* * *
Это была военно-авиационная школа, рожденная войной. Ни традиций, ни сладких воспоминаний "старичков" о лучших днях мирного бытия здесь не существовало.
Была далекая от фронта Средняя Азия, бескрайние просторы, которые позволяли самолетам заходить на посадку и взлетать с любого направления; почти постоянные курсы ветров и крайне малое удаление от районного центра.
Все службы авиашколы размещались в длинных деревянных одноэтажных бараках на добротных каменных фундаментах. Даже штаб школы. Но два здания были сооружены капитально. Из кирпича, в три этажа каждое, с широкими лестницами и светлыми помещениями.
Чахлая, пыльная азиатская растительность на всей территории авиашколы была буйно расцвечена врытыми в землю стендами с немеркнущими изречениями из уставов и немудрящими афоризмами, прославляющими именно тот род оружия, которому служила эта школа...
Повсюду было чистенько - фундаменты побелены известкой, на спортплощадках под турниками и брусьями - свежие опилки, проходы и проезды окаймлены белыми крашеными камешками.
По одному из таких проездов пылил "виллис" начальника школы генерал-майора Лежнева. Генерал ехал с аэродрома после тренировочных полетов. На коленях у него лежали кожаный шлемофон и планшет с картой. На гимнастерке виднелась звездочка Героя.
Отдавали честь "виллису" проходившие офицеры, пробегавшие курсанты и самый различный техсостав.
Генерал кивал головой направо и налево, внимательно разглядывая свою школу.
- В штаб? - спросил пожилой шофер в комбинезоне.
Генерал самую малость помолчал и сказал:
- В первую эскадрилью. Там Хижняк личный состав собрал. Пополнение инструктирует.
- Этому пополнению еще титьку сосать, - мрачно сказал шофер.
- А им воевать пришлось, от голода пухнуть.. - то ли согласился генерал, то ли упрекнул шофера.
У барака первой эскадрильи "виллис" затормозил.
- Поезжайте обедать.
Генерал легко выпрыгнул из машины и, помахивая шлемофоном и планшетом, подошел к бараку первой эскадрильи.
Одуревший от тоски и жары дневальный вскочил с преувеличенным рвением и уже открыл рот, чтобы завопить молодцеватое "смир-р-но!", но генерал приложил палец к губам. Дневальный испуганно посмотрел на генерала и шепотом доложил:
- Товарищ генерал-майор... дневальный по эскадрилье курсант Тараскин...
Генерал махнул рукой и прошел в барак. Встал за косяком настежь открытой двери и закурил. Дневальный с откровенной завистью втянул носом дым генеральского "Казбека".
По обе стороны в казарме стояли сдвоенные ряды двухъярусных железных коек. Посредине, в широком проходе, выстроилась вся учебная эскадрилья - немногим более ста человек. Перед строем стояли шесть офицеров и Кацуба.
В этом царстве покорителей воздуха и завоевателей пятого океана Кацуба, в своей приплюснутой фуражечке с черным околышем и неуместно черных погонах с танковыми эмблемками, казался случайно заблудившимся, нелепым, невесть откуда взявшимся существом.
Курсанты на него поглядывали насмешливо, офицеры - с чувством неловкости, и только командир эскадрильи, молодой и щеголеватый капитан Хижняк, ничего такого не замечал и говорил:
- ... Кто прибыл к нам из различных воинских частей, а кто, может, успел и понюхать пороху - попрошу забыть всяческую фронтовую вольницу и тому подобные отклонения от строжайшей воинской дисциплины. А также тем, кто призван военкоматами. Кончилась ваша мирная гражданская жизнь! Тут нету мамы и папы, дяди и тети. Тут армия! И чтобы никаких таких различий - дескать, я фронтовик, а ты, дескать, салага - быть не должно!.. Все вы теперь курсанты военно-авиационной школы - будущие авиаторы, летчики! Представители самого современного и самого грозного рода оружия!
При последней фразе командира эскадрильи Кацуба скривил губы.
- А самое главное, - продолжал Хижняк, - вы обязаны помнить, что, пока в спокойных и далеких от войны условиях вы будете служить и учиться летать, там, на фронтах, насмерть дерутся ваши старшие братья, отцы и товарищи!.. И погибают за то, чтобы вы могли...
- А мы не просили, чтобы нас снимали с передовой! - вдруг прервал Хижняка чей-то голос из строя.
Кацуба повел своими маленькими сонными глазками и увидел, что выкрикнул это знакомый ему по привокзальному базарчику курсант с медалью "За оборону Ленинграда". Под глазом у курсанта красовался замечательный фингал.
- Молчать! - крикнул Хижняк. - Два шага вперед!
Курсант вышел из строя.
- Фамилия?
- Рядовой Никольский.
- Курсант Никольский, - поправил его Хижняк. - И прекратить разговорчики! Встать в строй!
Подобие улыбки тронуло лицо Кацубы. Он увидел второго знакомца, со вспухшей губой... Потом третьего... И наконец, четвертого, со значком ГТО. Кацуба удовлетворенно крякнул и стал слушать капитана.
- Эскадрилья делится на четыре звена... Командирами звеньев будут летчики-инструктора, которые после прохождения вами теоретического курса в УЛО, учебно-летном отделе, будут учить вас летать.
И Хижняк показал на двух младших лейтенантов, лейтенанта и старшего лейтенанта.
- Ну и я - командир эскадрильи... Это, так сказать, летно-подъемный состав. Теперь состав наземный: помощник командира отряда по строевой - майор Кулюгов. Он бывший пехотинец и знает свое дело туго. Уставы, строевая подготовка, несение нарядов и караульной службы...
Маленький, толстенький майор Кулюгов заискивающе улыбнулся курсантскому строю.
- Ну и, наконец, старшина эскадрильи! - торжественно провозгласил капитан Хижняк и четким рубленым жестом указал на Кацубу.
- Кто самый главный человек в армии? Кто ближе всех стоит к рядовому и сержантскому составу? - театрально возвысив голос, спросил комэск. - Старшина! - И поощрительно похлопал Кацубу по вислому плечу. - Ничего, что его погоны пока еще не соответствуют... Это дело поправимое! Старшина Кацуба тоже прибыл к нам с фронта. И он, как никто, должен вам стать отцом родным! Все через старшину!..
Кацуба холодно смотрел на отлупленных им четверых курсантов. Курсанты ненавидяще разглядывали Кацубу.
- За все отвечает старшина! - с пафосом продолжал Хижняк. - За внешний вид курсанта-авиатора, за дисциплину, за поведение в столовой, в казарме, в увольнении... Заправка коек, утренняя зарядка, вечерняя поверка... Это все старшина, старшина и старшина! - Хижняк улыбнулся Кацубе и спросил его бодро, как свой своего: - Ты меня хорошо понял, старшина?
И тогда Кацуба медленно и раздельно произнес:
- Я те-бя очень хорошо понял, ка-пи-тан.
Это было всеобщим потрясением. Поражены были все - и курсанты, и летно-подъемные лейтенанты, и наземный майор Кулюгов.
Совершенно ошеломлены были за дверью и генерал с дневальным.
Но больше всех растерялся командир эскадрильи капитан Хижняк.
- Товарищ старшина! Вы что, с ума сошли?!
- Никак нет, това-рищ ка-пи-тан, - отчеканил Кацуба. - Я вас действительно очень хорошо понял.
Дневальный, курсант Тараскин, с ужасом смотрел на генерала. Сейчас генерал ворвется в казарму... и всех бросит в железные тиски военного трибунала!..
Но генерал испугал Тараскина еще больше, когда сказал с тихим злорадством:
- Ну теперь я за вас спокоен!.. Этот старшина даст вам под хвост! - Он легонько стукнул дневального по затылку, нахлобучил ему пилотку на нос и грозно добавил: - Неси службу как следует!
Рассмеялся, перекинул шлемофон и планшет с картой через плечо и, насвистывая, вышел из барака.
* * *
- Раз-два! Раз-два! Выше ножку! Держи равнение!.. Раз-два! - кричал Кацуба. - Правое плечо вперед! Марш! Левый фланг - почти на месте, правый - шире шаг!.. Прямо! Выше ножку!..
Господи Боже мой! Ну зачем авиаторам строевой плац? Ну на кой черт это "выше ножку!"? Скорей бы начать летать!
Скорей бы кончились эти мучения... Эту морду квадратную, этого дракона железобетонного, старшину этого, Кацубу распроклятого, хоть реже бы видели!..
- Шире шаг! Держать равнение!..
Если есть Бог на свете - покарай старшину Кацубу!
- Левое плечо вперед! Шире шаг!..
В километре за бараками садятся и взлетают один за другим самолеты... Ревут на взлете двигатели. Приятно урчат на посадке. Хоть бы один из них свалился на Кацубу.
- Эскадрилья-а-а-а, стой! Пять минут на перекур! Разойтись...
... Делают же, черт подери, самолеты, танки, пулеметы скорострельные - по тысяче восемьсот выстрелов в минуту!.. Ну неужели трудно сделать машину, которая бы чистила картошку! Почему эти полторы тонны картошки нужно чистить руками?!
Да еще ночью! Да еще Кацуба торчит за спиной! Чтоб ему ни дна ни покрышки!
- Что же вы полкартошечки-то срезаете, товарищ курсант? Это же все-таки Средняя Азия... Здесь картошечка не растет. Ее вам сюда за три тысячи верст возят!..
- В гробу я эту картошку видел! Что я, нанялся?!
- В гробу, товарищ Никольский, вам вообще ни хрена не нужно будет. А вот с утра весь личный состав школы есть захочет. Так что садитесь, не вскакивайте, ножичком не размахивайте. Здесь не баррикады, и вы не Гаврош... Показываю еще раз: в левую руку берете картошечку, а в правую - ножичек. И аккуратненько...
* * *
... В столовой от него тоже спасу нет! Все старшины как старшины - сидят за своим столом, трескают кашу с мясом, а Кацуба (чтоб он сдох!) стоит и свою эскадрилью глазами сверлит. Кусок в глотку не лезет...
Стол - отделение, стол - отделение... На столах делят хлеб. Делят как положено: один отвернулся, другой тычет пальцем в пайку, орет:
- Кому?
- Селезневу, - говорит отвернувшийся.
- Кому?
- Прохоренко...
Все честь по чести. Никто не обижается.
- Кому?
- Отставить! - Кацуба, кто ж еще?! - Это еще что за жмурки? - А голос такой противный - хуже некуда.
- Чтобы по справедливости, товарищ старшина.
- Хорошенькая "справедливость"! Сами себе не доверяете. Еще раз увижу - два часа строевой...
* * *
- Курсант Чеботарь, подъем!
Кацуба стоит у верхней койки Чеботаря с часами в руке и засекает время. Это уже после отбоя-то! Бедный Чеботарь в одних трусах неуклюже спрыгивает с койки и лихорадочно начинает одеваться. Все у него валится из рук, пряжка ремня на боку, две пуговицы отлетели, ширинка не застегнута...
- Неплохо, - говорит Кацуба, глядя на часы. - Курсант Чеботарь, отбой! - И снова засекает время.
Чеботарь поспешно начинает раздеваться и складывать обмундирование. Гимнастерку - так, бриджи - так, портянки обернуть вокруг голенищ... И под одеяло!
- Курсант Чеботарь, подъем!
И все с самого начала.
Мокрый от напряжения, с искаженным от бессильной ярости лицом, одетый Чеботарь вытягивается перед Кацубой.
- Отбой!
Мгновенно раздевшись, измученный Чеботарь буквально вспархивает в свою койку. Ненавистью к Кацубе горят его глаза из-под одеяла.
- Прекрасно, - говорит Кацуба и прячет часы. - Вы способный человек, товарищ Чеботарь. Неплохо потренировались, верно? И не нужно слов благодарности. Я же знаю, они у вас в сердце. А я только выполняю свой долг. Так что благодарить меня не за что. Вы теперь поняли, как нужно ложиться после команды "отбой"? Спите спокойно. И пусть вам приснится что-нибудь вкусное...
Ну, прямо инквизитор какой-то! Чеботарь ему это запомнит!
* * *
Кацуба живет в каптерке, среди стеллажей с чистым нательным бельем, сапогами, шинелями, гимнастерками. Стол, стул и обычная курсантская железная койка. Висят танкистский китель Кацубы с гвардейским значком и фуражечка с черным околышем. Чистенько, как в девичьей светелке.
За столом сидит Кацуба в нижней рубашке, в галифе и тапочках на босу ногу. Заполняет какие-то ведомости, чертит график, составляет служебную записку в строевой отдел...
Услышал, как кто-то вошел в предбанник эскадрильи, и посмотрел на часы. Первый час ночи. Слышно, как дневальный залопотал:
- Товарищ капитан! За время вашего отсутствия...
- Ладно тебе... Тихо, тихо. Старшина спит?
- Никак нет, товарищ капитан. Только что выходили...
Раздался стук в дверь.
- Да, да, - сказал Кацуба. - Не заперто.
Вошел командир эскадрильи капитан Хижняк. Усталый, в стареньком стираном комбинезоне, с шлемофоном на поясе и планшетом через плечо.
- Не спите, старшина?
- Никак нет, товарищ капитан. Проходите, пожалуйста.
Кацуба подал капитану стул, а для себя вытащил из-под стола патронный ящик.
- Я после ночных полетов - как лимон выжатый... - виновато сказал капитан. - До дома не доскрестись.
- Хотите чаю?
- Чаю? - переспросил капитан. - Чаю - это хорошо... Послушайте, старшина, а у вас чего-нибудь другого, покрепче, не найдется?
Доставая со стеллажа чайник, Кацуба на секунду замер. Пауза была почти невесомой, он тут же повернулся к капитану и легко, не разыгрывая сожаления, сказал:
- Никак нет, товарищ капитан. Не держу. Чаю хотите?
Хижняк вздохнул. Ему не столько хотелось выпить, как просто так, по-человечески, посидеть со старшиной, пожаловаться ему на что-нибудь, в ответ услышать такую же жалобу и убедиться, что Кацуба подвержен тем же человеческим слабостям, каким подвержен и он, Хижняк. А еще Хижняк хотел послушать о фронте. Сам он до сих пор не воевал, и чувство вины не покидало его ни на секунду...
- Да нет, спасибо, - отказался Хижняк от чая. - Вот покурю и пойду...
И тогда Кацуба пожалел капитана и положил на стол пачку "Дуката".
- Попробуйте.
Хижняк закурил, с удовольствием затянулся и сказал:
- Да, в нашем ПФС таким не разживешься.
- Инвалид один на толкучке торгует.
- Дерет, наверное, три шкуры...
- Ничего, терпимо. На что мне еще тратить?
Капитан посмотрел на висящий танкистский китель и фуражку с черным околышем.
- Храните?
- Нехай висит до своего часа.
Никак не получался у капитана Хижняка откровенный разговор!
- Вы знаете, Кацуба, я уже давно хотел вам посоветовать...
- Слушаю вас, товарищ капитан.
- Вы бы с курсантами того... полегче, что ли... А то вы их больно круто взяли... А? Все-таки это, как говорится, авиация. Тут своя специфика в отношениях... Не как в других родах войск.
- Но авиация-то военная?
- Конечно, военная, - излишне торопливо подтвердил Хижняк. - Но вот они скоро у нас летать начнут, а тут... Чего скрывать? Полеты начнутся - каждый день своей жизнью рисковать будут. Это на таком-то удалении от фронта! А потом вы на них поглядите - они же дети совсем еще... Дети, старшина...
* * *
... И тогда Кацуба вдруг снова увидел грязную снеговую лужу, обожженного окровавленного мальчишку в слезах - своего башенного стрелка, и услышал его предсмертный захлебывающийся тоненький крик: "Старшина-а-а!"
* * *
- У вас есть ко мне какие-нибудь конкретные претензии, товарищ капитан? - холодно спросил Кацуба.
- Да нет, что вы! Я просто так, вообще... - Хижняк загасил папиросу и встал.
Встал и Кацуба. Натянул сапоги, надел гимнастерку и подпоясался ремнем.
Вдвоем они вышли в предбанник. Вскочил дневальный. И в это же время, не замечая ни старшину, ни капитана, совершенно сонный курсант, шатаясь, с полузакрытыми глазами, вышел из казармы. Маленький, худенький, в длинных синих трусах, пилотке и сапогах на босу ногу, курсант являл собою жалкое зрелище.
- Товарищ курсант! Вернитесь, - приказал ему Кацуба.
Ничего не соображавший курсант остановился, откровенно переминаясь с ноги на ногу.
Кацуба подвел курсанта к большому зеркалу.
- Обратите внимание на свой внешний вид, - сказал Кацуба.
- Но я же в уборную, товарищ старшина! - простонал курсант, продолжая свой трагический танец.
- Марш в казарму! Одеться как положено!
Курсант, чуть не плача, побежал в казарму, а Кацуба с капитаном вышли на крыльцо.
- Скоро банный день, - сказал капитан.
- Так точно, - скучно ответил ему Кацуба.
- М-да... - сказал капитан.
В эту секунду мимо них со стоном промчался тот самый курсант. Уже в галифе, гимнастерке, с ремнем. И только наспех замотанные портянки торчали из сапог. Подвывая, курсант исчез в темноте. Капитан посмотрел ему вслед и рассмеялся. Что-то похожее на улыбку выдавил из себя и Кацуба.
- Спокойной ночи, - сказал Хижняк.
- Спокойной ночи, товарищ капитан.
Кацуба вернулся в каптерку, закрыл на крючок дверь и из глубины стеллажа, из-за чистых кальсон и нательных рубах, вытащил початую бутылку водки. Налил себе, неторопливо выпил. А потом почему-то вслух сказал:
- Спокойной ночи, товарищ капитан. - И снова уселся за стол составлять какие-то ведомости.