- Так тебе и надо, ирод…
- Красиво да? - спросила Таня. - Из "Ассы" песня, ты смотрел?
Но Шишин "Ассу" не смотрел.
- А зря, хороший, интересный, про любовь.
- Мне мать не разрешает про любовь.
- Еще "Романс жестокий" тоже фильм хороший. Там он ее убил.
- Кого?
- Она красивая была.
- Тогда понятно…
"Убий…" - подумал, испугался, слова не узнав, как будто написал его с ошибкой, знал, что с ошибкой, знал, не мог найти. Грыз карандаш, потел, сопел и морщил лоб и нос, и ставил точки, против каждой строчки, как мать учила. "Погрызь мне, руки отобью!"
Дышала за спиной, ждала что скажет, сколько будет семью семь.
Оглянулся. Никого. Никто не дышит.
Сквозняк на кухне форточку пилил, молчало радио, из приоткрытой спальни сочился тусклый свет. Шуршала под ногами старая газета, которую поверх всего стелила мать, чтобы не гадил паразит хорошего паркета, ковров не гадил, в жизнь не гадил ей.
"Всю жизнь изгадил тварью этой, и себе и мне…"
Под листьями хрустел песок, земля сухая, стекло, как будто сотни мурашей, клопов диванных, таракашек он давил шагами. И место от разбитого трельяжа смотрело темно, как дыра в полу.
Там было матерью уже заметено, замыто, терками до скользкого натерто, до пустого, но не застелено газетами еще.
И шорохами, ползаньем каким-то набит высокий шкаф в прихожей. Как будто все прихожие с подарками, с тортами, красными цветами, пришли на день рождения его, но не пустила мать гостей, за "семью семь", и те, так и не расстегнув пальто, рядами долго лет стояли запертые в шкафе, шептались, скрежетали, ждали, ждали, когда ответит Шишин, сколько будет семью семь.
- Иди гулять! - кричала снизу Таня.
"Не пустит, если не отвечу, сколько это. Семью семь…"
Мать все еще спала, накрывшись с головой похожим на шинель колючим одеялом, такая длинная, худая, точно нет, и тихо занавеска шевелилась, на щелочку приоткрывая, закрывая день. На кожаном окладе страшной книги ладанка в петлю шнурком свернулась, косился образок, и душно пахло в комнате испитым чаем, валерьяной, серной кислотой, которой мать чертей в углах травила и клопов.
Он подождал немного, мать не просыпалась.
- Мама…
Мать не откликалась.
- Где моя копилка?
Мать не отвечала.
- Я опоздаю, просыпайся, мама!
- Опаздывают те, которых ждут, кого не ждут, не опоздают. А ты себе не нужен, опоздать, - сказала мать.
Глава последняя
"Удавлюсь!" - подумал Шишин, и за веревкой в хозяйственный пошел.
"Куда собрался?" - не спросила мать, и Шишин долго в коридоре ждал, когда мать выйдет, спросит, куда собрался он, а он ответит: "За веревкой". А мать тогда: "И мыла заодно купи…" и денег даст и на веревку и на мыло, а может быть вернет копилку-кошку, все вернет, но мать не выходила.
Он потоптался, потоптался громче, потоптался, прошел, газетные с пути расшвыривая листья от спальни к кухне, и наоборот, чтобы раздразнилась мать. Но мать не раздразнилась, и опять не вышла. Дверь в спальню приоткрыл, и половицей заскрипел, чтобы вставала. Мать не любила, чтобы половицей Шишин скрипел в дверях ее. Но все не ни гы, ни мы, и Шишин в ванную пошел, и свет включил, и воду лил, и долго мылил руки мылом земляничным, пока все не измылил матери назло. И все измылив, света не гася и кран не закрутя, вернулся к шкафу, покопаться. Но долго не решался дверь открыть, прислушиваясь к шепотам гостей, которые у матери висели в шкафе, на деревянных вешалках с крючками, не раздеваясь, как пришли, давно.
И Шишин тоже там висел, в болоньей желтой курточке на кнопках. С продетой в рукава резинкой, с варежкой одной, но без второй, с билетиком несъеденным несчастным в правом не застегнутом кармане. И бабушки Тамары синее демисезонное пальто, демисезонное на все сезоны. И мать висела в подвенечном платье стиля "Ампир". - Не "Ампир, а ампИр…" - сказала бы мать, но мать молчала.
Пиджак отца, и белый китель, с ромбиком на левой ВПА второго ранга капитан, герой Советского Союза.
Мать все не просыпалась. "Как убили" - подумал, вздрогнул, стараясь вспомнить что-то, что забыл, и вспомнил, что другое мыло называется дегтярным. "Дег-тя-рное…", - подумал, и, подумав, вспомнил, что вспомнил все не то, о чем забыл. "Дегтярным веревку себе намыль и удавись" - сказала мать, но мать молчала.
Ключ повернул и дверь гостям открыл. Нарядные в шкафу стояли гости, много. С тортами и цветами, с подарками пришли… Вошли. Отец, и бабушка Тамара, тетя Таня, тетя Оля, дядя Женя…
Из спальни вышла мать, в своем "Ампире" белом, красивая, красивей может всех, и вкусно вдруг запахло в доме пирогом капустным, холодцом, салатом Оливье и сервелатом. Шишин побежал на кухню, где тетя Оля чистила селедку и голову ему дала, и обсосать скелет.
Упала ложка со стола, и это значит - Таня уже сейчас придет. Он, вытирая руки о пижаму, побежал к двери, но дверь входная выше стала, так, что было невозможно заглянуть в глазок, а открывать, не посмотрев, нельзя, а то зарежут. И Шишин в спальную пошел, за табуретом. Там, на диване сидел отец, второго ранга капитан, и новости смотрел про ЦРУ, угрозу атомного взрыва, холодную войну и Белый дом.
- А ну-ка, брат, пойди сюда! - сказал отец, и Шишин подошел, робея, так далеко и незнакомо, странами морскими пахло от отца.
- Вот, Саша, ножик перочинный, раскладной, из дальних стран привез, дарю! Но спрячь от мамы, ладно? Чтоб не заругала нас с тобой.
- Ага…
- Храни на памяти обо мне, и помни, Саша! Ты тоже вырастешь и капитаном станешь, откроешь Северную землю, и назовешь ее в честь Тани! - пообещал отец.
- Ага, - ответил Шишин, - Таней! А ты еще придешь?
- Не знаю, уезжаю за полярный круг, в Австралию, - сказал отец.
- А это долго? - поинтересовался Шишин.
- Долго, брат, - вздохнул отец. - Но ты запомни, Саня, что я тобой горжусь. Расти хорошим, честным человеком, мать береги и бабушку, теперь ты за меня! - и сразу же исчез, как будто шапку невидимку вместо козырька надел.
Забыв, что нужно посмотреть в глазок, пришла ли Таня, китель Шишин на коленях гладил, жалко было, что ушел отец.
Но снова зазвонили в дверь, и он опять бежал встречать, и, выходя из шкафа, дарили торты и велосипеды гости, коробки с разноцветными карандашами, солдатиков, машину БМВ модель, медведя, гимнастерку, лыжи и коньки.
- Входите! Здрасьте, дядя Толя, Тетя Клава! Тетя Аня, Тетя Галя! Тетя Таня, а Вы мне шоколадку принесли?
- Конечно, Сашенька, какой уже большой! Герой! Держи!
- А можно, мама, сам схожу за Таней?
- Сходи конечно, милый, ну, беги, беги!
И Шишин вышел в коридор, чтоб позвонить за Таню.
"ДзыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыНЬ!" И забежал открыть.
Она вошла. В нарядном платье розовом с бантами и с книгой Диккенса в руке.
- "GREFT EXPECTATIONS" в оригинале! - сказала Таня - Про любовь! Читай!
Но Шишин не любил читать, еще и на английском. "Ты лучше расскажи", - сказал, и Таня рассказала Шишину про Пипа, Мисс Хэвишем, и дочь ее приемную Эстеллу, и как мисс Хэвишем сидела в черной комнате своей, с завешанными зеркалами, в истлевшем подвенечном платье, и говорила дочери Эстелле, чтоб разбивала всем сердца без жалости и без конца…:
- Ну, что же, все за стол? - сказала бабушка Тамара.
- Нет, без отца не сядем, подождем еще, - сказала мать,
- А это долго? - поинтересовался Шишин.
- Долго, Саша, - пообещала мать.
И стали ждать, и ждали, ждали, ждали, так долго ждали, он чуть не заснул.
- Вот, неразменный рубль, Саша, - сказала бабушка Тамара. - Ты положи его в копилку, накопишь много денег, вырастешь большим и будешь, как твой папа, капитан второго ранга Николай Петрович Шишин. Он погиб в бою за родину свою.
- Погиб? - вдруг удивилась мать, как будто раньше этого не знала, и в своем Ампире упала на пол, и кричать, кричать…
- Давай от них в Австралию уедем? - предложила Таня.
- Когда?
- Сейчас!
- Давай, - ответил он.
Лежала кошка в нижнем третьем справа, битком набита денежьем. Надолго хватит. Надолго. На всю жизнь.
Накинув на пижаму белый китель, в портфеле школьном он проверил сахар, соль и спички, компас, перочинный нож, что подарил отец, надел собачью шапку, невидимку шапку положил в карман и вышел, по черной лестнице спустился на пролет и позвонил.
- А, это ты, привет! - сказала Таня.
Он оглянулся с беспокойством, чтоб проверить, он это или нет. Бывало так, что Таня открывала не ему, другие люди тоже приходили к Тане. "Другие люди, люди в синем, а не я". На лестничной площадке пусто было. "Другие опоздали, я успел…"
- Ты собираешься уже?
- Ага, почти что все.
- Тогда идем?
- Куда?
- В Австралию, куда?
- В Австралию? Ага… - зевнула Таня. - Ты заходи попозже, я дособерусь…
- Когда попозже?
- Через полчаса…
"А через полчаса чего? Через чего? - подумал. - Ведь полчаса откуда не возьмись не отсчитаешь? Да и докуда нужно знать, через чего? А он не знал, откуда и до куда. И стало страшно, что недосчитаться можно, выйти раньше, позже, или в середине, чем через полчаса, и вовсе прийти не через эти полчаса, а через те, которые не те.
- Бобрыкина не видел? - заглядывая Шишину через плечо, спросила Таня.
- Вчера убил его. И мать, - и рукавом стирая лоб, как будто слово думал, которое забыл, которое "Дегтярное", - и улыбнулся, зная, что дегтярного не надо… "Никому, - подумал. - Никому"
- Дурак! - сказала Таня. - Иди домой, мне некогда сейчас, я собираюсь.
- А это долго?
- Нет.
- А мы не опоздаем?
- Кто это мы?
Он оглянулся. "Мы" - это я неправильно сказал, "мы" всякие бывают, люди в синем тоже могут сказать, что "мы", Бобрыкин тоже… привяжется и скажет "мы", а этого не надо, этого не надо…"
- Я и ты…
Она молчала.
"Опаздывают те, которых ждут, а ты себе не нужен, опоздать" - покойница сказала мать. Но Шишин вспомнил вдруг, что у него есть деньги, "деньги!" - с облегченьем посмотрел на Таню.
- Есть деньги, много! Можно ничего не собирать, я все тебе в Австралии куплю, - и Шишин звякнул кошкой.
- Деньги? Да, деньги это хорошо, - задумчиво сказала Таня, - гораздо хуже, если денег нет.
- Тогда пойдем сейчас?
- Я не могу сейчас…
- Тебя не отпускает мама?
- Мама умерла. Давно, - и посмотрела пристально и странно, как будто не она.
- Тогда пойдем?
- Я не пойду с тобой.
- А с кем пойдешь?
- С Бобрыкиным. Понятно? Понял?
- Зачем…
- А я люблю его.
- Кого… его?
- Бобрыкина, кого!
- Как это любишь…?
- Так. Люблю, и все.
Он опустил глаза, и вспомнил ни откуда, ни отсюда, вдруг, как выходила Таня из подъезда, в белом платье, - наверно тоже как у матери "Ампир", - и там, на лестничной площадке, возле лифтов шарики висели: много, синие и голубые, надувные, зеленые и красные. Красиво. Шарики, флажки.
Дорожка серпантина, край фаты, в стекле дыру царапал ногтем кто-то, кто-то, но не он. "Уймись!" - сказала мать, и оглушенный, как новорожденный, другой беспомощный калачиком свернулся на полу, у лифтов, сжавшись, вбив в живот колени закричал. Взлетает вверх и вниз и опускается в колени плиссированная юбка, она бежит к нему, и пробегает мимо… сквозь него…
- Прости, - сказала Таня.
- А что ты сделала? - поинтересовался он, она, не отвечая, подошла, прижавшись крепко-крепко, и поцеловала в губы.
- Иди, - сказала ласково и нежно,
- Куда?
Она молчала.
- Куда? - он снова звякнул кошкой.
- Просто уходи. И все.
И стало холодно, и страшно, белым-бело, и на одной высокой бесконечной ноте в ушах звенел звонок дверной, а может школьный на урок, или на перемену, но так, не прерываясь все звонил, звонил, звонил…
"И все… - подумал. - Все". В кармане перочинный нож нащупал и щелкнул кнопкой выдвижной.
И вниз по лестнице пошел, негнущиеся ноги подгибая, придерживая за карман пижамные штаны. Потом рысцой, как будто мог еще успеть куда-то, смешно бежал, попрыгивая по ступенькам. Вдруг кончилось ступеньки, и дыханье и стена, и дверь, и там, где кончилось, он развернулся, опять наверх пошел, и побежал еще спросить у Тани, что сделала она, за что простить…
Споткнулся, и упал, поднялся, на стене оставив ржавые следы, утер о лоб ладони. На новой лестничной площадке выбился из сил, и скрючился кулем, и скреб ногтями рухнувшую землю, но только кафель скреб, как не было земли. И дальше выше, отпихиваясь от себя ногами, устал, приник к стене, и оттолкнул ее, ударил кулаком, еще, еще, ускорив шаг.
И там ее увидел.
Она сидела на ступеньке и ждала.
- А ты взяла зубную щетку, Таня? Сахар соль и спички?
- Взяла, - молчала Таня.
- Тогда пойдем скорей.
- Немножко посидим, устала, - не сказала Таня.
"Ладно, - согласился Шишин. - Посидим"
Был ясный день апреля.
Шишин и Танюша на лестнице сидели рядом, по площадке металась семечная шелуха. "Как черный снег…" - подумал. Голова ее лежала на его коленях, и от волос ее, как в детстве, пахло мылом земляничным. И медленно накручивал на палец стружки, пружинки, вопросительные знаки золотых волос.
А вверх по лестнице с газетой поднимался Бобрыкин ненавистный.
А вниз по лестнице спускалась мать с ведром.
Об авторе:
Александра Николаенко
Родилась и окончила школу в Москве, в 18 лет поступила в Университет имени С.Г. Строганова на факультет Монументальной живописи. Профессионально освоила работу с мозаикой, роспись стен, живопись, скульптуру, дизайн. Ее работы представлены в частных коллекциях Франции, Великобритании и России. В 2002 году Александра стала одним из самых молодых членов Московского союза художников. Впервые новеллы Александры Николаенко были опубликованы в журнале "Cибирские Огни". В этом году выходят две книги Александры Николаенко: роман и сборник рассказов. В этих книгах Саша выступает одновременно и как автор, и как иллюстратор.