* * *
Лариса Маркина жила в Раменках, почти рядом с бывшим домом Роминых. Стены комнаты украшали фотографии знаменитых балерин. Елена Гусева занимала персональную.
Гущин атаковал с порога.
– Это было сильнее меня, – просто и обреченно объяснила Маркина. – Но вышла ошибка. Это был не нужный мне диск. И я положила его на полку, и забыла за горем.
– Что значит нужный или не нужный? Вы не имели право что-либо с места происшествия брать.
– Мой диск Елена подарила мне. Вы знаете, она замечательно пела. Но только для себя. И, как исключение, записала для меня любимые романсы. Сама на пианино аккомпанировала. Это мой диск. Он мог быть в компьютере, но вышло не так.
– Какие там еще романсы?
– "Нищая" Беранже, "Гори, гори, моя звезда".
– А что же на этом? Вы слушали?
– Наверное, материалы для пьесы. Она ведь пьесу собиралась писать. Тут с Максимом беседа, он о каком-то друге рассказывает. И с персонажем мужского пола Лена разговаривает. Но все под музыку, и не поймешь ничего. Да я и не слушала. Как поняла, что диск не тот, так и отложила. Сегодня вспомнила, и сразу вам звонить.
– Эх, Лариса Васильевна, какая вы безответственная. И не привлекались, наверное, никогда. А теперь ведь повод есть. Мы и привлечем, если следствие с пути сбили.
– Это был мой диск. За такое не сажают.
– Незнание законов не освобождает от их исполнения… И наказания.
– Я честный человек. Позвонила и отдала. Прощайте.
* * *
Первая запись – разговор Елены с мужем – удалась на славу. Голоса звучали ровно. Не было ни провалов звука, ни комканья слов. Гущин отдал диск техникам, и через минимум времени распечатка лежала у него на столе.
"Так, Максим, мы договорились. Сегодня ты рассказываешь и отвечаешь на вопросы. Предельно искренне. Коротко. Ну, если надо будет что-то вспомнить, на это времени не жалко.
– Человек приехал усталый, и скоро уедет опять. И хочет радоваться близостью с супругой. А она начинает какие-то игры в воспоминания.
– Ну, давай не будет пространных воспоминаний. Я ведь начинаю работать, мне нужен материал. Это будет пьеса о тебе и обо мне. Про себя я немножечко знаю. А про тебя, чего греха таить, не все.
– Я в юности к встрече с тобой готовился.
– Да. И как это было?
– Мечтал, что женюсь на Елене Гусевой.
– И кто тебя окружал, такого, в мечты погруженного?
– Тебе, действительно, что-нибудь рассказать? Серьезно?
– Более чем.
– Ну, так слушай. Я был обыкновенный малый. Но отец вдруг решил, что меня может окружение испортить. Я уверил его, что привит от влияний извне. Да и друзей-то у меня был только один.
– И это Игорь Разин. Как жаль, что он погиб. Я хотела бы знать твоего друга.
– Мне тоже жаль.
– Слушай, а что за история вышла? Ведь, наверное, разбирались, отчего он погиб?
– Да кто там разбираться будет? Гражданин России, гостевая виза. Прокатный автомобиль. Чудовищный алкоголь в крови.
– Ты, вроде, говорил, он был непьющий?
– Был непьющим. Может и разбился, потому что, вдруг, напился. Я эту историю сильно переживал. Выходит, он все-таки был слабак. Так и отец мой думает.
– А что, кроме жалости, есть в твоих чувствах, если память воскрешает дружбу давних дней?
– Память у меня тренированная. В ней хранится история в фактах, а эмоции в архиве отсутствуют. Так что, дорогой мой психоаналитик, я примитивный пациент. Правда, сейчас во мне бушует море эмоций.
– Нет, мой капитан. Вы должны продолжить плаванье. Скоро, всего лишь пара дней, и ваш фрегат достигнет гавани.
– Как говорится в случае таком? Служенье муз не терпит суеты?
– Не конкретно. Но похвально. И отрадно".
По первому отрывку Гущин решил, что если дальше такая же ерунда, то ему не было бы жаль, пылись диск веки вечные на полке у Ларисы.
* * *
Но он прослушал начало следующего документального свидетельства, и возликовал. Потому что первой фразой, прозвучавшей на фоне джазовых композиций, было удивленное приветствие Елены:
"Как странно и внезапно. Ну, что ж, Олег, входи. Спасибо за цветы".
Гущин прослушал до конца, и невольно подумал: "Неизвестно, смогла ли получиться интересной у Гусевой-писательницы задуманная пьеса. Но если сцену собственной гибели она срежессировала сама, то это несомненная удача".
Виктор Васильевич попросил распечатать доказательство. Разин с Гусевой перемещались по квартире. Звук голоса, порой, еле прослушивался.
Некоторые куски диалога казались либо тафталогией, либо бессмыслицей.
Надо было прочитать все в разжеванном виде, чтобы разобрать подробности. Но в финале сцены Разин убил героиню.
В тот самый момент, когда Луи Армстронг пел: "And I think to myself, what a wonderful world". Гражданина США Олега Разина можно было объявлять в международный розыск.
* * *
– Как странно и внезапно. Ну, что ж Олег, входи. Спасибо за цветы.
– Вот. Специально зеленые, цвета елки. Сюда, что ли поставить?
– Да, ваза подходящая. Так какими судьбами? Не думала опять увидеть.
– А что же ты думала? Насытили похоть и разлетелись в добропорядочность? Я не забыл, как ты у моря вожделела.
– Ну, что за чушь. Все было, будто друг к другу волны нас выбросили. Ты был прекрасен и юн. Вот я тебя и пожалела.
– Чего ты сделала со мной? Ты вожделела, как неистовая сука. И нечего комедию ломать.
– Так зачем ты приехал? Не затем же, чтобы все оплевать, и оскорблять меня?
– Нет. Не за тем. (Голос Олега продолжил.) – Где это вы с Роминым отдыхаете?
– В саду у нашего загородного дома. Осень случилась теплая, без дождей.
– Так, значит, Внукову конец?
– Там Петр Михайлович живет. А этот дом в Крекшино.
– И как старый пень поживает?
– Что ты ко мне такие вопросы? Наведайся да спроси.
– Чтоб я к этому мерзавцу наведывался? Если только, чтоб прибить урода.
– Олег, что с тобой? Я и представить тебя таким не могла.
– Но ты же помнишь, какой я нежный? Какой страстный? Какой неистовый? Иди ко мне.
– Я не собачка, чтобы кинуться на зов. Ты был, как древний бог. Это, считай, как наваждение.
– Так, значит, ты сумела все забыть. – И где эта хреновина, стекляшка заостренная, которая есть символ нашей встречи на земле, и устремленности к небу?
– Я не забуду ничего. А серебристый обелиск на должном месте в спальне. И я всякий раз вспоминаю тебя, останавливая на нем взгляд.
– Когда трахаешься с Максимом Роминым и шепчешь ему слова любви.
– Зачем ты так, Олег. Нас с тобой никакие обязательства не связывают. Ты юн, и множество подруг почтут твою любовь за счастье.
– Мне показалось, мы встретились в любви.
– Нет, милый мой, мы только повстречались. Случился праздник, а жизнь – это терпение.
– Я многое стерпел, Елена, как тебя по отчеству? И то, что сволочи Ромины, кинули мне подачку, после гибели Игоря. Хотя ему половина бизнеса принадлежала. Я стерпел. Думал – Бог им судья. Просто вычеркну их, как нелюдей.
– Что же ты не поговорил с Максимом?
– Пробовал, дурак. Он мне такую схему написал, что Игорь им еще и должен. Но на меня долги не перекинули, добрые.
– Ну, что ты, Олег, милый.
– Что, опять пожалеть меня хочешь? Сладкая моя.
– Нет, я хочу, чтобы ты успокоился.
– Да как я теперь могу успокоиться, когда я узнал, как погиб Игорь, мой брат Игорь. Хочешь, я расскажу тебе?
Его поймали деятели русской мафии на выходе из банка. "Мы, сказали, тоже русские. Какая встреча!" А Игорь доверчивый. Нормальные соотечественники.
И стали требовать выкуп. И всего-то запросили пятьсот тысяч долларов, у "Макгора" больше пяти миллионов было на счету. "Проси, – говорят, – требуй, занимай, но если в два дня не уложишься, то успокоишься в сырой американской земле". Ромины денег не прислали, хотя Игорь просил, да и деньги не из их кармана. На третий день в Игоря влили спиртного до отказа и направили машину прямиком в столб. Мне это агент ФБР рассказал. Они банду взяли, так один деятель раскололся и покаялся. Безупречная информация, с именами, датами и подробностями.
– Может, Максим не…
– Ничего не может.
– Так зачем ты рассказал мне? Да, жуткая история. Но я не судия. И не могу судить Максима, да и не буду. Ведь важно, каков он ко мне. А тебе я сочувствую.
Некоторое время Элла Фитцджеральд пела, что "Мисс Отис сожалеет, но не сможет выйти к обеду". Собеседники молчали.
– Так зачем ты в Москве?
– Надо уладить дела. И хотел посмотреть, как ты нашу любовь бережешь.
Шаги. Бой часов.
– Прости, Олег. Я берегу воспоминания. И наша любовь уже там.
– Ну, ладно, – снова звуки шагов. – Но, нимфа моя, Лена, моя сладостная греза. Дай мне обнять тебя. Твои глаза. Твои губы. Дай мне прижать тебя к груди. Ты лань, ты моя трепетная лань.
– О, Боже, Олег, что ты делаешь со мной? У меня нет сил противиться.
– Идем туда, где звездный обелиск. Он будет хранителем отражений нашей страсти.
Характерные звуки физической любви. Стихают. И звук тупого удара. Вскрик. Хруст. И пауза. И слова Олега Разина:
– Прости. Мне не легче. Я думал, ты можешь любить. А так – мне ничего не надо. Пусть Ромина терзает горечь утраты. Пока не настигнет смерть.
Луи Армстронг: "И я подумал, про себя: какой прекрасный мир".
* * *
Записывать на диск как можно больше материалов – видимо, так строила подготовку к писательскому труду начинающий драматург Ромина. Она автоматически включила запись, когда кто-то, неожиданно, позвонил в дверь.
После Армстронга диск записал, как Разин, на обратном пути, замешкался в прихожей, выговорив: "Одна лишняя". Как хлопнула за ним дверь. Как Элла Фитцджеральд допела, что "The thrill is gone". И кончил запись на ночном бое часов.
Нужно было достать Марину, чтобы удостоверить голос Олега. И Гущин, неожиданно, обнаружил, что не знает ее координат – ни телефона, ни адреса. Анна Андреевна – единственная, через кого был на Марину выход, сама оказалась недоступной в ответственный момент.
Но вскоре позвонила.
– Я, вижу, вам нужна. Какие есть вопросы?
– Мы обнаружили диск. На нем беседа Разина с Еленой. И нужна Марина для опознания – только она сможет определить, его ли голос.
– Марина сейчас у отца, процедуру придется назначить на завтра.
– Может быть, я могу позвонить, договориться, подъехать?
– Нет, Виктор Васильевич. Они видятся не часто. А сегодня Владислав Анатольевич целый вечер выделил, чтобы с дочерью побыть. Завтра утром я попрошу Марину заехать, у меня и сможете встретиться.
– А что такие сложности? Я могу подъехать, куда скажете. Лучше бы сегодня, вопрос-то пяти минут.
– Уважаемый наш господин следователь. Один день ничего не изменит. Я, беспокоить Вдовина, когда для встречи с дочерью единственной, он, в кои-то веки, сумел выделить целый вечер, не стану. Да и спешки нет. А вас, в лучшем случае, соединят с секретарем. Он станет узнавать – что, да как? И причем здесь Марина? Могут вообще отказать, чтобы Марина показания давала. Так что, подождем до завтра. Она девочка добрая. Определит, Разин ли это с Еленою беседовал.
– Да что такое? Что за тайны мадридского двора? И что за папаша трепетный? Не следует беспокоить.
В трубке повисло молчание. Гущин собрался перезванивать, как услышал бесстрастный и, как бы, официальный голос Вербиной:
– Вы разве не знаете? Попросите принести ноябрьский журнал "Финанс". Маринин отец – Владислав Анатольевич Вдовин. Позвоните вечером. Я сегодня не лягу рано.
Первую часть указания Гущин выполнил незамедлительно. В ноябрьском номере "Финанс" был опубликован рейтинг ста самых богатых людей России. С состоянием в двести миллионов долларов, Владислав Вдовин занимал далеко не последнее место. И вряд ли бы отменил запланированный вечер с дочерью ради суетливого майора милиции. Который искал помощи Марины в определении принадлежности звучащего на диске голоса американскому студенту-недоучке, мимолетно знакомому Марине по Колумбийскому университету, и убившему жену Марининого бывшего жениха.
– Простите, Анна Андреевна. Так, когда на встречу с Вдовиной можно надеяться? – голос Гущина выдавал растерянность и звучал почти просительно. – Какая, выходит, она особа важная. А, с виду, сама простота.
– Да полно вам, Виктор Васильевич. Она же воспитана и умна. И жизнь для Марины не в том, чтобы покупать удовольствия на отцовские деньги. Я позвоню вам завтра, по результатам разговора.
– Да, какая публика у нас пошла. Расклассованность. Спасибо, Анна Андреевна.
Гущин откинулся в кресле. Не более пяти минут продлилась точка в завершении дня. И отправился домой, оставив рабочие мысли на утро.
* * *
– Здравствуйте, Анна Андреевна! Как вы живы-здоровы?
– Не жалуюсь. Особенно когда с утра такие приятные люди звонят. Как вы, Владислав Анатольевич?
– Спасибо. Нормально. У вас дела? Планы?
– Да, что вы. Для вас я всегда свободна. Если, только, об этом речь.
– Да. Мне нужно увидеться с вами, обсудить. Марина в город с водителем и ассистентом поехала, что-то ей купить надо. Что, если я за вами сейчас машину пришлю?
– Да, Владислав Анатольевич. Буду рада видеть и быть полезной.
* * *
Сначала Анна Вербина познакомилась с Катей Вдовиной, Марининой мамой. Матерям хватало поводов для общения – девочки дружили. Жили почти рядом, пересекались. Как-то Катя представила Владислава.
Вдовины были молоды и спортивны. Марину не дергали указаниями. Видимо, правильно управляемая с детства самостоятельность, создала у девочки восприятие мамы, а, особенно папы, как заслуживающих безусловного доверия. Да. И особенное чувство к отцу, усиливалось его появлениями дома наездами, праздниками встреч.
Владислав занимался металлургическими, угольными, нефтяными и всякими другими важными делами в Сибири. Катя Вдовина имела юридическое образование. Диплом ждал своего часа. Катя и Владислав видели главной задачей – образовать Марину, как личность. Катя занималась ребенком, но в Сибирь летала часто. Владислав, по возможности, вырывался в Москву. А, когда, случалось, они отсутствовали вдвоем, то бабушка не спускала с маленькой Марины глаз. Со временем Марина сделалась помощницей, а потом и действующей хозяйкой в московской квартире, с безупречным тактом подтверждающей бабушке, что бабушка – самая главная.
А Анна Вербина и Катерина питали друг к другу симпатию, уважение и доверие. По любому вопросу, касающемуся девочек, они сообщались постоянно.
Когда Вербина предложила взять Марину на юг, куда собиралась с дочерью, Вдовины, с благодарностью, согласились. Владислав уже три года был главою одного из крупнейших холдингов Сибири, Екатерина Павловна возглавляла в холдинге юридический отдел. Марина действительно стала взрослой, с твердыми жизненными позициями, девушкой. И заслужила, в глазах родителей, право на самостоятельность.
Тем более, что финансовые возможности Владислава Анатольевича позволяли определить штат профессионалов, чья неустанная, неназойливая и незримая опека делала самостоятельность Марины Владиславовны Рябининой, вдобавок, безопасной.
Марина не имела секретов от отца, она подробно рассказала о последних событиях. Он уже имел свою информацию, и Вдовина насторожила эмоциональная окрашенность дочерней версии, особенно в отношении Разина.
В итоге часовой телефонной беседы с Катей, они решили, что для Марины наступило время перемен. И кто, как не Анна Андреевна, полномочная провидица, да что там – указующий перст судьбы, должна была с Мариной говорить?
Ведь Анна Вербина давно и твердо знала, что у Мариночки все будет хорошо.
В случае соблюдения рекомендаций.
* * *
Владислав Анатольевич встречал гостью у самых дверей. И расцеловал от души, и под руку прошли они в гостиную, занимавшую пол-этажа подмосковной резиденции "сибирского медведя", как предпочтительно называла Вдовина жена Екатерина.
– До чего же я рад вас видеть, Аннушка. Как будто молодое и радостное прошлое вернулось, когда еще не диктовалось все необходимостью постоянной деятельности, и можно было просто встречаться, а не вести деловые переговоры.
– Ну, уж, чую не совсем "просто встречаться" вы меня сюда вызвали. Но вижу, что действительно рады. И спасибо вам за это.
– Нет, право. Смотрю и диву даюсь, насколько годы не властвуют над вами, а только красят. Ведь, сколько мы не виделись, лет пять?
– Около того. Да и вы, Владислав Анатольевич, стать и удаль не утратили, а только, будто, возмужали еще. И решительностью весь облик дышит.
– Что это вы меня "Анатольичем" величаете? Уж лучше господином Вдовиным, и просьбу в письменном виде, чтобы я резолюцию наложил. Ведь у нас же с вами отношения и дружеские, и давние, почти родственные. И Катя мне сегодня говорит: "Увидишь Аню – расцелуй. И слово с нее возьми, что соберется к нам летом". Так что, пожалуйста – Влад – и никак иначе.
– Это не сложно, потому что я, когда вспоминаю или мысленно разговариваю, так к вам и обращаюсь.
– А как там Тина-Валентина, может, проблемы появились? Жить в Испании, да еще своим трудом – она молодчина какая. Так как ее дела?
– Без вашей стипендии уже бы давно оттанцевалась. Но мы ведь действительно, как добрые друзья беседуем. Так и поделюсь, что тревожно мне за нее.
– Как так тревожно? Давайте решать, и поможем.
– Нет, Влад, я сейчас не стану говорить. Это все гены ей жизнь осложняют. Беда, что проявился в ней могучий импульс предка. Но, поглядим. А помощь потребуется, я и обращусь. Есть надежда, что не встречу отказ?
– Ну, тогда и я к вам с тем же вопросом. Мы просим совета. И у нас есть пожелания. Во-первых, вся эта история с охмурявшим Марину Максимом, она не наделала бед. И, с вашей помощью, окончилась для девочки с полезным жизненным уроком. Но эта череда смертей, и какой-то Разин. По-видимому, убийца. А Марина его жалеет.
– Про знакомство Разина с Мариной не знал никто. Уж, во всяком случае, не придавал значения. Мало ли знакомых. Ведь не друг он ей даже. Настолько посторонний, что и разговоров о нем не было.
– Марина говорит, что будет пытаться связаться с ним, и это просьба следствия.
– Вы не хотите этого? Так этого не будет. Я же сама специально ездила и к Максиму, и к следователю. Не далее, как вчера, Гущин просил найти Марину, чтоб опознала она по записи на диске, с кем покойная Ромина беседует. Разин ли это?
– Нет, Аннушка, Марине незачем участвовать в отголосках трагедии.
– Я так же думаю. И сказала следователю, что дам знать, если Марина сможет содействовать. И все же думаю, я, Влад, что опознание надо сделать. Не больше пяти минут займет формальность. И так ясно, что Разин разговаривает. А Марина окажет возможную помощь. И это будет все. Только в Нью-Йорк возвращаться не надо.
– Я договорюсь, чтоб Марину известили, что продление стажировки возможно только с сентября.
– Думаю, ей лучше всего побыть с вами.
– Только и ждем, чтоб всей семьей собраться.