Где-то в глубине этой полосы из ничего, которую я все еще называю Проспектом, возникает тонкая фигура в светлом меховом жакете: Франциска! Узнаю легкую, стремительную поступь высоких сапожек; руки привычно запрятаны в муфточку; длинный полосатый шарф трепещется на ветру. Морозный воздух и открытая местность обеспечивают хорошую видимость, но я напрасно размахиваю руками, стараясь привлечь ее внимание: ей не узнать меня, мы слишком далеки друг от друга. Ускоряю шаг, во всяком, случае, мне так кажется, поскольку ориентиров вокруг нет. Внезапно между мной и Франциской вырисовываются какие-то тени: это мужчины, мужчины в пальто и шляпах. Они поджидают меня. Кто это может быть?
Подойдя ближе, я узнаю их. Это люди из Отдела О. Как же так? Почему они остались? Что они там делают? Я полагал, что упразднил и их, когда вычеркивал служащих всех контор. Зачем они встали на нашем пути? "Сейчас я их вычеркну!" – думаю я, сосредоточиваясь. Какое там: стоят себе как стояли.
– Наконец-то, – приветствуют они меня.– Значит, и ты из наших? Молодец! Здорово нам помог. Теперь везде чисто.
– Как? – восклицаю я. – И вы тоже вычеркивали?
Так вот почему я чувствовал, что на сей раз перестарался в упразднении окружающего мира.
– Но позвольте, разве не вы вечно твердили об увеличении, укреплении, приумножении...
– Ну и что с того? Одно другому не помеха... Все заранее согласовано и предусмотрено... Линия развития пойдет с нуля... Видишь, и ты понял, что дело зашло в тупик, кругом упадок... Оставалось одно – подтолкнуть процесс... Субъективно, то, что за короткий отрезок времени не принесет результатов, в перспективе может послужить мощным стимулом...
– Я воспринимал это не так, как вы... И преследовал совсем другие цели... И вычеркиваю я по-другому... – возражаю я, а сам думаю: "Решили втянуть меня в свои замыслы. Не на того напали!"
Мне уже не терпится повернуть назад, восстановить упраздненный мир, постепенно или сразу; воздвигнуть прочную стену из его разноликого, осязаемого вещества, чтобы помешать задуманному ими всеобщему опустошению и обессмысливанию. Закрываю глаза в полной уверенности, что, когда открою их, снова окажусь на Проспекте: в это время уже зажглись фонари, усилилось движение; в киосках продают свежие номера газет. Ничего подобного: пустота окрест стала еще опустошительнее; силуэт Франциски на горизонте приближается еле-еле, словно преодолевает кривизну земного шара. Неужели мы единственные, кто уцелел? С нарастающим ужасом начинаю понимать, что произошло. Мир, который я считал вычеркнутым по воле моего сознания и мог отозвать в любую минуту, действительно исчез без следа.
– Нужно трезво смотреть на вещи, – замечают сотрудники Отдела О. – Оглянитесь вокруг. Даже вселенная – и та меняе... скажем так, находится в стадии изменения... – и показывают на небо. Созвездия уже не узнать: там они рассеялись, тут сгустились. Небесная карта окончательно нарушена. Звезды одна за другой взрываются и, сверкнув напоследок, гаснут. – Главное, что Отдел О. полностью готов к приходу "новеньких". Все штатные единицы укомплектованы; рабочий механизм отлажен до мелочей...
– А кто такие эти "новенькие"? Чем они занимаются? Чего хотят? – спрашиваю я и вижу, как на промерзшей поверхности, отделяющей меня от Франциски, появляется узкая трещина. Мало-помалу трещина расползается, словно скрытая ловушка.
– Скоро узнаешь. Узнаешь то, что знаем мы. Пока что мы их даже не видели. Они существуют, это точно. Нас заранее предупредили об их грядущем пришествии... Но и мы существуем. Они не могут этого не знать, ведь мы представляем единственную непрерывную связь с тем, что было раньше... Мы им нужны. Без нас им не обойтись. Им придется передать нам практическое руководство оставшимся... Мир возродится таким, каким хотим его видеть мы...
Нет, думаю я, мир, который, по моему разумению, должен возродиться вокруг меня и Франциски, не может быть вашим. Пробую собраться с мыслями и нарисовать во всех подробностях место, обстановку, где мне было бы приятно очутиться в это мгновение с Франциской. Например, кафе с зеркальными стенами, отражающими хрустальные люстры; оркестр играет вальс; звуки скрипок порхают над мраморными столиками, дымящимися чашками и кремовыми пирожными. А на улице, за мутными стеклами, мир людей и вещей напоминал бы о своем существовании – дружеском или враждебном, радостном или яростном... Напрягаюсь изо всех сил, хотя знаю, что их недостаточно для возрождения этого мира: небытие сильнее, оно уже заполонило землю.
–Установить с ними связь будет нелегко, – продолжают сотрудники Отдела О., – тут важно не ошибиться, иначе окажешься вне игры. По нашему мнению, такой человек, как ты, поможет нам завоевать доверие новеньких. В ходе ликвидации ты показал, на что способен. К тому же ты меньше всех скомпрометировал себя при старом режиме. Ты сам представишься новеньким и расскажешь, что такое Отдел О. и каким образом они смогут его использовать для решения неотложных задач... В общем, сообразишь, как лучше все обставить...
– Тогда я пошел на их поиски. Я пошел... – проговариваю я второпях, потому что понимаю: если сейчас не убегу, если не догоню Франциску и не спрячу ее в надежном месте, через минуту будет поздно, ловушка вот-вот захлопнется. Бросаюсь наутек, прежде чем люди из Отдела О. успевают меня удержать, чтобы задать очередные вопросы и напичкать инструкциями. Я бегу к ней, Франциске. Мир сократился до листа бумаги, на котором сами собой выводятся только абстрактные слова, как будто все конкретные подчистую перевелись. Написать бы слово "банка", и можно было бы прибавить к нему "кастрюля", "подливка", "дымоход"; но стилистическая заданность текста не позволяет этого сделать.
На поверхности, отделяющей меня от Франциски, образуются заломы, трещины, расселины. Каждую секунду я рискую провалиться в новые щели... Трещины неудержимо ширятся: скоро между мной и Франциской разверзнется глубокий ров, бездонная пропасть! Я перепрыгиваю с одного клочка земли на другой, а под ними – сплошное ничто, необозримое, бесконечное. Я несусь по обломкам мира, разметанным в опустошенном пространстве. Мир крошится, рассеивается... Сотрудники Отдела О. что-то кричат мне, отчаянно машут руками, призывая вернуться, не убегать... Франциска! Еще прыжок – и я с тобой!
Она здесь, она передо мной, улыбающаяся, с золотистым блеском в глазах; личико разрумянилось на морозе.
– Кого я вижу! Стоит выйти на Проспект, а ты уж тут как тут! Ты что, дни напролет гуляешь? Слушай, я знаю здесь на углу одно кафе, там еще стены зеркальные, а оркестр играет вальс: пригласишь?
Глава XI
Читатель, пора твоему многотрудному плаванию завершиться в тихой бухте. Есть ли для этого более подходящее место, чем библиотека? Таковая наверняка найдется в городе, откуда ты пустился в путь и куда снова пристал после кругосветного путешествия из книги в книгу. У тебя еще теплится надежда, что десять романов, которые улетучивались из твоих рук, едва ты к ним прикасался, обнаружатся в библиотеке.
Наконец выдается свободный денек, и ты можешь спокойно пойти в библиотеку. Роешься в каталоге – и еле сдерживаешь радостный возглас, даже десять радостных возгласов: в каталоге аккуратно зарегистрированы все нужные тебе авторы и книги.
Ты заполняешь требование. Тебе сообщают, что в карточке, вероятно, неправильно указан шифр. Книги на месте нет, но они поищут. Ты немедленно заказываешь другого автора: он уже на руках, но кто и когда его взял, выяснить не удается. Третья книга отдана в переплет и поступит только через месяц. Четвертая хранится в левом крыле библиотеки, а там сейчас ремонт. Ты заполняешь остальные требования; по той или иной причине ни одной из указанных книг в наличии нет.
Пока библиотечные работники продолжают поиск, ты терпеливо ждешь, сидя за столом вместе с другими, более удачливыми читателями. Вытянув шею сначала влево, потом вправо, ты украдкой заглядываешь в их тексты: вдруг они читают что-нибудь из "твоих" книг?
Взгляд читателя, сидящего напротив тебя, устремлен не на книгу, а блуждает где-то в вышине. Однако это не рассеянный взгляд. В движениях голубой радужки угадывается пытливая острота мысли. Несколько раз вы встречаетесь глазами. Неожиданно он нарушает молчание, вернее, говорит как бы в пустоту, хотя обращается несомненно к тебе:
– Не удивляйтесь, что у меня все время блуждающий взгляд. Просто я так читаю. Только такое чтение идет мне впрок Когда книга захватывает меня, то, уловив некую мысль, чувство, вопрос или образ, содержащиеся в тексте, я отталкиваюсь от него буквально через несколько строк и перескакиваю от мысли к мысли, от образа к образу, уношусь по касательной собственных рассуждений и фантазий; я чувствую, что должен проделать этот путь до конца, отойти от книги совсем далеко, потерять ее из виду. Чтение, только чтение содержательное, необходимо мне; оно подстегивает меня, даже если в каждой книге я прочитываю всего несколько страниц. Но и эти немногие страницы составляют для меня целые вселенные, вечные и неисчерпаемые.
– Прекрасно вас понимаю, – вступает в разговор другой читатель, поднимая от книги восковое лицо с воспаленными глазами. – Чтение – процесс неравномерный, отрывочный. Или так: предмет чтения – материя точечная, распыленная. На вольных просторах написанного читательское внимание различает крошечные отрезки: словосочетания, метафоры, сцепки фраз, логические переклички, изумительные языковые перлы, необычайно плотно насыщенные смыслом. Они словно элементарные частицы, составляющие ядро произведения, вокруг которого вращается все остальное. Или полая воронка внутри водоворота, всасывающая и поглощающая стремительный поток. Сквозь эти просветы вспыхивают едва уловимые сполохи истины, отраженной в книге: проступает ее глубинная суть. Мифы и тайны собраны по крупицам, неощутимым, как цветочная пыльца, оседающая на лапках бабочек. Только постигший это может рассчитывать на откровения и озарения. Поэтому мое внимание, в отличие от сказанного вами, сударь, неотрывно приковано к печатной строке. Я не должен отвлекаться, если не хочу пренебречь какой-нибудь драгоценной метой. Всякий раз, когда я нападаю на одну из таких залежей смысла, я должен тщательно окопать ее, чтобы установить, не тянется ли за самородком золотоносная жила. Поэтому у моего чтения нет конца. Читая и перечитывая, я ищу подтверждения очередному открытию в складках фраз.
– И у меня частенько возникает желание перечитать прочитанную когда-то книгу, – говорит третий читатель. – Но вот что интересно: как только я углубляюсь в чтение, мне кажется, будто передо мной новая книга. Наверное, я постоянно меняюсь и вижу новое там, где раньше ничего не замечал. Или чтение – это некая конструкция, которая складывается из множества переменных и не может дважды повторить тот же узор? На месте прежних впечатлений возникают совсем другие, неожиданные, а прежних как не бывало. У меня порой такое чувство, что между первым и вторым чтением я заметно совершенствуюсь, в том смысле, что, скажем, начинаю глубже вникать в дух текста или относиться к нему более критически. В моей памяти как бы хранятся рядом несколько прочтений одной книги: восторженные, холодные или неприязненные, разбросанные во времени без перспективы, не связанные между собой никакой нитью. И я пришел к такому выводу: чтение – процесс беспредметный; точнее, подлинным его предметом является оно само. Поэтому книга – лишь подсобное средство или попросту предлог.
– Если вы настаиваете на том, что чтение субъективно, – вмешивается четвертый, – то здесь я, пожалуй, с вами соглашусь. Однако у чтения нет той центробежной направленности, которую вы ему приписываете. Всякая новая книга входит составной частью в единую, совокупную книгу. Такая книга есть сумма моих чтений. Составить ее не так просто. Для этого каждая книга в отдельности должна преобразиться, найти точки соприкосновения с прочтенными ранее книгами, стать их итогом, или развитием, или опровержением, или толкованием, или ссылкой. Годами хожу я в эту библиотеку и одолеваю ее книга за книгой, шкаф за шкафом, хотя без труда мог бы доказать вам, что, в сущности, продолжаю читать одну-единственную книгу.
– Я тоже думаю, что все книги сводятся к единой книге, – произносит пятый читатель, высовываясь из-за стопки томов в твердом переплете. – Эта книга отдалена от меня во времени. Я помню ее крайне смутно. История, рассказанная в ней, на мой взгляд, предвосхищает все прочие истории. В них мне слышится ее далекий, затухающий отзвук. О чем бы я ни читал, везде и всюду я ищу ту книгу, прочитанную еще в детстве. Но моих воспоминаний слишком мало, чтобы ее отыскать.
Шестой читатель, стоявший у полок задрав голову, подходит к столу.
– Для меня важнее всего минуты, предшествующие чтению. Иной раз достаточно одного названия – и мне уже не терпится прочесть книгу, которой, может, и вовсе не существует. Или завязки, первых фраз... Короче говоря, чтобы включить свое воображение, мне нужно еще меньше, чем вам: предвкушение чтения.
– А для меня куда существенней концовка, – замечает седьмой. – Только уж концовка так концовка: бесповоротная, разрешающая, скрытая во мраке, подводящая итог всей книге. Во время чтения я тоже стараюсь уловить сквозь просветы сполохи истины, – кивает он в сторону читателя с воспаленными глазами. – Но, всматриваясь между слов, я хочу разобрать, что же вырисовывается там, в необъятных далях, простирающихся за словом "конец".
Настал черед высказаться и тебе
– Господа, должен сразу оговориться: я привык читать только то, что написано в книгах, выводить из частного общее и ставить на прочитанном точку. Я провожу четкую границу между книгами и отмечаю в каждой что-то новое, неповторимое. А главное, я привык читать книги с начала до конца. Но с недавнего времени все пошло наперекосяк. Как будто на свете остались одни незавершенные или растерянные по дороге сюжеты.
Тебе отвечает пятый читатель:
– Вот и я помню только начало истории, о которой говорил. А продолжение забыл. Вполне возможно, что это один из рассказов "Тысячи и одной ночи". Сейчас я сравниваю разные издания и переводы. Похожих историй много и вариантов уйма, но все это не то. Может, она мне приснилась? Я не успокоюсь, пока не отыщу ее и не узнаю, чем она кончается.
– Однажды ночью, – начинает он свой рассказ, видя, что ты сгораешь от любопытства, – халифу Харуну ар-Рашиду не спалось. Переоделся он в платье простого купца и вышел на улицы Багдада. Сел в лодку и приплыл по водам реки Тигр к решетке сада. Видит – на краю водоема женщина, прекрасная, как луна, поет и подыгрывает себе на лютне. Рабыня проводит Харуна в чертоги и облачает его в халат шафранового цвета. Женщина, что пела в саду, сидит на серебряном троне. Вокруг нее на подушках расположились семеро мужчин в халатах шафранового цвета. "Не хватало одного тебя. Ты опаздываешь, – молвит женщина и указывает халифу на подушку рядом с собой. – О благородные мужи, вы дали клятву слепо повиноваться мне. Настал час подвергнуть вас испытанию. – Женщина снимает с шеи жемчужное ожерелье и заводит такую речь: – В этом ожерелье семь белых жемчужин и одна черная. Сейчас я разорву нитку и брошу жемчужины в ониксовый кубок. Тот, кому по жребию достанется черная жемчужина, отрубит голову халифу Харуну ар-Рашиду и принесет ее мне. В награду он получит меня. Если же он откажется обезглавить халифа, его лишат жизни остальные семеро. После этого они снова будут вытягивать черную жемчужину". Харун ар-Рашид раскрывает дрожащую ладонь, видит на ней черную жемчужину и обращается к женщине: "Я покорюсь воле рока и твоей воле, но с условием, что ты поведаешь мне, чем прогневал тебя халиф", – спрашивает он, с нетерпением ожидая ответа.
Твой список прерванных книг вполне можно пополнить этим отрывком из детских чтений. Только есть ли у него название?
– Даже если название и было, мне его уже не вспомнить. Попробуйте вы что-нибудь придумать.
Слова, на которых обрывается повествование, как будто удачно передают дух "Тысячи и одной ночи". Ты берешь свой многострадальный библиотечный список и выводишь в нем: спрашивает он, с нетерпением ожидая ответа.
– Позвольте взглянуть, – просит шестой читатель, снимает очки от близорукости, кладет их в футляр, открывает другой футляр, надевает очки от дальнозоркости и читает вслух:
"Если однажды зимней ночью путник, неподалеку от хутора Малъборк, над крутым косогором склонившись, не страшась ветра и головокружения, смотрит вниз, где сгущается тьма, в сети перекрещенных линий, в сети перепутанных линий, на лужайке, залитой лунным светом, вкруг зияющей ямы. – Что ждет его в самом конце? – спрашивает он, с нетерпением ожидая ответа".
Сдвинув очки на лоб, он говорит:
– Готов поклясться, что роман с таким началом я уже читал... У вас ведь только начало, и вы хотели бы найти продолжение, не правда ли? Беда в том, что когда-то так начинались все романы. Одинокий путник шел по безлюдной дороге. Вдруг что-то привлекало его внимание. Он думал, что в этом кроется некая тайна или предзнаменование. Тогда он принимался задавать вопросы. И ему рассказывали длинную историю...
– Нет, вы не поняли, – пытаешься ты объяснить. – Это вовсе не начало романа... Здесь одни названия... Этот Путник...
– Путник появляется лишь на первых страницах. Потом о нем уже не говорится. Он свое дело сделал... Книга-то не о нем...
– Да, но я искал продолжение совсем не этой истории...
Тебя прерывает седьмой читатель:
– Вы полагаете, что у каждой истории должны быть начало и конец? В прежние времена все истории заканчивались двумя способами: после всевозможных перипетий герой и героиня либо шли под венец, либо умирали. Главный вывод, вытекающий из всех на свете историй, двояк: непрерывность жизни и неизбежность смерти.
Ты на секунду задумываешься над этими словами. И мгновенно решаешь жениться на Людмиле.
Глава XII
Теперь, Читатель и Читательница, вы муж и жена. На широкой двуспальной кровати каждый из вас читает свое.
Людмила закрывает книгу, гасит свет, откидывается на подушку и говорит:
– Гаси и ты. Неужели не устал?
Ты отвечаешь:
– Еще немножко. Я уже дочитываю "Если однажды зимней ночью путник" Итало Кальвино.
Примечания
1
Старина (франц.).
2
Крыло света (англ.).
3
Крыло тьмы (англ).
4
"Трактат о новых философских инструментах" (англ.).
5
"Великое искусство света и тени" (лат.).
6
"О природной магии" (лат.).
7
Списки слов взяты из сборников "Электронные выборки современного литературного итальянского языка" под редакцией Марио Алинея; Болония, 1973. Сборники посвящены трем романам итальянских писателей. (Прим. автора)