* * *
Консьержка пристально изучала каждое фото.
– Мы посменно дежурим в подъезде. Только Дарья Иванна больна третий день. Так что я очевидец всех этих событий.
Фотографий то было всего-ничего, а остались уже единицы. Гущин уж было отчаялся, когда она позвала, не отрывая взгляда от объекта, и ткнула пальцем: "Это он".
На фотографии были трое, Елена, молодая совсем; девушка и юноша за правым плечом.
– Этот приходил вчера. Максим Петрович ушел, а он появился. Других не видела.
* * *
– Давнишняя. Это Вера Гордиенко. – Ромин разглядывал фотографию. – Мужика не знаю. – Звоните в Америку.
Максим взглянул на часы, в Колорадо как раз время к полудню.
– Письмо отправьте электронное, карточку отсканируйте. Кто такой? – Максима лихорадило, но Гущин диктовал, почти приказывал. Он знал как важно время, да и Максим забывался в подчинении и смене действий.
Пока Ромин возился у компьютера, Гущин рассматривал фото. Елена не смотрела в кадр, чуть в профиль. Она выискивала что-то вдали, слегка восточная, почти красавица. Вера смотрела на зрителя пристально и очень дружелюбно. Открытое лицо, приветливое. Молодой человек позировал.
Максим прилип к экрану монитора, и что-то пристально рассматривал. Гущин приблизился и занял место второго ряда. Ромин нашел стихи, и следователь, вслед за ним, прочел:
Усталые часы, некстати,
Бьют полночь. Не видать ни зги.
Есть время, но его не хватит.
Йоркширский пес седой тоски
Мне памятью терзает душу
Едва забрезжит призрак дня.
Нет сожалений у меня.
Я сломлена и безоружна
– У. Б. Е. Й. М. Е. Н. Я. Это она писала? Вам?
И, только через большую паузу, Максим выговорил:
– Елена. Смотрите – в почте два письма. Одно ко мне. Его я отдал. А это – кто же знает – кому? Адрес nizaro@columbus.com. Я не знаю. Письмо сохранено, как черновик. Отправила она его, или собиралась – какая разница?
В этот момент зазвонил телефон следователя. Он выслушал. Взглянул на Ромина, с предельной осторожностью спросил:
– Простите, у вас были вчера с супругой отношения?
Максим застыл в недоумении, потом прошептал: "Что?", и потом: "Ее изнасиловали? Прежде чем убить?" И зажал голову руками. И через мгновение, стиснув зубы, полушепотом, решительно отчеканил:
– Я звоню Вере, а потом вы оставите меня. Я не насиловал, не убивал, я сам жертва и если для Елены уже все, то я должен еще собраться и проститься с ней. – Выдолбил номер на клавиатуре телефона. – Вера? Ромин Максим. Прости, у нас горе. Елены не стало. Потом. Посмотри письмо в компьютере, кто это с вами на фото, – и, выслушав, Гущину:
– Никита Поленов. Он художник, живет на Сретенке. Вот телефон.
* * *
Гущин набрал мобильный номер. Абонент не отвечал.
Пришло время сказать себе: "Завтра". Охотничий гон обуздала усталость. "Завтра" стреножило бег мыслей, переключало.
* * *
Утро началось с кабинетной работы. В заключении криминалистов не определенные идентификацией следы пальцев были обнаружены на дверной ручке, вазе с цветами, перилах, кое-где на стеклянных осколках и на главном вещдоке – обелиске.
Елена не сопротивлялась убийце, более того, она разделась сама. И занималась любовью. Наверное, с будущим убийцей. Он вошел в нее, а потом пронзил сердце стеклянной молнией. Так в переводе с языка заключения патологоанатома выглядела история последней любви Роминой.
Но на скульптуре сохранились следы двух неизвестных рук, и это даже как бы коробило.
Гущин набрал номер Веры Гордиенко, представился. "Всего несколько вопросов. Зачем вы посылали Поленова к Елене?". Голос Веры был чист и проникновенен, речь как бы состояла из отрывков музыкальных фраз. "Я, думаю, Никита боялся, что Лена не захочет его видеть. Я не посылала его. Они давно не виделись, жизнь развела. А я с ними в отдельности продолжала быть близка. Вот он мог, поэтому, на меня и сослаться. А что, он сам не мог объяснить? Я не могу ему дозвониться". "Еще не беседовали. Ромина была найдена убитой после визита этого Поленова". – "Найдите, поговорите с ним, я думаю – он расскажет. У него проблемы, но Вы думаете – он убил? Лену? Нет, нет. У него разлад в душе, он нуждается в помощи и пальцем никого не тронет". "Он был любовником Роминой?". "Никогда! Позвоните после разговора с ним, а я буду думать".
* * *
Гущин поехал на Сретенку, в Костянский переулок. Дверь открыла немолодая женщина, волосы плохо прибраны, исхудалая, большие горестные глаза. Она, изучающе, посмотрела на гостя, и спросила тихо: "Что вам еще надо? Разве он не рассчитался с вами?". "Постойте, вот удостоверение. Я майор Гущин Виктор Васильевич. Мне нужен Поленов Никита". "А я думала, Никита в мастерской, сегодня там ночевал", – "Вы кто ему будете?" – "Жена" "А что телефон не берет?" "Это нормально, когда он пытается работать. Так зачем он вам?" "Где мастерская?" "На Масловке. Давайте, я вам покажу".
В коридоре с высоченными потолками шаги дробно сотрясали тишину. Остановились у двери под номером 25. Анастасия, супруга, тихонько постучала, потом еще. "Никита, это я". Еще постучала и, при отсутствии ответа, вопросительно посмотрела на следователя. Перехватив взгляд, медленно опустила глаза, да так и оставила их на полоске света, пробивавшегося из-под двери.
Участковый, понятые, плотник – все заняло минут двадцать – дверь открыли. Поленов Никита Михайлович, сорока трех лет от роду, с исколотыми венами, уткнувшись в грудь подбородком, уже не хотел ни дозы, ни еще чего, бездыханный и остывший. Мастерская походила на захламленный склад. Только расчищенный уголок у стены, где стол, диван, хозяин. "Я думаю – не криминальный" – предположил судмедэксперт.
Анастасия все рвалась к мужу, но труп унесли. Гущин попросил ее проехать в отдел. Анастасия, незамедлительно, начала рассказ. Вернее – поток воспоминаний. Рефрен в рассказе так звучал: "Вы не представляете, какой Никита был замечательный". Гущин записал в протоколе: "Был успешный художник-портретист, много заказов. Психопатический тип. Клиенты не нравились, работал ради денег. Своего рода слава. Пить особо не любил. Жена узнала о наркотиках лет пять назад. Не лечился. Типичная картина. Зависимость. Работать невмоготу. Деньги кончились. Набрал заказов, предоплата. Последний уговор – лечиться. Необходимы деньги".
– И вы знаете, вчера он нашел. И чтобы предоплату отдать. Он говорил клиенткам, что едет работать во Францию. Их напишет по возвращении. Не говорил, кто выручил, но у него много друзей. И отдал мне сто тысяч. Говорил – завтра поедем в клинику. Нашли хорошую, под Москвой. "А мне сегодня один портрет дописать и отдать надо". И уехал, а я ждала.
– Да, госпожа Поленова, тяжелые обстоятельства. – Гущин вздохнул. – Мы будем разбираться и разберемся. А вы пока дома побудьте, вы понадобитесь.
– Хорошо. Я буду ждать.
* * *
Отзвонились дактилоскописты. Пальцы Поленова оставили следы присутствия хозяина у Роминых. На ручках, на перилах, на обелиске. На осколках стекляшек, вроде, не нашли.
И в мастерской Поленова, где, казалось, картина ясна, присутствие своего постороннего тоже обнаружили. На шприце, поверх пальцев Никиты, были еще чьи-то. Резиновый жгут с чужими четкими рисунками. И верхняя запыленная картина, на сколоченной в изголовье дивана полке, хранила свежий отпечаток. Будто пальцами на нее опирались. И это был не Поленов. Анастасия уверяла, что Никита, как правило, в мастерской посторонних не терпел. Работал он у заказчиков, а в мастерской искал лучшее фоновое решение.
– А друзья-то, у него, какие были? Приятели?
– Ну, конечно, у него было много друзей. Ну, раньше. А с кем из них он общался – не знаю. Мне подъехать?
– Я позвоню.
Гущин выехал в мастерскую Поленова с помощниками. Нужно было все картины просмотреть и описать. Работали не зря. На стеллаже, на отдельной полке, аккуратно проложенные друг от друга и прикрытые куском атласной ткани, стояли пять портретов одного периода – Елена Ромина в ранней молодости. И они отличались от более поздней портретной галереи.
На одном – Елена у балетного станка. Правая нога дерзновенно устремлена в небо, параллельно поднятая и мягко округленная рука делает стремление более сдержанным. Горделивый профиль (голова повернута влево, взгляд не читается) убедительно подчеркивает решительность позиции конечностей – "идите, я сказала все".
На другом – Елена обнаженная и вся удлиненная, среди зелени и желтизны диковинных растений.
Еще была Елена в кресле, с нарочитой гримасой лица. Елена осенью, с фоном из опавших и падающих листьев. И Елена наивная, вскинувшая глаза в ожидании откровения.
Да, была Елена в жизни и творчестве Поленова. И оставалась до последних дней.
* * *
– Картина, в общем, ясная, Валерий Семенович, – докладывал Гущин руководству, – и версия существует, только результатов экспертизы ДНК ждем.
– И с чего художнику этому свою бывшую возлюбленную убивать?
– Во-первых, Поленов продолжал Ромину любить. Уж больно бережно хранил ее портреты. Ну, если и не любил так сильно, то деньги ему требовались позарез. Заказчики хотели получить предоплату. А сам намучился с зависимостью, и надеялся с наркотиками завязать. Пролечиться. На это тоже деньги нужны.
– Слишком все обще. Как ты видишь ситуацию?
– Поленов приходит к Роминой просить денег. Она отказывает. В нем просыпается давняя любовь и ревность. Он насилует ее, и, от отчаянья, убивает. Потом крадет драгоценности. Отсюда деньги на лечение, возможность расплатиться с должниками. Пришел, нежданный. Ушел стремительно. И пальцы его на стекляшке. Он же наркоман. Может, и приходил под кайфом, или ломка была. А потом, когда дошло до него, что наделал, тут и вколол себе под завязку.
– Имеет право быть. Ждем экспертизу.
* * *
– Анна Андреевна, милая моя, хорошая, что же такое стряслось? – Марина приехала в Москву всех повидать, а теперь сидела перед Вербиной старшей. – Я не могу в это поверить, у меня не получается.
– Вот и стряслось, хочешь – верь, хочешь. С Тиной вчера разговаривала, она все пытает – как у вас? Как? Я и не говорю пока. Но придется. Не простит, если Елену свою не проводит.
Тина уже год как жила в Испании. Работала в балетной труппе. А Марина стажировалась в Колумбийском университете, приехала на месяц из Нью-Йорка.
– Сначала они писали, что Ромин убил свою жену. А теперь следствие открыло, что она погибла от руки любовника наркомана. Я позвоню Максиму. Я хочу поддержать его.
– Правильно, девочка. Тут что-то не так.
* * *
– Максим совсем никуда. Он не может ни понять, ни объяснить. Только твердит, что не убивал, и про птицу Феникс что-то. И про предсказание в стихах. Да кто ж его подозревать-то может?
– Он тебе-то рад? Видеть хочет?
– Об этом не говорили. Да и в утешительницы я не пойду. Так, сострадание.
– Сострадание – хорошо. Но помочь разобраться надо. Если получится. Мы можем с тобой навестить Максима Петровича?
– Спрошу.
* * *
Даже на лестничной клетке, у закрытых дверей, чувствовалось, что в доме предстоят похороны. Тело увезли в морг, но смерть осталась в избранном жилище.
Максим помог раздеться. "Спасибо, что пришли. Проходите" – сказал он механически и, следом за Анной Андреевной и Мариной, прошел в гостиную.
– Это моя тетушка, Клавдия Ивановна, – и представил тетушке посетительниц.
Какое-то время молчали. Марина преисполнилась горести: исчез привычный господин Максим Ромин. Знакомые черты с трудом просматривались в осунувшемся и измученном хозяине дома, все действия которого производились через невмоготу. Тетушка оказалась женщиной крупной, с властным и даже вызывающим выражением глаз, затаившихся на малосимпатичном лице. "Ну, мы-то за себя постоим" – вот что выражал ее взор.
Анна Андреевна нарушила тишину. Не нарушила, а просто влила звук голоса в молчание тяжелых мыслей.
– Максим Петрович, прости, чем мы можем тебя утешить? Только помолчать с тобою скорбно. Так и сделали. Но гибель супруги твоей таинственна и насильственна. И, чтобы жить дальше, нужно сделать трагедию раскрытой. Узнать, откуда пришла. Ты веришь – я только добра тебе желаю.
– Да, да, спасибо. Но ведь ведется следствие. И они говорят, что "нащупали нити", а скоро будет полная ясность.
– Я следствий никаких производить не собираюсь. Но я хочу помочь тебе, Тине, Марине. Всем, кто знал погибшую. Ты не обессудь.
– Вы что же это, провидица какая будете? Или наша русская мисс Марпл? – включилась тетушка, и на лице ее читалось осуждение.
Анна Андреевна смотрела на Максима. И он встрепенулся.
– Да, да, конечно. Не знаю, в чем ваша помощь может выразиться, но я хочу принять ее. В любом случае, с благодарностью за участие.
И впервые посмотрел на Марину, с открытой болью и теплотой.
– Анна Андреевна поможет, – как бы ответила она.
Сначала Вербина поднялась в спальню, прибранную, но зловещую. Пробыла там некоторое время. Максим показал почту в компьютере, распечатанное стихотворение – тоже. Сохранившееся стекло. И фотографии Елены. Вербина пристально вглядывалась.
Марина, с тетушкой, молчали в гостиной.
– А где фото с художником, о котором в газете писали? – задумчиво спросила исследовательница.
– Оно в материалах у следователя.
– Вы не могли бы выяснить, когда можно подъехать к нему? Скажите – у меня есть информация, что может быть интересной.
Максим узнал моментально.
– Сегодня в четыре.
* * *
– Ты должен собраться. Не барышня, чтоб вечно горе горевать. Помнишь? – какие бы не были горести – они пройдут. Надо только не сходить с пути. А он намечен правильно. Ведь ты же боец, Максимушка.
Тетушка Клавдия Ивановна присела рядом с Роминым и проговорила речитатив ровным, внушительным голосом. Он поднял голову, встретил ее убежденный взгляд.
Настенные часы, подгоняя, отсчитывали время.
* * *
Когда Марина и Анна Андреевна вышли на свежий воздух, они, не сговариваясь, остановились, словно отдышаться.
– Вот видите – Максим совсем не свой. И атмосфера жуткая, и эта тетя.
– Да, – Анна Вербина качала головой, – Все это может вылиться в психоз. Он о каких-то кошках думает, и крышах. И, похоже, мемуары собирается писать. Во всяком случае, как память о Елене. Все время к этой мысли возвращается. "Время, – думает, – начинаю я рассказ о Лене".
– Ну, он из тех, кто справится со всем. Не исключу, что он играет горе.
– Но ему нелегко – это ясно.
* * *
Следователь Гущин и Анна Вербина встретились. И, не начиная разговора, какое-то время друг в друга вглядывались.
– Так какой же информацией вы располагаете, – спросил Гущин, слегка откинувшись в кресле и положив руки на подлокотники.
– Моя дочь была любимой ученицей Елены Ниловны, замечательного педагога. А воспитанница Марина чуть не вышла замуж за Ромина два года назад. Так что моя информация о доубийственном периоде почти полная, уважаемый Виктор Васильевич.
– Это интересно, и очень поможет следствию. Спасибо. – и он вопросительно посмотрел на посетительницу.
– Анна Андреевна – выручила Вербина. Мой муж – доктор наук, профессор, астроном. Моя мать – доктор наук, профессор Вербина. Она психиатр, ее научные труды изучают во всех вузах страны и мира. Я старалась впитать откровения неба и тайны человеческой души, и это тоже моя информация.
– Все это, Анна Андреевна, очень впечатляет. Но какую ПОЛЕЗНУЮ информацию вы можете дать нам по делу Роминой? Или ее убийцы Поленова? Они в одном морге обслуживаются.
– Виктор Васильевич, поверьте мне. Я хочу получить информацию, нужную всем. И попытаться внести ясность, пока не поздно.
– Да куда уж спешить, всех поубивали.
– Вот. Шутите вы горько. Неравнодушный. Виктор Васильевич, случается, я предвижу будущее. И в тайнах прошлого бывают откровения. Вот вы сейчас думаете: "А черт те что городит эта дамочка. Отчего же миг такой напряженный, будто в преддверии события?"
– Не события, а открытия. Да и кто вам сказал. – и Гущин не договорил. Смотрел на Вербину испытующе. Молчал не долго.
– Так, незаурядная Анна Андреевна. Спасибо, что пришли, и намеренья у вас добрые. Мы не совсем серые, слышали о Мессинге, Ванге. И если ваши опыты не растянуты во времени, то давайте попробуем.
– В первую очередь я хотела бы видеть скульптуру.
Вербина тщательно осматривала абстракцию. Некоторое время, сомкнув веки, держала на ней ладони. Проглаживала руками по всей протяженности. Потом отставила, окинула взглядом, и сказала: "Да льше".
– Да, Анна Андреевна. Вы скажите только – что?
– Покажите мне фотографию, где Елена и художник вместе.
С фотографией Вербина разобралась быстро и, возвращая, наметила:
– Нужно в морг. И, Виктор Васильевич, это будет точка.
– Как точка? Вы скажите, кто убийца?
– Нет. Точка опоры. И будет, что сказать.
* * *
И в морге пробыли недолго. Сначала Вербина занималась Еленой, да и почти все время ею. Анна пытливо всматривалась в застывшие черты, как бы беседовала с покойницей. Ее интересовали руки. Много смотрела на смертельную впадину.
– Прямо в сердце попал и разорвал его, – Гущин шепотом то ли уточнил, то ли разъяснил. Анна Андреевна заметно думала.
– Давайте на художника посмотрим.
По сравнению с открывшимся беднягой Поленовым, Елена была торжественной мраморной богиней. Никита. Видимо, последняя доза сразу оборвала его существование, не успев разгладить черты в блаженном забвении. Косметологу предстояла большая работа перед прощальным ритуалом.
Анна Андреевна встала между покинувшими этот мир. Поочередно взглянула. Сама прикрыла лица простынями, и, повернувшись к Гущину, медленно, но уверенно пошла к выходу.