- Разумеется! Я страстно люблю живопись Егора Александровича, но он не хотел вступать со мной, так сказать, в серьезную куплю-продажу. Видите ли, дело прошлое, я не имею обиды. Не имею ни на йоту зла. Он несправедливо считал, что я перепродаю картины за границу, и русское искусство уходит из России. А вы лучше меня знаете: Егор Александрович был человек настроения, неординарный человек, непредсказуемая натура. У него имелось свое личное мнение обо всем на свете. Он не застрахован был и ошибаться. В приступе вспыльчивости мог даже оскорбить меня, чему вы были свидетель. Я тоже не ангел, но я не помню зла… я готов у покойного попросить и прощения… - Песков вознес скорбный взгляд к потолку и мелко перекрестился. - Небо ему судья, а не мы, смертные… Разве можно измерять обычными мерками такую сложную фигуру, такой талант? Царство ему небесное…
"Он опутывает меня, как паутиной, меняет интонацию голоса, играет глазами, красноречием и злит меня".
И Андрей сказал хмуро:
- Хорошо. Я отдам вам долг Демидова, когда у меня будут деньги.
- Я не тороплю вас, нет! - мгновенно воспротивился Песков. - Я готов забыть про долг из-за любви… из-за почитания покойного. Я лишь хочу купить картины Демидова, талант которого почитаю безумно. И, поймите, бескорыстно предлагаю немалые деньги, которые нужны вам! Повторяю: я хочу по-человечески помочь! Вам не нужна помощь?
- Не стоит, - сказал Андрей, сдерживаясь, чтобы не произнести вертевшуюся в голове фразу: "Пошли бы вы к черту с вашей помощью. Что вам за дело до меня?"
- Так уж совершенно "не стоит"? Вы против всякой помощи?
- Картины я продавать не буду, Исидор Львович. И не стоит об этом продолжать… - Он выждал с минуту, замечая, как в глазах Пескова подвижная теплота подернулась пепельной темнотой, и договорил с уважительной ироничностью: - Благодарю. Если вы хотите мне помочь, то, пожалуйста… Я буду продавать машину "жигули", правда, не новую. С удовольствием продам ее вам.
Песков вразлет распахнул полы пиджака, втолкнул руки в карманы брюк, воротник сорочки врезался в надутую шею, слившуюся с толстыми плечами. Он выговорил, задыхаясь:
- Значит, решили поиздеваться надо мной? Ка-какой остроумец! Машину! А? Мальчишка! Инфант! - крикнул он взвинченным тенором, вырывая руку из кармана и звонко шлепая себя по лбу. - У вас здесь - наследственная наглость! Вы - человек, не способный понимать элементарных вещей! Не подражайте своему деду, вы еще никто, нуль, пустое место! Мне - машину!.. Да у меня две машины, мальчишка несчастный!..
- Благодарю вас, гранжаир, - сказал Андрей нарочито бесчувственно.
- Что? Кто-о? Что такое?
- Надо знать образованному искусствоведу: гранжаир - это важная особа. Я очень тронут высоким вниманием.
- Младенец! Щенок! Вы еще издеваетесь? Надо мной?..
- Уходите, - выговорил Андрей, зажигаясь колючим огоньком гнева. - И не превращайтесь в рыночную бабу!
- Ка-ак? В рыночную бабу? Это вы - мне? - свекольное лицо Пескова заколыхалось. - Вы - ничтожный варвар! Вы просто…
- Уходите, - не дал ему закончить Андрей, подымаясь с кресла, и кончиками пальцев не очень сильно толкнул его в грудь. - Уходите, иначе я не выдержу.
- Ах, вот как! Вот вы какой, оказывается! - тонко пропел Песков, отшатываясь. - Силу… силу применяете! Вы со мной хотите связаться? Со мной? Оч-чень пож-жалеете! Переоценили себя, очень переоценили! Я не безрукий, не беззащитный! Меня найдется кому защитить! Запомните - найдется, если вы меня мизинцем тронете!
Он засеменил на месте, словно вминая что-то в пол, затем как-то боком стремительно покатил свое полнокровное тело в переднюю, оттуда воспламененно крикнул:
- А когда опомнитесь и будете раскаиваться в собственной глупости, разрешаю позвонить по этому телефону! - И он с язвительным смехом швырнул на пол, как подаяние, визитную карточку. - Но набрав номер, - закончил он не без мстительного злорадства, - сначала попросите прощения за вашу наглость! Адью, уважаемый Андрей Сергеевич! Вы еще ко мне придете! Все еще впереди!
- Адью, Исидор Львович. Не споткнитесь в лифте. Звонка не будет. И к счастью, мы больше с вами не увидимся. Долг переведу по почте.
Он слышал, как в передней топтался, сопел, возился, шуршал плащом Песков, слышал, как выстрелила по тишине дверь, захлопнутая им в невылитом бешенстве, и вдруг ликующее облегчение охватило Андрея. Он даже скрипнул зубами от неожиданного удовлетворения собою: "Никаких сомнений, черт возьми совсем!" Но это удовлетворение вскоре притушила мысль, что так или иначе нужны деньги и, как видно, машину продавать придется.
По рекламам на всех проспектах ему было известно, где купить новейшую модель иномарки, однако каким образом продать не новые "жигули", оказывалось загадкой. Он начал поочередно припоминать знакомых, кто имел машины, и остановился на всеведущем Христофорове, расторопном мужике, способном дать дельный совет, но разведенный Христофоров, очевидно, не жил на старой квартире, а жил на дачке без телефона - и позвонить было некуда. Раздумывая, Андрей все-таки на случай хотел набрать его номер, когда с властным упреждением взорвался анархический треск телефонного звонка. И он почему-то решил, что по неисповедимым путям телепатии звонил именно Христофоров. Звонил Тимур Спирин. Его голос, напоенный безоблачной самоуверенностью, звучал дружески, как в прежние университетские годы:
- Привет, старина, что у тебя? Отходишь понемножку?
- Понемножку - да.
- Что у тебя вообще? Еще приходят телеграммы с соболезнованием?
- Приходят из областей.
- Ясно. Провинция всегда запаздывает. А в мастерскую умельцы прут? Еще не предлагают выгодную покупку? Вспомнишь мое слово - торгашеские мухи начнут к тебе слетаться. О мухах не забывай, уши держи взведенными, как курок.
"Он как будто догадался, что уже был почтенный Исидор Львович".
- Ясновидец ты, Тимур. Только что ушел покупатель, некий Песков. Денежный мешок. Не знаю, говорит ли тебе что-нибудь эта фамилия?
- Как ты сказал? - не расслышал Спирин и хохотнул: - Пеньков? Бывший шпион?
- Есть такой искусствовед Песков. Иногда пописывает в "Культуре". Знаком?
- Вроде что-то где-то когда-то читал или слыхивал краем уха, - пренебрежительно хмыкнул Спирин и спросил иным тоном: - И что он хотел, американский шпион?
- Хотел по выбору купить десять картин за двадцать тысяч долларов.
- И что? Совершили сделку?
- Не собираюсь торговать картинами деда. Тем более - дарить. Двадцать тысяч - это значит две тысячи за каждую. То есть даром. Понимаешь?
- Правильно. Умница, - одобрил Спирин. - Гони всех спекулянтов в шею. За шкирку - и спускай с лестницы. Под женю коленом. Чтоб летели, сверкая каблуками.
- В общем-то, деньги мне нужны. На сберкнижке у деда денег не оказалось. Буду продавать "жигуленка". Ты не знаешь, как это делается?
- Полагаю - каин проблем. Надо встретиться и переговорить.
- Когда?
- Хоть сегодня. Через час. Хоп?
Он повесил трубку так же внезапно, как и позвонил, этот довольно-таки загадочный Тимур Спирин, когда-то бывший среди сокурсников на виду, "самый смелый и сильный парень" в университетском братстве, обретший в последние годы после Афганистана и Чечни совершенно новое, независимое качество полностью уверенного в себе человека.
"Он живет иначе, чем я, чем Мишин и Христофоров, работает в какой-то крупной охране. Встречаемся мы редко. А товарищем в университете он был отличным, - раздумывал Андрей после звонка. - Тимур, конечно, озадачил всех, когда у Мишина сказал, что Россию спасет оружие".
И Андрей припомнил, что на следующий день позвонил Станислав Мишин и, заговорив о вчерашней встрече, засомневался: "Не провокация ли мысль Тимура насчет пиф-паф? В наши проститутские времена никому с разбега нельзя верить. Даже бывшим друзьям. А пиф-паф - это мечты о гражданской войне. Упаси Бог от кровопролития. Ты веришь в искренность Спирина?" - "Пытаюсь понять, почему именно он это сказал, - ответил Андрей и спросил шутя: - А мне ты веришь в наши предательские времена?
"Тебе да, а себе не очень, - тоже отшутился Мишин. - Ибо меня не печатают, и в доме - ни копья. Иногда так и хочется какую-нибудь всесильную задницу лизнуть, фальцетом дифирамбик пропеть". - "И как же ты?" - "Страдаю, как Прометей, но пока держусь, рычу в письменный стол, а по ночам отбиваю поклоны во славу нашей гласности, демократии и свободы. И заметь - при этом рыдаю в припадках благодарности от того, что живу в эпоху Мишки Меченого, Яковлева-Иуды и Всенародно избранного. Смею надеяться: ты переживаешь, как говорят дипломаты, аутентичные чувства. Пока!"
Спокойного и благоразумного Мишина смущала безбоязненность Спирина, высказавшего мысль об оружии, расхожую мысль, родившуюся на улицах еще в октябре девяносто третьего года.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Он внес запах ветра солнечной осенней улицы, без слов, до хруста пальцев тиснул руку Андрея, скинул в передней куртку с надписью на спине "Сони", мимолетно глянул в зеркало, пригладил светлые волосы над обозначившимися залысинами. И весь физически добротный, в хорошем костюме, распираемом в предплечьях мускулами, вошел в комнату, чуть переваливаясь походкой борца.
- Ну, ничего, ничего, дышим, Андрюша, - сказал он, похлопывая Андрея по спине. - Надо жить, браток, и не впадать в мировую скорбь, пока сам не сыграешь в ящик. Все под луной ходим.
- Успокоил. Премного благодарен. Ты меня уже утешал теми же словами. Повторяться - не жалеть время.
- Кашу маслом не испортишь. Не ершись. Все эти утешения банальны, как насморк. Так вот, насчет машины, - перешел к делу Спирин и, как в переизбытке силы, заходил по комнате, разглядывая книжные стеллажи, заваленный бумагами письменный стол. - Так вот, слушай, Андрюша. Машину можно продать двумя способами. Через магазин, а это долгая волынка с оформлением. Поседеешь, пока деньги получишь. Или - по доверенности, если налицо покупатель. А покупателя мы найдем. Хоп? Оформляешь на него доверенность, отдаешь счастливцу ключи, а он тебе - пенензы наличными. Сколько ты хочешь за своего "жигуленка"?
- А черт его знает.
- Ясно. Если не возражаешь, беру все на себя. Тебе нужно будет поехать со мной и с покупателем к нотариусу, поставить подпись, а потом получить деньги. Согласен на такой ход дела?
- Одна неясность, - сказал Андрей, отмечая про себя быстроту и деловитость физически неторопливого Спирина. - Неясность в гонораре. Ты же не будешь все это делать даром, из-за любви ко мне. Из-за студенческой солидарности. Новые времена - новые песни, Тимур.
- Иронист. Не выливай яд не в ту рюмку… Гонорар не с тебя, а с покупателя, су-укина сына, - проговорил Спирин, выдернул из ряда книг солидный том и наугад раскрыл его. - Ага, Плутарх! Мужественный был мудрец. Истину, а не байки писали древние. Не в пример христопродавцам Волкогоновым. - И втискивая книгу на место, любовно провел рукою по корешку. - Пусть мелочи тебя не волнуют. Хоп?
- Что значит "хоп"?
- В некоторых местах Азии "хоп" - значит, "согласен". Это знает наш друг - прозаик Мишин. Ладно. Ты говоришь, некий быстряк Пеньков-Песков торговал у тебя картины? И давал двадцать тысяч баксов? А ты не против показать мне мастерскую, я хотел бы посмотреть, сто лет не был…
- Пойдем, посмотрим.
Андрей взял ключи, а когда они вышли на лестничную площадку и он открыл дверь мастерской, желтовато-белое солнце хлынуло им навстречу в большие окна и все стены сверху донизу засверкали, заструились, вспыхнули в этом нежарком солнечном водопаде.
- Ого! - вскрикнул Спирин, поворачивая голову во все стороны. - Целая галерея, клад, зал Русского музея! Рассчастливый ты человек! Это ты соображаешь, миллионер? Как-то раньше я глупарил, не вполне замечал, хотя разика два заглядывал в мастерскую. Глазел не теми глазами. Ну, ну, ну! Как бы я сказал по-журналистски? Ему не нужно было присваивать, как всем бездарям, фетровую шляпу с пером а-ля Рубенс! Ну, ну, ну! - говорил он, переходя от картины к картине и жадно перебегая прозрачными глазами по холстам. - Красота! Потрясительно! Постой, кто давал тебе двадцать тысяч баксов за десять картин? Песков? Хренков? Ах, классическая сука! Заткнуть бы ему глотку, удаву!
- Заткнуть глотку? Как это понимать, Тимур?
- Чтоб впредь не совался к тебе с научно-фантастическими предложениями. А понимать так. Со спекулянтскими жлобами иной раз помогает душевный разговор, другой раз - внушение по шее. Бывает и третий раз - когда плач и скрежет зубовный, как старцы писали в летописях.
- Оставь это, - сказал с неприятием Андрей.
- Брезгливый ты, Андрей, что похвально. Но жизнь такова, - Спирин в приливе неразрушимого здоровья размял плечи, выдохнул воздух, как после борьбы. - На всякого беса должен быть бес, но… с рогами.
- Оставь в покое Пескова. Он не так поймет. Дед в какую-то трудную минуту занял у него деньги и остался должен. И я обязан вернуть долг. Хочу, чтобы память о деде была чистой.
- Ну, ну, ну! Ухарь купец, удалой молодец! - прищурился Спирин. - Сколько Демидов был должен?
- Полтора миллиона. У Пескова расписка.
- Полтора миллиона - мелочь и слякоть! Но ты ни копейки возвращать не обязан. Скаж-жи на радость - новоиспеченный бальзаковский Гобсек с долговыми расписками! Его аппетиты малость бы укоротить надо, чтоб не шибко чавкал и жевал! Считай, что с Песковым проблему решим. Плюнь, разотри и позабудь. Забота моя. Хоп?
- Нет, Тимур, тут мое дело, - не согласился Андрей. - Здесь я разберусь.
Спирин миролюбиво хохотнул:
- Идеалист, Павел Корчагин, рыцарь из советского времени. Неужели тебе важно, чтобы какой-то клоп Песков считал тебя образцом чести? На хрен тебе такая забота и радость?
"В Спирине странная нераздумчивая сила, будто он сам определил ее в себе, чтобы делать все, как считает нужным. Откуда эта уверенность? После Афганистана и Чечни? Или связано с его службой, где он без рефлексий научился преодолевать ухабы жизни?"
- Все равно - оставь в покое Пескова, - повторил Андрей. - Прошу тебя помочь только с машиной. Если не трудно.
- С машиной заметано. Я сказал - и не напоминай, - бросил Спирин, тяжеловатой раскачкой продолжая двигаться по мастерской, и раздернул занавеску, закрывающую "Катастрофу", дохнувшую жутью гибельной ночи. - Ну, ну, ну! Господи помилуй! - воскликнул он. - Страшноватенько! Что-то из ряда вон! Апокалипсис девяностых годов двадцатого века! Горящий Белый дом и баррикады - слабее. Твой дед, Андрей, карающий колдун, не пощадит никого! Ты не в деда ли? Зло помнишь? Хреновину говорю, - поправил он себя, озираясь на пейзажи и портреты на стенах. - А тут другая страна: сплошной блеск - красное, желтое и синее - радость, как у импрессионистов, а он никак не импрессионист. Реалистические портреты - первоклассные. Короче - выход из ада в поле истины, как говаривали в античные времена. У твоего деда нет любви к року. Он не стоик. Эти ребята утверждали, что надо быть бесчувственным и бесстрастным к трагедиям жизни… да и к судьбе. Я не солидарен с твоим дедом. После некоторых картин заработаешь бессонницу. Я скорее - стоик, но особый - терпеть не могу слизняков и иуд с самоварными деммордами. А твой дед - Робеспьер… Да. Демидов - талантище! Мамонт! Что ты будешь делать со всем этим царством?
Спирин вышел на середину заливаемой солнечным светом мастерской, показавшейся Андрею веселой, живой, как при жизни деда, окинул прищуренными глазами картины, скульптуры, мраморные и гипсовые бюсты, деловито спросил:
- Как ты обойдешься с таким наследством? Надеюсь, оно завещано тебе?
- Да.
- Так что ты будешь делать?
- Откровенно говоря - не знаю.
- Всерьез не знаешь?
- А что?
- Не знаешь или лукавишь, Андрюша? Если всерьез не знаешь, может быть, помочь, подумаем, сообразим вместе.
- И что же такое сверхразумное мы можем сообразить, Тимур? - спросил Андрей, вспомнив о помощи, предлагаемой ему Песковым.
- А ты не смейся, - сказал Спирин, хмуря брови. - У меня и моего шефа достаточно высоких связей. Достанем Русский музей в Петербурге, убедим купить шедевры. Там им гарантирована вечность. Есть, кстати, и другие музеи.
Андрей сказал:
- В последние годы музеи картины не покупали. Приезжали, смотрели, ахали и в конце концов извинялись: денег нет.
- Найдут. И купят, - проговорил Спирин и похлопал по плечу Андрея. - Рычаг требует, чтобы кто-то приложил усилия. Не так, что ли, Андрюша? Жизнь есть жизнь, а без денег жисть плохая, не годится никуда. Так наяривали советские граждане в годы нэпа. Вроде песенка начиналась так: "Всюду деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег…" ну и так далее, конец ты знаешь. Смешно, конечно, но - жестокая реальность. Как я понимаю, ты безработный журналист, пенсию и соросовскую стипендию не получаешь - и деньжата тебе необходимы. Ибо - "а без денег жисть плохая, не годится никуда".
- Ты обещал мне помочь продать машину, - сказал Андрей, уходя от разговора, создающего душное беспокойство, как будто вся жизнь его теперь зависела от судьбы мастерской. - Давай не будем сейчас о картинах. Денег от продажи машины мне пока хватит.
- Какие это деньги? Мелочь. Труха. На сигареты "Прима", - сказал Спирин. - Надолго тебе их не хватит. Я имею в виду, Андрюша, полную обеспеченность. Это Париж, Штаты, Швейцария, Канада - вольному воля, были бы бумажки. И наплевать тебе тогда на проститутку журналистику. Мне, например, наплевать. Я презираю эту купленную-перекупленную, миллионы раз изнасилованную мадам. А Демидов оставил тебе богатство на всю жизнь.
- Надежды - сны бодрствующих, - усмехнулся Андрей.
- Хорошо сказано! Знаю, что формула какого-то философа, но кого - забыл, - самолюбиво признался Спирин. - Чьи слова?
- Кажется, Платона.
- А не Пифагора? Впрочем, ты был примерный студент. Интеллектуал. Эрудит. Я ходил в шалопаях.
- От примера я был далек. Но кое-что читал. Так же, как и ты. Не прибедняйся, - сказал Андрей. - Ты немного, Тимур, заблуждаешься. Это не богатство. Не то слово, не то. Это талант деда. Его бессмертие… В завещании он просил сохранить своих детей. Он так и написал: ""детей" сохранить", как позволит мне жизнь. А придет время, не сейчас, подарить их Третьяковке.
Спирин пригладил залысины белесых волос, думая о чем-то, свел руки на выпуклой груди, посмотрел на Андрея, как глядят на человека, собирающегося сделать безумную выходку.