таким шефом можно сразу в петлю лезть… Но ты не думай, - спохватывается, - Это он только со своими такой, которых давно знает. А с привлеченными со стороны - само благородство. А мне вот чушь несет всякую. С Мариной Бесфамильной он, видите ли, в таких же обстоятельствах, как я с тобой, познакомился…
Она тараторит и, словно семечки, с равномерным напором лускает слова. Я совершенно запутываюсь.
- На Марининых похоронах, что ли?
- Ха-ха! О, твои бы шутки, да богу в уши! Стольких ляпов бы избежали. Нет, познакомились, когда она еще живая была и нормальная. То есть, казалась нормальною… Просто Генка ей тоже задолжал. И тоже из-за сумочки. И тоже, потому что она себя на удивление порядочно повела. Я не знаю точно, в чем там суть… Но Генка теперь в тебе новую Марину видит. Ты не бойся, он к ней неплохо относится, особенно сейчас, задним числом. Сожалеет о всяком… В общем, тебе только сливки достанутся.
Последние ее слова я почти не слышу, они звучат, как из-за ватного одеяла, откуда-то совсем издалека, я даже не вдумываюсь. "в тебе новую Марину видит!" - гремит у меня в голове, словно на пластинке, которую заело, и я ощущаю прилив настоящей паники - "в тебе новую Марину видит!"
- Послушайте, послушайте, послушайте! - шепчу в трубку. - Только не перебивайте, иначе я не доскажу что-то важное. - Я не приду к вам на встречу. Я не стану ни во что ваше впутываться. Я не хочу иметь ничего общего, ни с вами, ни с Мариною… И не звоните, и не рассчитывайте, и не ищите меня больше никогда. А если найдете - пеняйте на себя! Я, когда злая, страшная… Простите, что так выходит, но я категорически, категорически отказываюсь! Вы меня слышите? - обрываю связь, слышу, как сердце стучится в ушных перепонках и хочет выскочить…
- Боренька! - бросаю крик о помощи и вдруг понимаю, что Бореньки уже нет.
"Сонычко, мне срочно на стрелу, долго объяснять, позвонил один… Скоро, я." - наскоро нацарапанная записка валяется под зеркалом. Когда он успел? Опять? Почему не подошел попрощаться? Прокрался-выкрался, боясь, что я попрошу остаться, а потом будет доказывать, что попросту не хотел мешать мне разговаривать.
Я точно знала - в ближайшее время Боренька не придёт. Все это было далеко не в первый раз, и повторялось всегда, как по писанному, с точностью до продолжительности Борькиных утренних головных болей и сожалений о впустую проведенном времени… После таких внезапных звонков, Бореньку обычно утаскивали в клуб и разговор о делах затягивался на всю ночь и приводил собеседников в абсолютно недееспособные состояния. Раньше Боренька брал меня с собой. Сейчас - окончательно убедившись в моей нелюбви к подобным его состояниям, - уходил один, каждый раз обещая вот-вот вернуться и каждый раз нечаянно - он не обманщик, он действительно верит, что сегодня вес будет не так, как раньше - действительно нечаянно втягиваясь в разговор и зависалово. А потом мучался острыми приступами тоски от бессмыслицы, бросал все, сбегал от друзей ко мне, чтобы спустя время, опять сбегать, но уже обратно, от меня - к ним.
И даже смешно это раньше было. Такой большой и просветленный в прошлом - а никогда не делает выводы и повторяет все это снова и снова. Было смешно, сейчас - больно. Разница в том, что ни в одно из прежних Боренькиных внезапных исчезновений, я не нуждалась в его советах и помощи…
- Не вовремя! - громко кричу я и падаю спиной на диван. /Несвоевременность - вечная драма…/ - пытаюсь напевать, но вместо мотива в голове крутится умалишающее: "он в тебе новую Марину видит!" - А-а-а-а! Выключите этот голос, выключите! - кажется, это истерика. Таки настигла меня - гадина, таки окутала. - А-а-а! Выключите голос!
* * *
/Полупустой вагон метро/ Древний тоннель/ Меня везет ночной экспресс…/ - бурчу себе под нос очень обиженно, хотя и стараясь выглядеть сильной.
В гулких стенах опустевшей студии я не осталась. С какой стати? В конце концов, я ведь сдаю эту комнату Сэму с Боренькой. Так какого же черта я стану занимать собой оплаченную ими жилплощадь.
Место постоянного моего обитания - тихая, махонькая квартирка, подаренная мне маман при весьма мистических обстоятельствах десять лет назад - нужна мне сейчас в лекарственных целях. Полежать без движения в горячей ванне, выдуть полбутылки мартини - знаю, что противопоказано, но оставаться в трезвом уме мне сейчас куда опаснее - сделать себе такую вот временную лоботомию, остаться без мыслей и без ощущений, провалиться в небытие, выспаться…
/И пусть меня никто не ждет/ У дверей/ Вези меня, ночной экспресс/ Вези меня скорей…
Примостившись на корточках напротив моей деревянной двери, облокотившись спиной на перила, полуждал-полуспал Павлуша. "Вот и впала в прострацию…" - намеренно хмуро подумала я, но на самом деле, конечно, встрепенулась вся и ощутила приятное.
Как мило, как невозможно важно ощущать себя кому-то нужной. Возвращаешься откуда-то, вся такая героическая и измотанная, уверенная в отсутствии чудес и полном своем одиночестве, а тут - на тебе - такой вот сюрприз.
Я очень любила сюрпризы, но не очень любила Павлика, поэтому одновременно и трепетала от радости и злилась немножечко.
- Ну, наконец-то, - Павлуша весь был полон праведного негодования. - Где ты была? Ни ключей, ни тебя, ни заряда в аккумуляторе телефона…
Ну вот, Павлик истолковал нашу утреннюю встречу однозначно и неправильно. Он уверен, что все налажено, что он снова живет здесь, и что я опомнилась… Иногда мне кажется, что ему попросту не хочется возвращаться к себе, где кухня увешена вечными постирушками, где много народа и мало места, где нужно соблюдать устоявшиеся давно правила… До встречи со мной Павлик жил с родителями и двумя семейными сестрами.
- Когда-то жили дружно и весело. - рассказывал Павлик. - Отец любил хвастаться: "У нас дома образец идеальной коммуны". Все дела спорились, А потом сестрицы обзавелись моими племянницами и обозлились на всех домочадцев и друг на друга. Не знаю, за что. То слишком громко говоришь, то в обуви грязной топчешься, то чужое полотенце взял. Женщина с грудным ребенком - мегера. Представляешь, как мне с тобой повезло?
Я от таких его фразочек всегда усиленно нервничала. Не верилось как-то в их искренность. Не может молодого мужчину и впрямь полностью устраивать, что его женщина не может иметь детей. "Это или глупость, или очень сильная любовь", - расстраивалась я. - "Если первое - мне такой не нужен, если второе - то пройдет скоро"…
Павлик заходит в квартиру, по-хозяйски поправляет паркетину в коридоре, идет ставить чайник. Никаких признаков серьезной обиженности или подавленности.
- Паш, скажи, - начинаю осторожно и издалека, - А Маринину предсмертную записку читали? А то я так и не…
К счастью, Павлик сейчас выпимши, потому ему ясно все и сразу, и договорить он мне не дает. Это здорово, потому что объяснить, с чего вдруг я этой запиской так интересуюсь, не смогу…
- Нет, - отвечает Павлик. - Мы решили не копаться. Если бы было нужно, если бы там нам что-то было, нам бы ее прочли обязательно. А так… Меня Маринина мать попросила - забудьте об этом, там ничего для вас важного. И я забыл… А те, что особо настырные были, пошли с кем-то договариваться, смотреть, они столько боли родным причиняли своим вмешательством, я же видел. Я до конца был, и убирать потом помогал. И фотографии детские смотрел, когда все ушли уже…
Обо всем этом Павлик говорит с нескрываемой гордостью. Дескать, вот я какой молодец, неужто этим не заработал прощения? Если и был чем виноват - все спишется. Потому что вел себя на похоронах благородно, не оставлял одних, помогал и заботился…
- Даже Свинтус с Карпушей раньше меня уехали!
Самое важное я узнала. Что теперь? Мартини отменяется, это ясно.
Когда-то в приступе особой обо мне заботы - есть все-таки в Павлушиных чувствах ко мне очень много от страсти к самопожертвованию - он, не согласовав, отправился к моему лечащему врачу побеседовать. Не знаю уж, какими методами - вероятно, пожилую врачиху подкупила его отчаянная преданность мне, - но он сумел добиться откровенности. Слава Богу, не в ущерб моим легендам - врачиха попалась корректная и все мои рассказывания подтвердила полностью. Хотя в основном Павлику рассказали правду. Теперь мне кажется, он даже расстроился немного, когда ему сказали, что метастаз еще не было и хирургическое вмешательство полностью уничтожило болезнь. Расстроился не потому, что желал мне зла, а оттого, что связав свою жизнь с безнадежной больной, выглядел бы в своих глазах еще героичнее. А так - как-то не очень громадной получается его жертва. И он продолжал расспрашивать врачиху, на этот раз уже напрямую о самом плохом. Да, конечно, пострадали некоторые внутренние органы. Да, больная сказала правду - она не сможет забеременеть. Придется также более внимательно следить за здоровьем. Алкоголь, курение - смертные враги… Сильные переживания вредны тоже. От долгих поездок, вероятно, нужно будет воздержаться, важно не прекращать наблюдение…
И вот с тех пор Павлик следил за моим образом жизни. Другая на моем месте от его нравоучений давно б повесилась - тьфу, опять Марина вспоминается! - а я, ничего, терпела, приятно удивлялась такой заботливости, всерьез собиралась со временем уменьшить количество выкуриваемых сигарет…
- Сонечка, ты спишь? - последовательно отказавшись от чая, секса и разговоров, я сослалась на головную боль, отвернулась к стене и пыталась заставить себя ни о чем не думать. Павлик послушно залег в кресле с книгою. Но вот теперь не выдержал, и погасив торшер, осторожно начал предъявлять права на мое расположение. Провел рукой по плечу, обнял за талию, прижался животом…
- Сплю, - отвечаю апатично.
- Послушай, я вот подумал, - он разворачивает меня к себе и дышит в лицо перегарищем. Пил он явно не много, но что-то противное. - Чего мы ждем? Чувства проверены… Видела бы ты себя сегодня утром, как бежала ко мне, как на шею бросилась… Все с тобой ясно. Как и со мной к тебе. Так вот, пора воплощать все планы в действие. Сходим в загс, оформимся, ты соберешь все необходимые бумажки из больницы. Будет семья. Настоящая. Знаешь мой отец говорит, что мужик не мужик, пока бабу с дитем себе на спину не взвалил. Баба у меня уже есть, осталось дитем обзавестись. Давай съездим, ну давай на днях поедем в тот детский дом…
Мы давно собирались. Обсуждали, мечтали, прикидывали… Я и верила во все это, и нет. Для Павлика - красивая игра во взрослую жизнь, для меня - слишком серьезно и значимо, чтобы решиться. Я как-то смирилась уже совсем, что не будет у меня никогда нормальной жизни и человеческой семьи. Смирилась и жила, как придется. А потом, после больницы, поняла главное, захотела измениться, изменилась, встретила Павлика… А потом появился Боренька и спутал все. Да и помимо Бореньки было много препятствий к становлению на путь нормальной женщины. Он ведь мальчишка еще совсем - мой Пашенька. Несмотря на наносную серьезность и страсть к разговорам о перспективах, он - деточка. А значит, сам не знает, чего просит, сам не знает, о чем говорит.
Но, Боже мой, с другой стороны, как бы это было здорово… Пухлая детская ладошка - такая маленькая, что кажется игрушечной - доверчиво покоится в моей руке. Из освещенной и пахнущей чаем кухни мы идем в комнату. Зачем? Отбирать папу у компьютера и усаживаться ужинать. Всем вместе, в уютной теплой кухоньке, под тихую оркестровую мелодию и веселое детское щебетание, обмениваясь теплыми, любящими взглядами…
Неужели все это еще может быть у меня? Неужели нашелся человек, который предлагает мне это, хотя и понимает, что ребенок будет не родной, а я - неполноценная…
- Если б ты знал, как я расстраиваюсь, когда ты все то говоришь. - в сотый раз, я, поправ все данные раньше себе обещания, пустилась в откровения. - Я ведь верю тебе! И если это потом окажется просто так сказанным, я с ума сойду, я не выдержу…
- Как ты можешь?! - Павлик обиженно надувает губы и отворачивается. О нет! Теперь он будет мрачным до тех пор, пока я не начну подлизываться. Сколько убеждала себя не открывать ему, что думаю, сколько собиралась вести себя сдержанно… Но нет, все равно прорывает иногда. И что-то такое говорю и порчу все. Впрочем, какая мне уже разница? С человеком, который может обидеться в самый ответственный момент, вряд ли стоит связывать будущее ребенка… Да и какое у моего ребенка может быть будущее? Никакого, потому что ребенка не существует и не будет никогда. Мне тридцать три года и моя жизнь - бессмысленна!
- Разве я дал тебе повод считать, что говорю просто так? - на этот раз Павлик изменяет своим привычкам и начинает разговор первым. - Вспомни, что сказали в консультационном центре: вы сами себя накрутили, будто усыновить ребенка - такая большая проблема. Женитесь, собираете необходимые бумаги, едете в детский дом, определяетесь, потом предстаете перед опекунским советом и все. Проблем нет, Сонечка. Все ясно, как белый день. Адрес того дома, что нам советовали, у меня остался. Если с твоими капризами и проверками чувств покончено, давай уже действовать. Посмотри на Марину - она тоже думала, что будет жить вечно и еще успеет завести ребенка… Я ведь знаю, тебе, как и всякой женщине, как и Марине, это необходимо…
Мне, как и всякой женщине? Мне, как и Марине?! Это почти хамство! В одном Павлик прав. Марина жила для себя, умерла для себя. И вот в результате только наш "Нараспашку" после себя и оставила. Впрочем, отдадим должное - это немало.
Марина тоже думала, что еще успеет и жила бессмысленно. Теперь так собираюсь жить я. "Тот перетянет на себя долю покойничью," - снова воскресает в ушах старухин голос. Кажется, я просто переутомилась сегодня. Слишком много эмоций, слишком много поводов для помешательства…
- Ну, что ты молчишь? - Павлик безжалостно выхватывает меня из объятий беспамятства. Трясет с надрывом, нервничает. - Кстати, - это уже деловым тоном, уже без истерики, - Только сейчас вспомнил. Знающие люди мне посоветовали, для опекунского совета справку предоставлять медицинскую с объяснениями, почему пара не может иметь детей. Тебе же напишут там в больнице, что так и так, удалили оперативным вмешательством? - и тут же снова с трагедией в голосе, это уже не по делу, значит можно дальше чувства чувствовать: - Ну что ты молчишь?!
- Павлик, я отключаюсь! Все мне напишут, все, что скажешь, подтвердят, только очень тебя прошу, давай завтра поговорим… Я ж не железная!
Объективный взгляд.
Он бы еще ее тряс, и еще требовал объяснений, если б она не заснула сразу же. Делал бы он это вовсе не из жестокости, а потому что чувствовал - что-то не так, что-то изменилось в Сонечке, кто-то другой владеет теперь ее помыслами. Верить в это, и вообще об этом задумываться Павлику было унизительно. Максимум, что он мог себе позволить, это пытаться получить твердое подтверждение предыдущих договоренностей. А подтверждения были вялые, шаткие, и давая их, Сонечка как бы впадала в оцепенение, и Павлик пытался хоть как-то ее расшевелить, рисуя все новые горизонты, и сам начиная верить в них.
Изначально Павлик и Сонечка говорили об усыновлении ребенка, как о чем-то призрачном. Дескать, поживем вместе, встанем на ноги, вырастим себе стабильность и уверенность, а вот потом пойдем и сделаемся молодыми родителями. Возьмем какую-нибудь двухгодовалую крохотулечку - не меньше, потому что, как считал Павлик, дети только с этого возраста начинают вызывать к себе любовь и симпатии. Изначально о ребенке говорилось даже всегда в сослагательном наклонении. Мол, если бы мы могли вдруг резко встать на ноги, то… Но потом, когда Сонечка явно начала ускользать из рук и планов Павлика, он, подсознательно пытаясь удержать, покорить, вернуть в казавшееся ему подчинение, стал говорить о будущей семье все вразумительнее, и даже в консультационный центр Сонечку повел, щеголяя серьезностью своих намерений.