Шприц, брошенный Спириным на поднос, поблескивал в лужице воды среди стеклянных баночек, ватных тампонов, но Андрею уже не хотелось видеть ни этого шприца, ни враждебного жала иглы, которая вкалывалась в тело несчастной Тани, сделавшей ее неузнаваемой, уродливо сжатой болью в дрожащий жалкий комок под грязной простынею на железной кровати.
- Так что молчишь, куколка? Говори, откуда героин? Где покупали? - неуклонно звучал допрашивающий голос Спирина, и в его прямом взгляде, впившемся в Яру, взблескивала презрительная гадливость. - Ты слышишь, что я спрашиваю, вонючая наркоманка!
- Нет, нет, не я… Я не хотела, я не могу, - начала по-птичьи вскрикивать Яра, и бессмысленная улыбка, как резиновая, преобразилась в маску страха, искривившего ее неживое изможденное лицо. - Я не хочу, миленький… Вы пришли ко мне… к Тане? Я узнала, узнала…
Спирин схватил ее за плечо, сильно, отрезвляюще потряс:
- Не притворяйся, стерва! Ты меня слышишь и все понимаешь! Где брали наркотики?
- Я не могу… не хочу… Уходите. Уходите…
- Говори, где брали наркотики? У кого? - выговорил Спирин и, отпустив ее плечо, с рассчитанной хлесткостью ударил Яру по щеке, у нее откинулась вбок голова. - Не скажешь, изобью, как собаку! Ах, ты ярочка непорочная! Героином балуетесь, дурье безмозглое! Это ты достаешь наркоту?
- Не бей меня… у меня все болит… я не хочу… Гад, змей… ползучий… из ямы… из ямы…
И с чернотой в зрачках, скользя боком и плечом по косяку, она села на пол на подкашивающихся ногах, свесила голову и вдруг с такой пронзительностью убиваемого животного завизжала, что Андрей сперва не понял, в чем дело, и крикнул:
- Тимур, что с ней?
- Замолчи, дура! - Спирин присел, рукой сдавил ей нижнюю челюсть. Яра захрипела.
- Тимур, отпусти ее! - сказал Андрей.
- Ни хрена не петришь! Извалохать бы ее надо, дешевку! - отозвался распаленный Спирин. - На окосевших лупеток кулак действует. Как электрошок. Понял? Подружка Тани, а? Да-а, Андрей, нашел ты себе Таню-Танюшу, купеческую дочь, где ночевала ты прошлую ночь! Ногой вляпался в поносную жижу, браток! Смотри-ка! Смотри-ка! - воскликнул он, указывая подбородком на кровать. - Очнулась!
И тут же дурной рвущийся крик достиг Андрея:
- Не бейте ее! Садисты! Звери! Уходите прочь!
То, что увидел Андрей, было обнажено и безобразно, что лучше было бы не видеть ему, как надругательство, как оскверненность чего-то дорогого, неприкасаемого. Таня с разлохмаченными волосами, загородившими лицо, свешивалась головой к полу и, глухо мыча, рукой шарила под кроватью, наконец выдвинула тазик, закашлялась, и ее начало рвать мутной слизью, желчью, которая пачкала волосы, упавшие в таз. Она давилась, с натугой стонала. Спина выгибалась, ее слабые позвонки на тонкой шее выказывали беспомощную жалкость, и Андрей с отчаянием почему-то подумал, что она скоро умрет. Задыхаясь, она вскинула голову, заледеневшие зрачки на ее гипсовом лице показались огромными, она выкрикивала:
- Уходите прочь! Садисты! Мучители! Как вы смеете бить Яру? Не трогайте ее! Это он, он, Виктор Викторович… мучитель!.. Это он вас послал!..
- Таня, - позвал Андрей, приближаясь к кровати и видя, что она его не узнает. - Таня. Это я, Андрей, я приехал к тебе, Танечка…
Нет, она узнала его: по ее лицу, покрытому зернистым потом, прошла судорога, появилось осмысленное выражение, губы попытались выговорить что-то, но тотчас исказились как от невыносимой боли, она отвернулась, зарылась лицом в подушку, и он едва расслышал заглушенные вскрики:
- Зачем ты?.. Уходи прочь! Ненавижу! Мы никого не звали! И ты не нужен! Ненавижу, ненавижу всех! Я хочу умереть здесь! У меня все болит! Я ничего не могу… ничего не могу!..
И он, не зная, что ответить, что сказать ей, нерешительно притронулся к ее волосам, немытым, потерявшим свою светлую пшеничность, свой золотистый сияющий блеск. Проговорил:
- Танечка, поверь, я помогу тебе…
Она мотнула головой, освобождаясь от его ладони, и в припадке начала биться лицом о подушку, исступленно выкрикивая:
- Ничем ты не поможешь! Уходи! Зачем ты? Я не люблю тебя! Никто не поможет! У меня все болит! У меня разрывается живот, будто там стекло, режут осколки… у меня нет сил… у меня сводит ноги…
- Таня, милая, как же тебе помочь? Скажи, ради Бога…
Она разрыдалась.
- Никто не поможет! И ты здесь ни при чем! Он выгнал, исключил меня из школы! За бездарность, за деревянность! Он мстил мне… Он продавал нас! Он чудовище! Он давал Яре наркотики! О Господи, опять! Отойди прочь! Не смотри! - крикнула она и повернулась на бок. Дыша ртом, свесила с постели голову, снова вытянула из-под кровати тазик. - Я погибаю, Андрей…
Он отвел глаза, стиснул зубы. В эту минуту сзади его властно потянул Спирин, они отошли в конец комнаты.
- Мне - яснее ясного: тут делишки не простые, - заговорил он вполголоса. - Так что, старик, вот каким образом: на Яру мне наплевать, пусть сама выкарабкивается, а твою Таню советую везти в Москву, в наркологическую больницу. Представь, там я знаю главного врача. Устроимся. Пришлось бывать по разным делам… Но давай-ка сначала найдем эту харкотную плевательницу - Виктора Викторовича. Выяснить бы: откуда наркотики? Хочу взглянуть одним глазком, что за сутенерская овощ такая… что за огурец моржовый! Выйдем-ка сейчас потихоньку отсюда. Потом - вернемся. А ну, отползай в сторону, ведьма загаженная! - брезгливо скомандовал он тоненько, по-щенячьи попискивающей на полу Яре и ногой с силой отодвинул ее от двери. - Судя по твоему рассказу, именно эта стерва была посредником, так ведь? - спросил он хмуро молчавшего Андрея и сжал и разжал крепкие пальцы. - Придушить мало вонючку!
Когда вышли из дома к машине, возле которой терпеливо покуривал Яков, Спирин, влезая к рулю, приказал:
- Мы съездим в пансионат, а ты смотри тут в оба. Никого из дома не выпускать. С применением воздействия. Учел? Если что, голову оторву и в помойку брошу.
- Слушаюсь, шеф. До последнего с вами, так точно, - по-военному безропотно выпрямил плечи Яков, затоптав сигарету.
- Без идиотских шефов, - оборвал Спирин, - имя и отчество, ясно?
- Так точно, Тимур Михайлович.
Они нашли его в танцевальном зале. Он был не в черном смокинге, каким запомнился в ресторане, а в рабочих джинсах, эластичных белых туфлях, синей джинсовой рубашке. Туфли и цветная рубашка не вполне вязались с его мучнистым, дородно-красивым, сытым лицом пятидесятилетнего человека, не желающего печалиться о возрасте и умело распространяющего - и манерами, и внешностью - осознание своей посвященности в магнетическую силу артистизма и внушения, чем он, по всей видимости, владел.
- Вот он, легендарный Виктор Викторович, - сказал Андрей, узнав его.
- Однако, - хмыкнул Спирин.
Как только вошли в танцевальный зал, служивший и физкультурным залом, Виктор Викторович показывал какое-то движение в кругу девушек с загорелыми от макияжа лицами, одинаково тонконогих, прямоспинных, длинношеих, цветисто одетых в спортивные костюмы, словно для занятия аэробикой.
Он плавно, женственно качая бедрами, шел между ними, неосязаемо и нежно раздвигая руками воздух, как воду, чуть шевеля плечами.
- Легкий поворот головы влево, легкий поворот головы вправо, запомните: глаза выражают безучастную тайну, - журчащим голосом говорил он, затуманивая глаза и делая изящный намек на воздушный поворот головы.
- Потрясительно. Хрен знает что - похоже, гомик, - произнес Спирин недобро. - В кино он мог бы играть женские роли. Какова пластика! Разреши-ка, Андрей, мне переговорить с красавцем. У меня это может получиться немного профессиональнее, чем у тебя, - сказал он, принимая на лицо светскую приятность, и своей неизменной борцовской раскачкой приблизился к пестрому кругу девушек, сделал подбородком офицерский полукивок: - Добрый день, прошу прощения за неожиданное вторжение, помешал не умышленно…
На него глядели с интересом. Виктор Викторович не без недовольства прекратил движение, подтянулся весь, откинул назад солидно седеющую прядями голову, чтобы лучше разглядеть незнакомца, и полюбопытствовал, опуская голос до неприветливых ноток:
- Что вам угодно, господин?.. Как вы видите, здесь идут занятия…
- Тысяча извинений, Виктор Викторович, - со сладкой виноватостью попросил прощения Спирин. - Можно вас на минутку? Мы из розыска. На простом языке это означает - служба внутренних дел. Только пару вопросов. Лично к вам.
Они вышли в коридор. Виктор Викторович, в крайнем непонимании напрягая очерченные подкрашенными ресницами глаза и спеша разрешить недоразумение, спросил недоумевающим и все-таки плавным голосом, в котором, однако, проступали трещинки страха:
- Чем могу быть полезен, господа? Ах, это вы? Ай, ай, грешен, забыл ваше имя! - воскликнул он, увидев Андрея, и ухоженное лицо его выразило преизбыточную обрадованность. - Мы, как помню, виделись с вами единственный раз! Вы, если не запамятовал, знакомый или школьный друг Татьяны Ромашиной? К величайшему огорчению, она ушла из школы, а была способной девочкой! Кажется, вы - Алексей? Не так? Я ошибся? Тогда - виноват, виноват!
"Только бы сдержаться и сразу не врезать по этой воспитанной улыбке. Натренированное, напудренное лицо… и он нравился Тане?" - горячо обожгло Андрея, и неподчиненный ему собственный голос, напитанный ядом, зазвучал в гулкой пустоте:
- О, нет! Вы талант душевных качеств, сама чистота! Как звать меня - не имеет значения! Да это и не ваше, пардон, собачье дело! Я-то знаю, как звать вас - отнюдь не великий кутюрье Виктор Викторович, а попросту - сутенер. Сволочь и распространитель наркотиков среди своих учениц! Как вы думаете, о чем мы можем с вами говорить, встречаясь вторично, к обоюдному счастью? О древе истории с корнями? Совершенно верно, о вашем ничтожестве, выход из которого - нихтзайн! Небытие!
"Куда меня понесла сволочная ирония? О чем я?"
- Хватит лирики, Андрей! Позволь-ка великому кутюрье задать несколько вопросов! А ну-ка, дай глянуть на него в упор! А ну-ка, раскрой свои раскрашенные реснички, задница! Гляди на меня!
Властная команда Спирина, вслед за ней заячий вопль впавшего в паническое безволие Виктора Викторовича:
"Кто вы такие? Кто вы? Оставьте меня!" и все еще стоявшие перед глазами недвижные зрачки Тани, и ее какие-то беспомощные волосы, свесившиеся в таз, испачканные желчью, и смешанное чувство липкого отвращения и ненависти к мятому страхом холеному лицу Виктора Викторовича - все было реальным и одновременно отстраненным, как в вязком полусне.
- Так, значит, вы, Виктор Викторович, - выговорил Спирин и, чудилось, ласково взялся за кончик воротника его рубашки, - вы снабжали девочек наркотиками? Сразу будете отвечать или после того, как придется прикоснуться к вашему личику? Извините заранее…
Он извинялся, а его светлый леденящий взгляд не выпускал распахнутые, по-женски очерченные ресницами глаза Виктора Викторовича, лепечущего с заиканием:
- Что в-вы? Что вы? Вы ошиблись, господа… Христос с вами, господа. Вас кто-то ввел в заблуждение… Наркотики? Какие? Что вы, господа? Вы можете сделать обыск, если подозреваете… Христос с вами…
Спирин оттолкнул его от себя:
- Видно, Христос с нами, а не с тобой, козел. Если вякаешь об обыске, значит, все спрятано или пусто. Советую: малость подумай перед ответом. Так откуда наркотики?
- О чем вы спрашиваете? Ничего я не знаю. Вы ошиблись, господа…
- Ах, мы ошиблись!
Страшным коротким ударом правой руки Спирин свалил Виктора Викторовича с ног, тот упал спиной к стене, косо освещенный желтоватым солнцем из окна в конце коридора, лицо чернело раскрытым болью и криком ртом, из ноздрей хлынули струйки крови, потекли по трясущемуся подбородку на синюю джинсовую рубашку, мгновенно почерневшую на груди. Он хрипел:
- Не имеете права, не имеете…
- Имею. Можешь не сомневаться, гнида! Так откуда доставали наркотики? Подумай - и отвечай разумно!
Измазанными кровью пальцами Виктор Викторович ощупывал нос, трогал губы, из горла его вырывались мученические стоны:
- Не знаю, я ничего не знаю. Что вы со мной сделали? Вы изуродовали мне лицо, вы разбили мне хрящ… - И он заплакал, разбрызгивая кровавые пузыри из ноздрей.
- Доломаю окончательно, - пообещал Спирин. - Так откуда наркотики?
- Не знаю, не знаю я ни о каких наркотиках… Пощадите! Зачем вы по лицу, не надо по лицу!..
- А как иначе с такими, как ты, интеллигентик хлипенький! Ну так думай насчет наркоты, думай! Еще увидимся, если жив будешь. До встречи, лечи нос, - проговорил Спирин и немилосердно ударил носком ботинка в подбородок Виктора Викторовича, глухо стукнувшегося затылком о стену, истошный его вопль взвился в коридоре:
- Умоляю! Не лицо! Только не лицо!
- Поехали за Таней, - энергично сказал Спирин. - Что морщишься? Думаешь, Андрюша, перебор? Не-ет, не задумываясь, прикончил бы этого плюгавца! И глазом бы не моргнул!
Последнее, что видел Андрей, было животноподобное лицо Виктора Викторовича, безобразно разрисованное черно-красными полосами, как для дьявольского карнавала, его разинутый в крови рот, его полоумные глаза в слезах. Из двери спортивного зала, вскрикивая, выбегали пестрой стайкой манекенщицы, всполошенно бежали по коридору.
Было еще несколько омерзительных минут на даче, когда сажали Таню в машину. Она буйно сопротивлялась, вырывалась, визжала, исцарапала Спирину шею, упиралась кулачками Андрею в грудь, не узнавая или узнавая, смотрела на него с ненавистью, и он не мог поверить, Таня ли это. Затем она забилась в угол сиденья, поджала к животу ноги и затихла, изредка постанывая, вскрикивая.
Главный врач Бальмонт-Суханов, профессор, владелец клиники, пригласил их в свой кабинет, и здесь Андрей почувствовал расползающийся по груди холодок от официального малословия врача, не намеренного к долгому общению. В приемном покое, где перед ванной комнатой оставили Таню, профессор перемолвился со Спириным несколькими словами, бегло задал вопросы одной Тане, она отвечала ему мычащими стонами, отвернувшись к стене, и он осмотрел ее быстро, казалось, картина болезни стала в первую минуту ясна ему.
Профессор не располагал к себе. Он был пожилых лет, но моложав, высок, педантично выбрит, халат на нем слепил стерильной чистотой, и Андрей обратил внимание на его патрицианское очень сухое лицо, прическу коротких седых волос, на его безмятежно надменные глаза без искорки сомнения.
- Итак, я вас слушаю, господа, - произнес он гибким голосом и, не привыкший стеснять себя, заложил ногу за ногу, охватил колено, на мгновение придержал ничего не выражающий взгляд на лице Андрея, затем одними веками улыбнулся Спирину:
- Итак…
"Куда это привез Спирин? Не врач, а бамбуковая тросточка…" - подумал Андрей с раздражением на самого себя, поверившего медицинским связям всеведущего Спирина, и на это безмятежное наркологическое светило, которое, по словам Спирина, за консультацию берет пятьсот тысяч. Отблески этих гонораров были видны и в кабинете клиники, расположенной в безупречно отремонтированном особняке русского ампира. Толстый ковер, светлые панели, размыто посиневшие от ранних сумерек, овальный письменный стол, компьютер за стеклянной ширмой, телефоны, мраморные статуэтки на полках, прекрасные копии голландцев на стенах и вишневый шар современного торшера над журнальным столиком меж лимонных кресел придавали кабинету эклектический аристократизм.
- Я хотел бы узнать, доктор, - начал Андрей, но Спирин, деловито располагаясь в кресле, предупредительно коснулся его колена, заговорил доверительно:
- Ростислав Георгиевич, мы хотели бы знать точно и ясно - что с больной? Насколько серьезно? И что вы посоветуете?
У профессора были белые руки, поражающие воображение длинными музыкальными пальцами, тщательно отполированными ногтями. И пальцы по-особому жестко и крепко держали американскую сигарету, словно не сигарету, а шприц, когда в приемном покое он делал Тане успокоительный укол валиума.
- Таким образом, уважаемые господа, - заговорил Бальмонт-Суханов, ни выражением лица, ни голосом не разрушая форму официальности. - Во-первых, напомню: всех принуждающих и приучающих нашу невежественную и наивную молодежь к наркотикам привлекают по закону к суду. Но первое введение наркотика было сделано пострадавшей по ее согласию, как мне стало известно. Это вам следует знать и сделать выводы.
- И что ж, доктор? Что вы посоветуете? - поторопил Андрей.
- Не отношу себя к казенным оптимистам, - продолжал Бальмонт-Суханов. - Если бы речь шла о сравнительно несильном наркотике - гашише или марихуане, положение больной выглядело бы несколько иначе. Больной вводили сильный наркотик - героин. И организм в определенной степени уже зависим. Яд в организме требует яда. И это весьма серьезно.
- Тогда скажите, профессор, по-мужски: есть ли радикальное средство? Очень прошу ответить откровенно, - потребовал нетерпеливо Андрей. - Есть ли какие-нибудь лекарства у нас или за границей?
Бальмонт-Суханов снисходительно посмотрел на неприкуренную сигарету, зажатую в пальцах, потом затяжным взглядом на Андрея и заговорил тоном человека, который верен неопровержимому опыту профессии, а не чувству:
- Не пугайтесь, молодой человек, но, как известно, каждый наркоман без пяти минут остывший труп. Такова уж природа болезни. Добавлю: каждый наркоман - заживо гниющая человеческая особь. И тем не менее - есть одно действенное средство: длительное лечение. Правда, и оно не спасительно для всех. Электрошок, употребляемый на Западе, лишь временно отбивает влечение к наркотику. В своей клинике я не применяю его. От его воздействия больные теряют сознание, утрачивают чувства. Грубо говоря - дуреют. Я придерживаюсь другого метода: психика, внушение…
- Понятно, Ростислав Георгиевич, - солидно вступил в разговор Спирин. - Ну а лекарство? Которое помочь могло бы быстро! Ну как антибиотик какой-нибудь!..
- Радикальных и форсирующих средств нет. Гемосорбция, то есть несколько сеансов переливания крови, кардинально положения не изменит. Капельница - лишь начало. Я повторяю: только длительное комплексное лечение.
- Что значит "длительное лечение", доктор? - спросил Андрей. - Какой же это срок?
- Скажем, полгода, год.
- Полгода? Год? - не поверил Андрей. - Это не похоже на шутку, профессор, простите?
- Нисколько. Все будет зависеть от желания больной перебороть себя. Шутки, полагаю, здесь неуместны. Самое мучительное для больного - "ломка". Когда отравленный организм требует очередную дозу наркотика. Это ощущение самой зверской пытки - тупой стамеской ампутируют все конечности, бред, судороги, челюсть заворачивается за плечо, а зрачки под затылок, зубы невозможно раздвинуть даже ручкой от скальпеля. Вы это представляете, господа? Каждая клетка тела звенит от боли.
- И неужели нет никаких лекарств? - выговорил Андрей, охваченный нервным ознобом от профессионального объяснения Бальмонта-Суханова. - Ведь даже от СПИДа что-то есть!..
Бальмонт-Суханов бросил в пепельницу неприкуренную сигарету, сказал со скупой надеждой: