Чарльз стоял возле толпившихся женщин. Следует ли ему вмешаться? Он ведь славится своим миротворческим искусством. Чарльз был уверен, что, будь у него в свое время возможность вмешаться, он сумел бы положить конец забастовке шахтеров. Когда-то, в Кембридже, он подумывал вступить в университетский лейбористский клуб, только вот Рэб Батлер отговорил. Чарльз видел, как Беверли Тредголд, захлопнув дверь своего дома, побежала через улицу. В блестящей белой эластичной майке, красной мини-юбке, с голыми посиневшими ногами, она была похожа на соблазнительной формы британский флаг.
Беверли с воплем врезалась в толпу:
- А ну оставь нашу Мэрилин в покое, свинья поганая!
- В этот миг констебль Лэдлоу уже воображал, как будет давать показания в суде, ибо налетевшая вихрем Беверли повалила его на землю. Его прижало лицом к мостовой, провонявшей собаками, кошками и окурками. На спине у него сидела верхом Беверли. Констебль едва мог вздохнуть: Беверли была женщина дородная. Могучим усилием он сбросил ее с себя. И услышал, как голова ее ударилась о мостовую и она вскрикнула от боли.
"А затем, ваша честь, - мысленно слушал он непрекращающийся репортаж из зала суда, - я снова ощутил на спине тяжесть, это был, как я теперь знаю, бывший принц Уэльский. Он неистово вцепился в мой форменный китель. На просьбу прекратить нападение он ответил примерно следующее: "Во время забастовки шахтеров я вмешиваться не стал, так вот вам за Оргрив, получайте". Но тут, ваша честь, прибыл инспектор Холиленд с подкреплением, несколько человек были арестованы, в том числе и бывший принц Уэльскийо. К восемнадцати ноль-ноль порядок был восстановлен".
Но до этого Уоррен Дикон с младшим братишкой Хуссейном успели утащить из фургона остатки поклажи. Полотна Гейнсборо, Констебля и несколько картин разных художников на темы охоты были проданы хозяину местной пивнушки "Юрий Гагарин" по фунту за штуку. Хозяин как раз заново отделывал курительную - "под старину". Картины будут прекрасно смотреться рядом с жаровнями и рогами изобилия, из которых торчат букетики сушеных цветов.
Позже, утешая мать, королева сказала:
- У меня есть очень неплохой Рембрандт; я готова отдать его тебе. Над камином он будет очень хорош; принести, мама?
- Не уходи, Лилибет. Не покидай меня; я еще никогда не оставалась одна.
И королева-мать крепко сжала руку своей старшей дочери.
Давно уже наступила ночь. Королева устала, она мечтала забыться сном. Целая вечность ушла на то, чтобы раздеть мать и уложить в постель, а сколько еще несделано! Надо позвонить в полицию, успокоить Диану, дома приготовить что-нибудь поесть - для них с Филипом. Ей страшно хотелось повидаться с Анной. Вот уж кто истинная опора.
Сквозь стену доносился бессмысленный, записанный на пленку смех из какой-то телепередачи. Может, соседка побудет с матерью, а сама она пойдет поспит? Королева тихонько высвободила руку из материнской ладони и, сославшись на то, что надо положить Сьюзан в кухне ее собачьей еды, неслышно выскользнула из домика; подойдя к соседской двери, она нажала кнопку звонка.
Дверь открыла Филомина - в пальто, шляпе, шарфе и перчатках.
- Ах, вы как раз собрались уходить? - сказала королева.
- Нет, я только пришла, - солгала потрясенная Филомина, увидев на пороге королеву Англии и британского Содружества.
Королева объяснила свое почти безвыходное положение, особо подчеркнув преклонный возраст матери.
- Ладно, милая, я твоей беде помогу. Я же видела, как сына твоего забрали в полицию, сраму на всю семью не оберешься.
Королева пристыженно пролепетала слова благодарности и пошла сказать матери, что ее не оставят на ночь одну: рядом, в гостиной у камина, будет сидеть бывшая больничная уборщица миссис Филомина Туссен, трезвенница и набожная прихожанка епископальной церкви. Но соседка поставила четыре условия: пока она находится в доме, здесь не должно быть ни кутежей, ни азартных игр, ни наркотиков, ни богохульства. Королева-мать условия приняла, и старухи были представлены друг другу.
- Мы уже встречались, на Ямайке, - объявила Филомина. - Я еще была в красном платье и махала флажочком.
Не зная, что сказать на это, королева-мать спросила:
- Так, так, в каком же это могло быть году?
Филомина стала рыться в памяти. Стоявшие на трюмо часы севрского фарфора своим тиканьем словно подчеркивали, как бесконечно далеко то время и тот край, куда обе старухи пытались перебросить мостик.
- Тысяча девятьсот двадцать седьмой? - спросила королева-мать, смутно припоминая поездку в Вест-Индию.
- Помнишь меня, стало быть? - Филомина была довольна. - А муж-то твой, как его звали?
- Георг.
- Вот-вот, Георг, он самый. Оченно я жалела, когда его Господь прибрал.
- Да, я тоже, - призналась королева-мать. - Я тогда даже обижалась на Бога.
- А я, когда Господь моего мужа прибрал, я и в церковь ходить не стала, - в свою очередь призналась Филомина. - Мужик-то мой бивал меня и денежки мои пропивал, а я об нем все одно тосковала. А тебя твой Георг не колотил?
Нет, сказала королева-мать, Георг ее никогда не бил; ему самому ребенком порой доставалось, и он ненавидел всякое насилие. Он был милый, мягкий человек; и ему не доставляло большого удовольствия править империей.
- Ясно, - сказала Филомина, - потому Господь его и прибрал: хотел дать ему отдохнуть от мирских забот.
Откинувшись на подушки тонкого полотна, королева-мать прикрыла глаза; Филомина сняла с себя перчатки, шапку и пальто, размотала шарф и уселась в великолепное золоченое кресло перед камином, наслаждаясь бесплатным теплом.
Чарльзу разрешили разок позвонить. Диана красила эмульсионной краской стены в кухне, когда затрещал телефон.
- Миссис Тек? - произнес придушенный голос. - Звонят из полицейского участка на Тюльпанной улице. Ваш муж на проводе.
- Послушай, - услышала она голос Чарльза. - Мне страшно жаль, что все так вышло.
- Чарльз, я просто поверить не могла, когда зашел Уилф Тоби и сказал, что ты подрался на улице. Я как раз красила ванную. Между прочим, цвет морской волны с прозеленью смотрится изумительно, и я хочу попробовать подыскать того же оттенка занавеску для душа. Понимаешь, у меня в это время был включен приемник, и я все прозевала. Как тебя арестовывали, как бросали в "черный ворон"; зато я позволила мальчикам лечь попозже, чтобы они могли досмотреть все до конца. Ах да, заходил этот парнишка, Уоррен, принес видео. Я заплатила ему пятьдесят фунтов.
- Да ведь я ему уже дал пятьдесят, - удивился Чарльз.
Но Диана продолжала щебетать как ни в чем не бывало; Чарльз впервые слышал у нее такой оживленный голос:
- Работает замечательно. Перед сном хочу посмотреть "Касабланку".
- Послушай, дорогая, - сказал Чарльз, - это страшно важно: пожалуйста, позвони нашему адвокату. А то меня собираются обвинить в нарушении общественного порядка.
Но тут в трубке прозвучал другой голос:
- Достаточно, Тек, возвращайтесь в камеру.
11. Пупочка
В одной камере с Чарльзом сидел высокий тощий юноша по имени Ли Крисмас. Когда Чарльз впервые вошел в камеру, Ли повернул к нему скорбную физиономию и спросил:
- Ты принц Чарльз?
- Нет, - сказал Чарльз, - я Чарли Тек.
- За что сел? - спросил Ли.
- За нарушение общественного порядка и нападение на полицейского.
- Ну да?! Что-то больно у тебя для этого вид шикарный, а?
Уклоняясь от малоприятных расспросов, Чарльз поинтересовался:
- А вы, гм… за что тут?
- Пупочку стянул.
- Пупочку?
Чарльз погрузился в размышления. Может, это слово из тайного уголовного жаргона? Может, мистер Крисмас совершил какое-то гадкое преступление на сексуальной почве? В таком случае - полное безобразие, что его, Чарли, вынуждают сидеть с ним в одной камере. Не спуская глаз с кнопки звонка, Чарльз прижался к двери.
- Там стояла эта машина, так? Месяца, считай, три у нас на улице торчала; колеса да стерео ушли в первую же ночь. А потом и остальное, и мотор тоже. Кузов один остался, так?
Чарльз кивнул, он мысленно хорошо представлял себе эту развалину. Точно такая же стояла и в переулке Ад. В ней играли Уильям и Гарри.
- Короче, - продолжал Ли, - машина - "рено", так? И у меня "реношка". Даже года, считай, одного. И вот, иду я себе мимо, так? А в развалюхе ребятишки играют, представляются, будто они Золушка и едут - куда там она ехала?
- На бал? - предложил свой вариант Чарльз.
- Ну, словом, на танцы, в дискотеку, - уточнил Ли. - Короче, гоню я их оттуда к такой-то матери, лезу к рулю - сиденья, само собой, давно тю-тю - и свинчиваю с ручки переключения передач эту самую пупочку, так? У меня-то, понимаешь, пупочки как раз и нету. Вот она мне и понадобилась, усёк?
Чарльз уловил, куда клонит Ли.
- И тут, как ты думаешь, кто цапает меня через окно за руку? - Ли замолк, ожидая ответа.
- Не имея полного представления об обстоятельствах вашей жизни, мистер Крисмас, - запинаясь, произнес Чарльз, - о вашей семье, друзьях и знакомых, чрезвычайно трудно предположить, кто бы мог…
- Вонючки переодетые! - возмущенно завопил Ли. - Два легавых в штатском, - растолковал он, поглядев на озадаченное лицо Чарльза. - И готово, забирают меня за кражу из этой пустой железяки. За пупочку, за дерьмовую пупочку. Ей цена-то - паршивых тридцать семь пенсов.
Чарльз пришел в ужас.
- Но это же кошмар, - заявил он.
- Да куда уж хуже, - отозвался Ли. - Хуже даже, чем когда нашу собаку задавило. Я же в семье - сущее посмешище. Вот выберусь отсюда, пойду на дело по-крупному. Почту возьму или еще чего-нибудь. А то мне в переулке нашем головы теперь не поднять.
- А где вы живете? - спросил Чарльз.
- Да в переулке Ад, - ответил Ли Крисмас. - Сеструха твоя нам соседкой будет. Нам еще письмо прислали, не велят приседать перед вами и все такое.
- Ни в коем случае, - решительно заявил Чарльз. - Мы теперь самые обычные граждане.
- А все ж таки мамаша моя аж к парикмахеру побежала, перманент делать; и вообще, начищает все, намывает, прямо спятила. Обычно-то она - ленивая корова. Вроде твоей мамаши: ни черта по дому не делает.
Раздался звон ключей, дверь в камеру распахнулась, и вошел полицейский с подносом в руках. Он протянул Ли накрытую прозрачной пленкой тарелку с бутербродами и сказал:
- На, Крисмас, поднабей себе пузо.
И, обратившись к Чарльзу, произнес:
- Коварная штука эта клейкая пленка, сэр, позвольте, я вам ее сниму.
За то время, что он пробыл в камере, он шесть раз назвал Чарльза "сэром", а напоследок пожелал ему "приятных снов" и сунул маленький пакетик печенья "Джаффа".
- Стало быть, это правда? - сказал Ли Крисмас.
- Что правда? - спросил Чарльз, жуя кусок хлеба с сыром и маринованным огурцом.
- Для богатеев поганых - закон один, а для вонючих бедняков - другой.
- Извините, - сказал Чарльз и протянул Ли печенье "Джаффа".
В одиннадцать часов в камере вдруг прорвало вторую программу радио, и звук заполонил тесное пространство. Громкость была оглушительная, и Ли с Чарльзом зажали уши руками. Чарльз несколько раз надавил на кнопку звонка, но никто не явился, даже почтительный полицейский за своим подносом.
Приложив губы к щели в двери, Ли проревел:
- Уменьшите звук!
Они слышали, как и другие заключенные вопят о пощаде.
- Это пытка! - крикнул Чарльз, перекрывая мощные звуки старинной песенки "Идут с креветками баркасы".
Но худшее было впереди. Кто-то невидимый перевел рычаг громкости, и радио еще сильнее заревело "И мир весь в руце Божией", а сквозь этот рев и пронзительный скрежет помех пробивалось еще что-то вроде телефонного разговора на сербохорватском.
Чарльза всегда занимало, сумел бы он выдержать пытку или нет. Теперь представился случай выяснить. Еще пять минут в этом звуковом аду, и он расколется и будет готов сдать властям кого угодно, хоть собственных сыновей. Он попытался применить на практике постулат "разум выше материи" и стал мысленно перебирать английских королей и королев, начиная с восемьсот второго года: Эгберт, Этельвульф, Этельбальд, Этельберт, Этельред, Альфред Великий, Эдуард Старший, Ательстан, Эдмунд I, Эдред, Эдви, Эдгар, Эдуард II Мученик, - но на саксонцах и датчанах сдался, не сумев вспомнить, один ли правил в тысяча тридцать седьмом году Гарольд Заячья Нога или вместе с Хардиканутом. Добравшись до династии Плантагенетов - до Эдуарда I Длинноногого, - он задремал, продолжая размышлять, какого точно роста был Длинноногий. Но его разбудили "Брильянты навсегда" в исполнении Ширли Басси, и он продолжил инвентаризацию. Саксен-Кобург-Готская династия - Эдуард VII, затем быстренько пробежал Виндзорскую династию: Георг V, Эдуард VIII; Георг VI, Елизавета II - дальше шла пустота. Когда-нибудь в будущем, после смерти матери, настал бы его черед - и он оказался бы узником совсем иной тюрьмы.
А тем временем Ли Крисмас, позабывший все унижения, спал, крепко обхватив тощими руками плечи, подтянув колени к впалому животу. Его "реношка" мчалась по шоссе, свеженькая, блестящая, рядом с ним сидела девушка, а рука Ли покоилась на злосчастной пупочке, готовясь переключить передачу.
Королева лежала без сна и с беспокойством думала о сыне. Однажды она случайно посмотрела по второму каналу Би-би-си снятый в Бристоле документальный фильм о природе хулиганства (она-то думала, что покажут картину о диких зверях). Знаменитый врач подчеркивал связь между недостатком материнского внимания и любви в детстве и склонностью к насилию. Не потому ли Чарльз затеял на улице драку? Не ее ли в том вина? Ей ведь никогда не хотелось отправляться в эти бесконечные поездки по всему свету и оставлять Чарльза дома, но она в то время верила своим советникам, а те твердили ей, что без ее поддержки британский экспорт развалится. И что же? Он все равно развалился, с горечью думала она. Так что она могла прекрасным образом оставаться дома с собаками и по часу-два в день проводить с сыном.
И еще одно не давало королеве уснуть: деньги у нее были на исходе. Правда, вот-вот должны вроде бы прийти из Отдела социального обеспечения и принести сколько-нибудь, но пока никто не появился. Как же прикажете ей завтра утром добираться в суд? Нет ведь ни машины, ни денег на такси.
Обследовав карманы мужниных брюк и не найдя ни пенса, она пошла по родственникам просить взаймы десять фунтов. Но королева-мать не могла найти своего кошелька. Принцесса Маргарита притворилась, что ее нет дома, хотя королева четко видела ее силуэт за матовым стеклом входной двери; а Диана, очевидно, растратила пособие, выплаченное им на переезд, купив краску и видеомагнитофон.
Королева не могла взять в толк, куда ушли деньги. Как же другим-то хватает? Она включила ночник и, вооружившись бумагой и карандашом, попыталась подсчитать расходы за время житья в переулке Ад. Когда она записала: "М-р Спигги - 50 фунтов", свет погас. Нужно бы опустить монетку в электросчетчик, но опустить было нечего, и королева смирилась с темнотой.
Она услышала голос Крофи: "Ну же, Лилибет, шевелись, надевай шляпу, пальто и перчатки, мы едем кататься на метро".
Однажды они с Маргаритой и Крофи проехали от Пиккадилли-Серкус до Тотнэм-корт-роуд, сделав на Лестер-сквер пересадку. Какое было захватывающее ощущение, когда в вагоне несколько раз гас свет! Она потом говорила родителям, что это была самая увлекательная часть экскурсии, но родители почему-то не разделили ее восторгов. Для них тьма таила в себе опасность, и Крофи впредь строго-настрого запретили выводить юных принцесс в настоящий мир, полный отнюдь не самых прекрасных людей, к тому же неприглядно одетых и говорящих на своем особом языке.
12. Полицейские враки
Королева глядела на сына, стоящего за барьером, который отделяет подсудимых от судей и публики, и вспоминала далекие времена, когда тоже видела его за решеткой. Он тогда играл в манеже, в детском крыле Букингемского дворца.
Сидя рядом с королевой, Диана комкала в руке мокрый платочек. Глаза и нос у нее покраснели. Как же это она забыла попросить адвоката съездить к Чарльзу в полицейский участок? Каким образом такая важная вещь могла выскользнуть у нее из памяти? Она, и только она виновата, что интересы Чарльза представляет назначенный судом адвокат Оливер Мередит Лебатт, рыжий, обтерханный, с пожелтевшими от никотина пальцами и вдобавок заика. Королеве он сразу не понравился. Чарльз помахал рукой и улыбнулся жене и матери, сидевшим на балконе, за что тут же получил замечание от Тони Ригглсуорта, председателя суда и профсоюзного активиста.
- Здесь вам не карнавал, мистер Тек.
Королева насторожилась. "Тек"? Почему вдруг Чарльз взял девичью фамилию своей прабабки? Слава Богу, Филип не пожелал встать с постели и поехать в суд. Очень возможно, что эта новость сразила бы его наповал.
Диана улыбалась мужу, он выглядел потрясающе. Двухдневная щетина придавала ему бесподобно небрежный вид завзятого уличного драчуна. Она подмигнула мужу, а он ей, получив за это очередное замечание от Тони Ригглсуорта:
- Мистер Тек, вы ведь не комик Роуан Аткинсон, так что будьте любезны не фиглярничать.
По залу пробежал подобострастный смешок, не затронувший, однако, места для прессы, ибо представители прессы отсутствовали. Улицы вокруг здания суда были закрыты для прохода и проезда, а главное - для журналистов.
В зале вдруг возник шум: из камеры ниже этажом поднялась Беверли Тредголд и стала рядом с Чарльзом. Она была прикована наручниками к охраннице. Чарльз обернулся и пододвинул Беверли стул. Тони Ригглсуорт в ярости бухнул по столу кулаком и заорал:
- Вы не на распродаже мебели, Тек! Извольте встать, миссис Тредголд!
Чарльз помог Беверли подняться. Их руки соприкоснулись, и Диану кольнула ревность. А Беверли и вправду выглядела бесподобно: пышнотелая, особенно женственная в своем вязаном костюме. Диана решила прибавить в весе хотя бы стоун.
Ввели еще одну обвиняемую - Вайолет Тоби, бледную и без косметики сильно постаревшую. Тони Тредголд и Уилф Тоби лишь кивнули женам, из страха перед Тони Ригглсуортом не решаясь на более откровенное выражение теплых чувств.
Началось слушание дела. Обвинитель Сьюзан Белл, один вид которой наводил тоску - типичная отличница, - изложила суду факты. Королева, своими глазами наблюдавшая события, столь эффектно описываемые обвинителем, пришла в ужас. Ведь на самом деле все происходило совсем не так. Вызвали констебля Лэдлоу, и он принялся рассказывать небылицы, будто бы он подвергся зверскому нападению со стороны Чарльза, Беверли и Вайолет.