Увлекательнейшее повествование о первых русских авиаторах.
Владимир Кунин
Воздухоплаватель
Забавно смотреть документальный кинематограф восьмидесятилетней давности!
Все дергается, все прыгает, любой серьезный жест комичен, экран искрится царапинами, и даже самые степенные люди вприпрыжку бегут сломя голову.
Наверное, очень смешными показались бы сегодня такие кадры. Представьте - начало одна тысяча девятьсот десятого года. Юг России. В холодной пустынной степи стоит самодельный аэроплан с работающим мотором. Крутится пропеллер. Авиатор сдвигает кепку козырьком назад и натягивает рукавицы с крагами...
Несколько человек суетливо (старая пленка!) помогают ему. Авиатор угловато приветствует их и уже собирается залезть в свой ненадежный аппарат.
Резкий свисток! Обычный полицейский свисток раздается в холодной степи. К аэроплану мчится автомобиль. Это из него несется полицейский свист. На заднем сиденье господин полицмейстер. На подножках с двух сторон автомобиля двое городовых.
Одной рукой за дверки держатся, другой свистки в рот суют. Люди около аэроплана удивленно смотрят на автомобиль.
Автомобиль останавливается. Городовые спрыгивают с подножек, бегут к аэроплану. Размахивают руками, ругаются, авиатор спорит с ними, потом безнадежно машет рукой и выключает мотор.
Несколько человек укатывают аэроплан по земле. Авиатор понурив голову идет вслед за своим аэропланом...
Очень, очень смешные кадры! Все дергается, все прыгает, любой серьезный жест- комичен...
Но это если сегодня смотреть старую пленку.
А если бы эту пленку смотрели тогда, в том же девятьсот десятом, смешного было бы совсем, совсем мало...
В тысяча девятьсот десятом году, восемнадцатого февраля, на очередном заседании Государственной думы депутат левых Макдаков сказал с думской трибуны:
- Газеты пестрят именами Фармана, Блерио, Сантос-Дюмона, братьев Райт. Многовековая мечта о крыльях, сказка о ковре-самолете вдруг стала осязаемой реальностью. И почему бы России не выйти на европейскую арену под собственным флагом и, чем черт не шутит, еще и потягаться с французами, англичанами и немцами в этом неведомом, удивительном деле - воздухоплавании? Так нет же! Еще ни один человек у нас не летает, а уже правила полицейские против употребления аэропланов изданы, уже есть надзор за этим!
Члены Государственной думы огорчились столь вольтерьянскому выступлению господина Маклакова и недовольно зашумели, заерзали.
А господин Марков - депутат правых, вскочил со своего места и крикнул:
- Что же тут дурного? Понятно, что прежде чем пустить людей летать, надо научить летать за ними полицейских!
Да еще и расхохотался в лицо докладчику, да еще и ручкой этакий комичный жест изобразил - дескать, "не с нашим рылом в калашный ряд"...
Было раннее-раннее утро в Одессе.
Городовой стоял и смотрел, как по совершенно пустым, еще спящим улицам медленно тянулась вереница пустых черных извозчичьих пролеток с дремлющими "ваньками" на козлах.
Только скрип пролеток и ленивое цоканье копыт нарушали рассветную тишину города.
Черные пролетки одна за другой двигались сквозь улицы и переулки, залитые розовато-желтым светом восходящего солнца.
Из какого-то дома не очень твердо вышел молодой франтик с помятым личиком. Он удивленно проследил глазами за извозчичьими пролетками и, улучив момент, перешел улицу перед самой мордой очередной клячи.
Великосветски помахивая тросточкой и стараясь дышать в сторону, молодой человек подошел к городовому и спросил, показывая на процессию пустых извозчиков:
- Если это не похороны архимандрита, то тогда что такое вот это вот?
- Иван Михайлович гуляют, - бесцветно ответил городовой.
- От это да! - восхитился молодой человек. - От это я понимаю!.. - И тут же деловито осведомился: - И по поводу?
- Это нам знать не положено.
- А что вам положено? - иронически спросил молодой человек. - Не, я хочу знать, что вам положено?!
- Вы бы шли, господин, - устало сказал ему городовой.
- А я что - стою?! - возмутился молодой человек и язвительно приподнял соломенное канотье. - Кланяйтесь господину полицмейстеру.
В первой пролетке сидел знаменитый русский богатырь Иван Михайлович Заикин, а рядом, держась рукой за крыло возка, шел не менее знаменитый писатель Александр Иванович Куприн. Заикин был мрачен. Куприн говорил ему:
- Ну перестань, Иван... Ну что за мальчишество!..
Заикин угрюмо молчал, глядя в спину извозчика.
- Ну пойми, что это глупо и ничтожно! - злился Куприн. - И то, что ты делаешь, не протест, а блажь купеческая!
Заикин тяжело посмотрел на Куприна:
- Ты, Ляксантра Иванович, вот что: или садись со мной рядышком, или прими в сторону трошки... А то, не дай Бог, под лошадь попадешь!
Куприн не сделал ни того ни другого, а продолжал:
- Ишь, социалист выискался! Депутат Марков приезжает в Одессу, а борец Заикин готовит ему террористический акт. Скупил всех извозчиков, чтобы не на чем было господину Маркову ехать. Ну смех и грех прямо! Тебе, Иван, Бог силу дал, а умом, видать, обидел.
- Да погоди, Ляксантра Иванович! Ну за что ты так-то?..
Извозчик дремал на козлах и не заметил, как Заикин выпрыгнул на мостовую. Пролетка прокатилась мимо Заикина и ударила его задком в спину.
Заикин бешено обернулся, схватил пролетку за заднюю ось и рывком остановил ее так, что лошадь присела на задние ноги.
- Стой, дура!
И черная вереница извозчичьих пролеток остановилась.
Сорок извозчиков стояли застывшей черной лентой, а Заикин лихорадочно вытаскивал бумажник из кармана и бормотал:
- Ну, погоди, Ляксантра Иванович... Ну чего я тебе сделал такого?..
Лошадь дернулась, и Заикин снова обернулся к извозчику:
- Да стой ты на месте, тетеря!
Он отсчитал несколько бумажек, сунул их в руки испуганному "ваньке" и, показывая ему огромный кулак, рявкнул:
- Это тебе на всех! Смотри у меня!.. Чтобы поровну, понял?!
- Дак, Господи!.. Иван Михайлович!.. Да рази ж мы...
Но Заикин уже не слушал его, а заглядывал в лицо Куприну и говорил:
- Сашенька, друг ты мой сердешный... Я же все как лучше хочу... Я же этому Маркову, мать его за ногу, чтобы он такие слова... Дак как же это можно?! Ну, прости, если что не так. Ну, прости... Не обижайся. Силь ву пле.
И Куприн пожалел Заикина:
- Ладно. Социалист, слава Богу, из тебя не получился. А твой дурацкий террор господину Маркову только на пользу: оттого, что он пройдется пешком от вокзала до "Лондонской", у него будет гораздо лучше работать желудок.
- Ты смотри... - огорчился Заикин. - Ну кто бы мог подумать?
И тут Заикин увидел афишу на рекламной тумбе и остановился, удивленно разглядывая ее. На афише был нарисован аэроплан, летящий над морем, а вверху, в овале, портрет молодой красивой женщины.
- Сашенька, - смущенно сказал Заикин, - ты прочти мне, будь ласков, чего там накарябано...
Куприн улыбнулся и прочел текст афиши:
- "Гастроли всемирно известной француженки женщины-авиатора баронессы де ля Рош. Летающая дама совершит свои полеты на аппарате тяжелее воздуха системы "Фарман" на скаковом поле одесского ипподрома. Билеты продаются без ограничений".
- Это когда? - коротко спросил Заикин.
Куприн снова посмотрел на афишу и ответил:
- Завтра.
Заикин вздохнул:
- Вот это дело стоящее. Билеты без ограничений. Небось деньги - лопатой...
Куприн посмотрел на Заикина и сказал:
- Это дело, Иван, не деньгами стоящее.
- Опять я чего не так сказал? - спросил Заикин.
* * *
Вечером в цирке Заикин гнул на шее рельсы, разгибал подковы, завязывал узлом толстенные железные прутья, а двадцать человек из зрителей старались разорвать его сцепленные руки. Потом Заикин боролся.
В ложе сидели трое: молодая красивая француженка-летчица баронесса де ля Рош, ее антрепренер мсье Леже и журналист Петр Пильский.
У Пильского была ироничная лисья мордочка с умными недобрыми глазами. Разговор шел по французски.
- Бог мой! - сказала де ля Рош, глядя на Заикина. - Какой великолепный экземпляр!
Леже тревожно посмотрел на де ля Рош и сказал Пильскому:
- Я видел мсье Заикина в прошлом году в Париже, когда он стал чемпионом мира.
- Какой экземпляр! - пробормотала де ля Рош.
Леже наклонился к ней и так, чтобы не слышал Пильский, тихо сказал:
- Прости меня, девочка, но несколько лет тому назад, когда ты еще не была баронессой де ля Рош, а в весьма раздетом виде пела и танцевала на сцене "Фоли Бержер", я посмотрел на тебя впервые и тоже подумал: "Какой превосходный экземпляр!" Правда, потом я нашел в себе силы полюбить тебя искренно и нежно.
- Ты предлагаешь мне сделать то же самое? - насмешливо спросила де ля Рош и показала на Заикина.
- В отличие от меня ты вправе делать все, что угодно.
- Спасибо. - Де ля Рош нежно посмотрела на Леже. - Я постараюсь пользоваться этим правом только в исключительных случаях.
- Я вижу, что вы очень заинтересовались мсье Заикиным, - сказал Пильский. - Я могу представить его вам.
- Прекрасно! - рассмеялась де ля Рош. - Вы не боитесь, Леже?
- Нет, мадам. Сотрудничество с вами закалило меня и приучило к любым неожиданностям.
- Мсье Заикин не только прекрасный спортсмен, но еще и блистательный организатор, - заметил Пильский. - Он организатор и хозяин этого борцовского чемпионата.
- Сколько человек находятся под руководством мсье Заикина? - деловито осведомился Леже.
- Человек тридцать, - ответил Пильский.
- О!.. - презрительно махнул рукой Леже. - Мадам стоит пятидесяти.
- Леже! Леже! Вы слишком самоуверенны. Взгляните, какой это мужчина!
- Боюсь, что мсье Заикин так устает быть мужчиной на арене, что сразу же перестает им быть, когда сходит с нее.
- Тогда вам действительно нечего бояться за себя!
- Я боюсь не за себя, а за вас. Ваше спокойствие мне дороже всего.
- Мадам, рекомендую вам рискнуть, - спокойно сказал Пильский. - Насколько мне известно, мсье Заикин работает на арене не в полную силу.
- В таком случае, мсье Пильский, пригласите мсье Заикина завтра же на мои полеты, - улыбнулась де ля Рош и добавила: - Думаю, что мсье Леже это будет так же приятно, как и мне.
* * *
На следующий день в кафе ипподрома сидели Заикин, Куприн, Пильский и их приятель журналист Саша Диабели.
Уже было много выпито и много съедено. Заикин был тихо и добродушно пьян, Саша Диабели чрезвычайно весел, Пильский - озлоблен, а Куприн негромко и грустно говорил:
-...и точно так же через десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать о свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних. "Потому что, знаете ли, - скажем мы хихикая, - с волками жить, по-волчьи выть"...
- Для чего?! Для чего все это нужно? - вдруг зло прервал Куприна Пильский. - Сначала мы тупо гадим под себя, а потом сами же тыкаемся носом в собственное дерьмо, чтобы лишний раз убедиться, что мы попросту омерзительны!
Заикин ничего не понял и вопросительно посмотрел на Куприна. Саша Диабели расхохотался. Пильский готов был уже оскорбленно вскинуться, но Куприн спокойно положил свою руку на руку Пильского и сказал:
- Ничего, Петя... Я верю, что не теперь, не скоро, лет через пятьдесят, но придет истинно русский писатель, вберет в себя все тяготы и всю мерзость этой жизни и выбросит их нам в виде простых, тонких и бессмертно-жгучих образов. И все мы скажем: "Да ведь это все мы сами видели и знали, но мы и предполагать не могли, что это так ужасно!"
- Но мы-то, мы - сегодняшние, при чем тут?! - крикнул Пильский. - Мы-то кому нужны? Кому нужны мы?
Заикин погладил Пильского по плечу и ласково сказал:
- Ну, будет тебе, Петр Осипович... Авось и мы на что-нибудь сгодимся.
Пильский зло стряхнул руку Заикина:
- Ты-то всегда, во все времена будешь нужен! Не в цирке - так в кабаке вышибалой! А мы, со своими метаниями, философийками, попытками психоанализа... Со своей отвратительной интеллигентностью, назойливым проникновением в душу ближнего... Кому все это нужно, я вас спрашиваю?! Когда любая пошлая бабенка-гастролерша чуть ли не в обморок падает от собачьего пароксизма при виде вот этих идиотских мускулов! - Пильский презрительно ткнул пальцем Заикина в грудь. - И готова предать все на свете, лишь бы...
- Ах, вот оно что! - захохотал Куприн. - Ну, слава Господи!.. А ведь я, грешным делом, подумал, что ты взволнован судьбой всей русской интеллигенции. А ты только про себя?
- Слушайте, слушайте! - закричал Саша Диабели. - Давид возжелал женщину. Женщина предпочла Давиду Голиафа. Давид решил, что своим отказом женщина оскорбила в его лице все интеллигентское племя Давидово...
- Замолчи, мерзавец! - крикнул Пильский и угрожающе встал.
- Александр Иванович... - взмолился Саша Диабели. - Объясните ему, что время дуэлей давно прошло и он может просто схлопотать по морде!
Куприн хохотал, а Заикин смотрел на Пильского жалостливо и участливо.
Из-за соседнего столика поднялся грузный высокий херсонский помещик и, пьяно покачиваясь, попытался пройти между Заикиным и соседним столиком. Верзила-помещик не смог протиснуться в узком проходе и тогда вдруг так сильно ударил Заикина тростью по спине, что трость сломалась.
- Подвинься, хам! - прохрипел помещик.
Все были ошеломлены. И только Петр Пильский, маленький, тщедушный и озлобленный, вскочил и бросился на огромного помещика. Но Заикин вовремя перехватил Пильского и негромко сказал ему:
- Ты уж на своих, интеллигентных-то, не бросался бы... - Он прикрыл собою Пильского и спокойно повернулся к помещику: - Ну, теперь-то ваша душенька довольна?
А помещик уже вовсю куражился:
- Вот возьму столик и разобью твою мужицкую голову! Сволочь серая!
Заикин вздохнул, поднял здоровенного помещика над головой и сказал:
- Милейший, вы можете разбить мне столом голову, а я могу вашей головой разбить стол. И сделаю это, если вы сейчас же не уберетесь отсюда...
- Помоги ему, Ваня, - посоветовал Куприн.
- Как скажешь, Ляксантра Иваныч... - кротко заметил Заикин и выбросил помещика через небольшие перильца, ограждавшие кафе.
* * *
... А потом пытались пробиться к аэроплану. Но он был окружен полицией.
Заняли свои места на трибуне рядом с журналистами. У каждого в руках блокнот. Кто-то уже делал заметки, поглядывая на волнующуюся публику. Откуда-то из глубины толпы раздались аплодисменты.
Рядом с трибунами стоял автомобиль. В нем сидели, кроме шофера, три толстых, похожих друг на друга человека. Это были братья Пташниковы - известные одесские миллионеры.
Когда Заикин с друзьями проходил мимо них, Пташниковы улыбнулись, поприветствовали его. Заикин любезно раскланялся.
Наконец появилась баронесса де ля Рош в костюме авиатора, и пока она шла к своему аэроплану, аплодисменты нарастали.
Леже и два механика заканчивали последние приготовления к полету. Де ля Рош коротко спросила у Леже:
- Ну как?
- Все в порядке, девочка, - нежно ответил Леже.
Де ля Рош легко взобралась на аэроплан и подняла обе руки в знак того, что готова к полету.
Затрещал мотор, толпа замерла. Аэроплан тронулся с места и покатился все быстрее и быстрее и вот уже оторвался от земли и повис в воздухе. Ипподром будто взорвался от радостного крика тысяч людей и... снова тишина.
Аэроплан поднялся метров на пять, пролетел немного и снова опустился.
- Ляксантра Иваныч... Сашенька! Что же это за чудо-то такое? - презрительно спросил Заикин. - Я-то думал, она черт-те куда взметнется. Подумаешь, невидаль!
- Сейчас ты наверняка скажешь, что смог бы еще лучше, - сказал Куприн.
- А что?! Да неужто не смог бы?! Захотеть только!
- Иван Михайлов, - торжественно сказал Куприн. - Беру с тебя слово, что первый, кого ты поднимешь из пассажиров, буду я!
- Даю слово! - рявкнул Заикин.
Журналисты услышали громовой голос Заикина и придвинулись поближе.
- Только учиться надо... - сказал Куприн.
- Ежели зайца учить - он на барабане играть будет и спички зажигать сможет... Медведей "барыню" плясать учат, что ж я, не выучусь, ежели захочу?!
Репортеры всех одесских газет уже стояли плотным кольцом вокруг Заикина и Куприна.
Пташниковы тоже прислушивались к их разговору.
Журналисты торопливо строчили в блокноты и вытягивали шеи, чтобы получше расслышать то, что, распаляясь в обидчивом гневе, кричал Заикин:
- Что я, глупее медведя, что ли? Да я, ежели захочу, то хоть завтра...
Давешний франтоватый молодой человек с помятым личиком тоже оказался здесь. Он снова был чуточку навеселе и восхищенно смотрел на громадного Заикина снизу вверх. Он уже пробрался сквозь кольцо журналистов и любопытствующих к самому Ивану Михайловичу и теперь только ловил миг, стерег паузу в хвастливой речи Заикина, чтобы самому вставить слово.
- Вы не смотрите, что во мне семь пудов с половиной, - говорил Заикин.
- Правильно! - крикнул молодой человек. - Это ничего не значит!