Десять минут спустя в камеру внесли еще одни двухэтажные нары. Жирнюга Освальд едва-едва мог протиснуться в узеньком проходе. Ли похвастался Освальду, что немного знаком с Чарли Теком. О Карлтоне Мозесе, однако, он отзывался с менее теплым чувством. Поговаривали, что Карлтон в буквальном смысле продал собственную бабушку, вернее, обменял ее на "форд-кабриолет XRI". Жирнюга Освальд считал, что это враки. На его взгляд, такой обмен не лезет ни в какие ворота. Кому нужна чья-то бабка?
Их рассуждения прервал приход Чарльза и Карлтона; новые сокамерники тащили груды постельных принадлежностей, ощетинившихся жесткими складками.
Это был худший день в жизни Чарльза. Он никак не ожидал, что его отправят в тюрьму. Но - отправили. И вдобавок успели подвергнуть чудовищным унижениям; самое, пожалуй, отвратительное - ему раздвигали ягодицы, проверяя, не пытается ли он пронести наркотики в обход закона. Тем временем дверь захлопнули, и все четверо уставились друг на друга.
Чарльз смотрел на Освальда и думал: Боже ты мой, этот человек просто неприлично жирен.
Ли смотрел на Карлтона и думал: не иначе как он и вправду обменял свою бабульку на машину.
Жирнюга Освальд смотрел на Чарльза и думал: слушайте, это ж самая настоящая перенаселенность тюрьмы. Обязательно напишу про это в Европейский парламент.
- Сколько получил, Чарли? - спросил Ли.
- Шесть месяцев.
Чарльзу уже казалось, что в камере нечем дышать.
- Значит, выйдешь через четыре, - сказал Ли.
- Если будет хорошо себя вести, - заметил Карлтон, укладывая свои пожитки на свободные верхние нары.
Освальд вновь уткнулся в книгу Мадхура Джаффри. Он понятия не имел, как обращаться к особе королевской крови. "Сэр" или "ваше королевское высочество"? Завтра надо взять в тюремной библиотеке книгу по правилам этикета.
Встав на цыпочки, Чарльз заглянул в маленькое, забранное решеткой окошко. Видно было лишь кусочек красноватого неба и макушку дерева, опушенную молодой нежно-зеленой листвой. Явор, определил Чарльз. И стал думать про свой огород, который ждет его не дождется. Молодые побеги, проросшие семена и пикированная рассада тоскуют по нему. Он опасался, что Диана забудет увлажнять почву в лотках для семян и в подвесных корзинах с рассадой. Он умолял ее неукоснительно пасынковать помидоры; не упустила бы она их. Будет ли она исправно вливать в ящики с перегноем по полтора литра в день? Бросает ли, как прежде, овощные очистки в его компостную кучу? Надо немедленно написать ей подробные указания.
- Бумаги у кого-нибудь не найдется? - спросил он.
- Газетки, что ль? - озадаченно переспросил Ли Крисмас.
- Писчей бумаги, почтовой, - уточнил Чарльз.
- Письмо писать собрался? - спросил Карлтон.
- Да.
Про себя Чарльз уже было подумал, что, сам того не замечая, перешел то ли на французский, то ли на валлийский язык.
- Дак ведь надо, чтоб начальство само тебе все выдало, - объяснил Карлтон. - На одно письмо в неделю.
- Только одно? - удивился Чарльз. - Какая нелепость. Мне необходимо написать множеству людей. Я обещал матери…
Однако тут он почувствовал новую безотлагательную нужду. Ему приспичило сходить в уборную. Он тронул кнопку звонка возле двери и стал ждать. Остальные молча наблюдали за ним. Две минуты спустя Чарльз бешено давил на кнопку пальцем. Терпеть уже не было никакой возможности. Прошла еще одна мучительная минута, и в дверях появился мистер Пайк. Чарльз напрочь забыл, где находится.
- Наконец-то, - с упреком сказал он. - Мне нужно в уборную; где она?
Лицо Пайка под форменной фуражкой стало мрачнее тучи.
- "Наконец-то"? - насмешливо передразнил он Чарльза. - Я тебе скажу, Тек, где уборная. Вот она. - Он ткнул пальцем в стоящий на полу сосуд. - Ты сейчас в тюрьме, вот и сливай в парашу.
- Будьте добры, - обратился Чарльз к сокамерникам, - выйдите на минутку, пока я…
В ответ раздался неудержимый хохот. Схватив Чарльза за плечо, мистер Пайк подвел его к параше и, сбив с нее начищенным сапогом пластмассовую крышку, провозгласил:
- Мочеиспускание и опорожнение кишечника, Тек, происходит здесь.
- Но это же варварство, - возмутился Чарльз.
- Берегись, Тек, ты вот-вот нарушишь тюремные правила, тогда добра не жди.
- А каковы эти правила? - обеспокоенно спросил Чарльз.
- Вот нарушишь, тогда узнаешь, - с явным удовольствием ответил Пайк.
- В этом есть что-то кафкианское.
- Возможно, - промолвил Пайк, понятия не имевший, что значит это слово. - Но правила есть правила, и не жди от меня поблажек только потому, что когда-то ты был наследником престола.
- Я и не ждал поблажек, я…
Но Пайк уже захлопнул за собой дверь; не в силах больше удерживаться, Чарльз поспешил к пластмассовому сосуду и смешал свою мочу с мочой Освальда и Ли.
- Я читал книгу Кафки, - застенчиво сказал Освальд. - "Процесс" называется. Там одного парня судят, а ему и невдомек за что. Ну и в конце концов ему крышка. Скучища смертная.
Чтобы отвлечь их от оглушительного звона струи в параше, Чарльз сказал:
- Но как невероятно убедительно передана гнетущая атмосфера, вы разве не находите?
- Не, скучища смертная, - повторил Жирнюга Освальд.
Чарльз привел себя в порядок и, вновь подойдя к двери, нажал на звонок, попутно объясняя Ли, Карлтону и Освальду, что забыл попросить у Пайка письменные принадлежности. Но Пайк уже распорядился, чтобы на звонки из камеры номер семнадцать не отвечали. В конце концов небо за окошком потемнело, ветки явора исчезли, и Чарльз убрал палец с кнопки звонка. Он отклонил предложение Ли почитать его книжку, заметив:
- "Быстрое авто" - это не книга, а журнал.
Карлтон уселся за письмо жене и то и дело спрашивал Чарльза, как пишутся слова "достаточно", "протирать ", "потому что", "соски", "развлечение", "вторник" и "условно-досрочное освобождение".
Освальд в одиночку съел целую пачку печенья, тихонько, чтобы не шуршать оберткой и не потревожить сокамерников, выуживая его по штучке из пакета.
Наконец лампочка под потолком погасла, остался гореть лишь красный ночник, и заключенные принялись укладываться. Тюрьма, однако, не затихала. До них доносились крики, звяканье ключей и высокий тенорок, распевавший: "Благослови, Господь, принца Уэльского". Закрыв глаза, Чарльз стал думать о своем саде-огороде и вскоре заснул.
35. Платина
Из примерочной магазина на Слоун-стрит Саяко вышла в костюме, сшитом по последней моде, как на обложке английского журнала "Вог". Костюм прошедшего сезона небрежной кучкой валялся на полу примерочной. Саяко осмотрела себя в большом зеркале сверху донизу. Менджер, стройная, вся в черном, стояла позади.
- Этот цвет вам очень к лицу, - сказала она, улыбаясь широкой профессиональной улыбкой.
- Беру, - сказала Саяко. - Еще возьму такой же темно-синий, бледно-желтый и цвета фрез.
Менеджер внутренне возликовала. Значит, они выполнят недельный план продажи. И она может еще по крайней мере месяц за свое место не волноваться. Боже, благослови японцев!
В одних чулках Саяко подошла к стенду с замшевыми мокасинами.
- И вот эти туфли - под цвет костюмам, размер четвертый, - сказала она.
Образцом для нее служила девица-манекен из стеклопластика, небрежно и очень натурально привалившаяся к прилавку; на ней был точно такой же кремовый костюм, что и на Саяко, а также мокасины, которые Саяко только что заказала, и сумочка - ее Саяко сейчас закажет, да не одну, а четыре: темно-синюю, кремовую, бледно-желтую и цвета фрез. Белокурый нейлоновый парик на манекене так и сиял. Девица прикрыла голубые глаза, словно в упоении от собственной арийской прелести.
До чего же красивая, подумала Саяко. Стащив с манекена парик, она надела его себе на голову. В самый раз.
- Это тоже беру, - сказала Саяко.
И протянула менеджеру платиновую кредитную карточку, на которой стояло имя ее отца, императора Японии.
Пока менеджер вводила в компьютер волшебные цифры с карточки, Саяко примерила зеленое пальто мягчайшей замши, которое демонстрировала другая искусственная красотка, в рыжем парике, сидевшая в "шпагате" на полу магазина. Пальто стоило без одного пенса тысячу фунтов.
- А это у вас каких еще цветов есть? - спросила Саяко у продавщицы, упаковывавшей ее костюмы, туфли, сумки и парик.
- Еще только одного цвета, - ответила продавщица (а про себя подумала: "Господи, да мы сегодня после работы обязательна дерябнем"). Сбегав на склад, она скоренько вернулась с таким же роскошным пальто цвета топленых сливок.
- Да, - сказала Саяко. - Беру оба, и сапожки - в тон, конечно, размер четвертый. - И она указала на сапоги рыжеволосой красотки.
Груда на прилавке росла. Стоявший у двери телохранитель Саяко нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Лимузин, оставленный против входа, уже привлек внимание дорожного инспектора. Он обменялся с водителем неприязненными взглядами, однако оба точно знали, что дипломатический номер машины полностью исключает возможность налепить на лобовое стекло штрафную квитанцию.
Когда принцессу с покупками увезли, заведующая и все продавщицы принялись кричать, визжать и обниматься от счастья.
Сидя на мягких подушках позади шофера, Саяко разглядывала Лондон и его жителей. До чего же чудные эти англичане, думала она, лица у них так и ходят ходуном, носы огромные, а уж кожа! Саяко засмеялась, прикрыв рот ладошкой. Кожа белая, розовая и даже красная! А какие они высоченные! Такая высота и не нужна вовсе. Взять, например, ее отца: он хоть и низенький, а император Японии.
Лимузин тем временем двинулся в Виндзор - принцесса остановилась в недавно открывшемся там отеле "Ройял Касл". У Саяко уже слипались глаза. Магазины так утомляют. Она начала делать покупки в половине одиннадцатого утра, это было в "Харродз", в отделе дамского белья; теперь уже четверть седьмого, а она только часок отдохнула за обедом. В отеле ее ждет загадочная книга, "Трое в одной лодке". Она обещала отцу читать хотя бы по пять страниц в день. Ее английский станет гораздо лучше, говорил отец, и вдобавок книга эта поможет ей понять психологию англичан.
Она уже осилила "Ветер в ивах", "Алису в Стране Чудес" и почти до конца - "Джемайму Паддлдак", но все эти книги показались ей очень трудными; в них полным-полно говорящих животных, одетых в человеческое платье. Чуднее всех был "Домик на Пуховой опушке" - повесть об умственно отсталом медведе, с которым завел дружбу мальчик по имени Кристофер Робин. Учитель разговорного английского еще раньше сообщил Саяко, что в английском есть много слов, означающих "дерьмо". К ним относится и "пух".
На Гайд-парк-корнер машина внезапно стала, шофер чертыхнулся, и Саяко открыла глаза. Телохранитель обернулся к ней.
- Демонстрация, - объяснил он. - Ничего страшного.
Выглянув в окно, она увидела вереницу пожилых людей, переходивших дорогу перед автомобилем. На многих были бежевые куртки с капюшоном; Саяко, больше всего на свете любившая ходить по магазинам, сразу определила: куртки из "Маркса и Спенсера" Несколько демонстрантов несли на палках плакаты с красно-бело-синими буквами: БОМБА.
Никто, кроме отдельных нетерпеливых водителей, не обращал на них ни малейшего внимания.
36. Дареный конь
Спигги въехал в переулок Ад верхом на неоседланном гнедом жеребце по имени Гилберт. Поравнявшись с домом Анны, Спигги крикнул: "Тпру-у!"; Гилберт остановился и стал щипать придорожные сорняки. Спигги спешился и повел Гилберта к крыльцу.
- Погоди, сейчас как глянет на тебя, - говорил он лошади, - так и обалдеет.
Открыв дверь и увидев прямо перед носом добрые карие глаза Гилберта, Анна испугалась, что тут же, на пороге, и разревется. Она протянула руки и обняла коня за шею.
- Откуда он у тебя? - бросила она Спигги.
- А купил, - ответил он. - У одного мужика в клубе. Ему все равно его держать негде.
- А тебе есть где держать? - поинтересовалась Анна.
- Негде, - признался Спигги. - Я тогда уже принял пару пинт пива, и он мне по сердцу, что ли, пришелся. Толокся, бедный, на привязи возле автостоянки, ну я его и пожалел, что ли. Он стоил-то всего пятьдесят фунтов и рулон ковровой дорожки в придачу. А зовут его Гилберт! На нем и подковы новые, - возбужденно добавил Спигги; уж очень ему хотелось, чтобы Анна подтвердила, что Гилберт - удачная покупка.
Наметанным глазом Анна сразу определила: Гилберт - жеребец что надо.
- Как его использовали? - спросила она.
- Мужик сказал, он туристов возил в Дербишире. Но последнее время он на отдыхе, потому как это дело с туристами лопнуло. А характер у коняги - золото.
Анна и сама это видела. Гилберт позволил ей провести руками по бабкам до самых копыт и осмотреть уши. А когда Анна заглянула ему в рот, он даже оскалил зубы, будто сидел в зубоврачебном кресле и очень старался помочь дантисту. Анна погладила его по коричневому носу, а потом, взяв уздечку, повела по боковой дорожке в заросший сад позади дома. Седла на жеребце не было, но она все же вскарабкалась Гилберту на спину, и они не спеша прогулялись до заднего забора и обратно. Закурив сигарету, Спигги уселся на кованую железную скамью, которую Анна привезла из Гатком-парка. Анна ему очень нравилась, она, черт возьми, ни капли не выдрючивается. И собой ничего - особенно когда волосы распущены, вот как сейчас.
То-то шуму было в Рабочем клубе района Цветов, когда они с Анной впервые появились там вместе! Спигги загордился еще больше после того, как Анна всех его приятелей обставила в бильярд. И Гилберта он подарил ей в знак любви.
Спигги считал, что у нее в саду места для Гилберта вполне хватает, надо только его хоть раз в день гонять галопом по спортплощадке. Анна нехотя слезла с лошади.
- У меня нет никакой возможности держать его, Спигги, - сказала она. - Я детей-то прокормить не могу.
- Кормить его буду я, - объявил Спигги. - Скажи, чего ему нужно, я достану. - Анна заколебалась, и он добавил: - Просто у меня не такой большой сад, как у тебя. Будем конем вроде как на пару владеть. Папаша мой был из цыган, и меня сызмалу к лошадям приохотили. Еще шнурки не научился завязывать, а уж верхом ездил. Ну, Анна, выручай. У тебя место для конюшни найдется.
Гилберт ткнулся носом Анне в шею. Разве могла она отказаться?
Днем зашел Джордж Бересфорд - надо было обмерить Гилберта, прежде чем ставить конюшню. Позже он забежал опять вместе с Фицроем Туссеном. Они притащили листы розового пластика, Джордж прихватил их из парикмахерской, которую он когда-то помогал ремонтировать.
- Ну не то чтобы прямо ворованные, - сказал он, когда Анна выразила сомнения в безупречном с точки зрения закона происхождении пластика. - Считай, приварок к заработку.
Фицрой смотрел на это так же; он сообщил Анне, что может бесплатно достать и ей, и детям бумагу для компьютера.
- Запросто, - говорил он, - когда угодно.
Анна набросала план конюшни, указав, на какой высоте нужно делать поилку и кормушку; она объяснила, что денник у Гилберта должен быть достаточно просторным, чтобы конь мог развернуться, и что необходим сток в полу, а сам пол должен выдерживать обильный полив конской мочой. Фицрой помог Джорджу принести еще пластика, а потом, извинившись, ушел: ему пора было возвращаться в контору.
Поверх забора за ними наблюдал Мистер Крисмас . Его выпустили под залог из тюрьмы - он попался на краже сферического клапана в магазине "Сделай сам", где его засекла телекамера внутреннего наблюдения. Достав из кармана штанов морковку, мистер Крисмас угостил Гилберта.
- А куда конское дерьмо девать станете? - спросил он у Анны.
Анна призналась, что еще не думала, хотя со временем, добавила она, решить данный вопрос будет отнюдь не легко.
- Хотите, возьму это дело в свои руки? - предложил мистер Крисмас, уже мысленно прикидывая, что навоз небось пойдет по фунту за пакет.
- Возьмите, возьмите. Я в свои руки его брать не собираюсь, - ответила Анна.
Они рассмеялись, и тут в сад вошла королева, неся седло, которое она и вручила дочери.
Королева не представляла себе жизни без лошадей. Несмотря на инструкции Джека Баркера, при переезде она привычно сунула в фургон седло.
- Сегодня утром вытащила из кладовки. Надо будет приладить, но мне кажется, оно ему впору, - сказала она, улыбаясь Гилберту и скармливая ему мятную конфетку.
- Как там сын-то ваш сидит? - спросил мистер Крисмас.
- Не знаю, ни одного письма еще не получила, - ответила королева, машинально теребя чепрак. - Я ему, само собой, уже написала и послала книжку.
- Книжку! - фыркнул мистер Крисмас. - Так ему ее и дали!
- Отчего бы нет? - спросила королева.
- Правила такие, - объяснил мистер Крисмас. - А вдруг вы на страницы наклеите микродозы ЛСД или насыплете кокаину в ту жесткую корку, которой страницы скрепляются…
- Корешок, - уточнила королева.
- Один из моих ребят в тюрьме пристрастился к наркотикам, - непринужденно сообщил мистер Крисмас. - А как вышел, пришлось ему лечиться, через фомку проходить.
- Через ломку, - поправила королева.
- Во-во, через ломку! Толку все равно никакого. Говорит, пускай себе молодым умру. Весь мир, говорит, ненавижу и жить не для чего.
- Это очень грустно, - сказала королева.
- Да он с самого рожденья какой-то малахольный. До года и не улыбался даже. Сколько я его ни порол, он все одно не улыбался.
37. Дорогая мамочка
На следующее утро, когда королева прочищала в саду перед домом дренажную канавку, к ней подошел почтальон и вручил письмо. Королева стянула с рук резиновые перчатки. Она надеялась, что письмо от Чарльза. Так оно и оказалось.
Тюрьма "Замок"
Пятница, 22 мая
Дорогая мамочка!
Как видишь, я вложил в письмо разрешение на свидание. Был бы страшно рад, если б ты меня навестила. Здесь отвратительно, а кормят так кошмарно, что описать невозможно. Подозреваю, что еда эта и свежеприготовленная мерзка, но до камер она доходит в таком виде, что хуже не бывает: липкая и остывшая. Когда поедешь ко мне, привези, пожалуйста, фруктов и овсяных хлопьев с орехами и изюмом, в общем, чего-нибудь питательного.
И прихвати, пожалуйста, книг. Мне пока еще не разрешают пользоваться тюремной библиотекой. Поэтому я целиком завишу от литературных вкусов моих сокамерников - Ли Крисмаса, Жирнюги Освальда и Карлтона Мозеса. А они отнюдь не разделяют моей любви к изящной словесности; собственно говоря, вчера мне пришлось объяснять, что такое баллада. Ли Крисмас, например, был убежден, что "баллада" - это то мерзкое пойло, которое нам приносят в обед. Пока что мы круглые сутки сидим взаперти. На трудотерапию и образовательные программы требуются надзиратели, а их не хватает.